Неточные совпадения
Почтмейстер. Да из собственного его
письма. Приносят ко мне на почту
письмо. Взглянул на адрес — вижу: «в Почтамтскую улицу». Я так и обомлел. «Ну, — думаю себе, — верно, нашел беспорядки по почтовой
части и уведомляет начальство». Взял да и распечатал.
Когда Левин вошел наверх, жена его сидела у нового серебряного самовара за новым чайным прибором и, посадив у маленького столика старую Агафью Михайловну с налитою ей чашкой чая, читала
письмо Долли, с которою они были в постоянной и
частой переписке.
Молодые люди вошли. Комната, в которой они очутились, походила скорее на рабочий кабинет, чем на гостиную. Бумаги,
письма, толстые нумера русских журналов, большею
частью неразрезанные, валялись по запыленным столам; везде белели разбросанные окурки папирос.
— Захар, на вот тебе. — Он разорвал
письмо на четыре
части и бросил на пол.
Мухояров вынул из кармана заемное
письмо на сестру, разорвал его на
части и подал Тарантьеву.
Я уже сообщал во второй
части моего рассказа, забегая вперед, что он очень кратко и ясно передал мне о
письме ко мне арестованного князя, о Зерщикове, о его объяснении в мою пользу и проч., и проч.
В течение первых трех лет разлуки Андрюша писал довольно часто, прилагал иногда к
письмам рисунки. Г-н Беневоленский изредка прибавлял также несколько слов от себя, большей
частью одобрительных; потом
письма реже стали, реже, наконец совсем прекратились. Целый год безмолвствовал племянник; Татьяна Борисовна начинала уже беспокоиться, как вдруг получила записочку следующего содержания...
Париж еще раз описывать не стану. Начальное знакомство с европейской жизнью, торжественная прогулка по Италии, вспрянувшей от сна, революция у подножия Везувия, революция перед церковью св. Петра и, наконец, громовая весть о 24 феврале, — все это рассказано в моих «
Письмах из Франции и Италии». Мне не передать теперь с прежней живостью впечатления, полустертые и задвинутые другими. Они составляют необходимую
часть моих «Записок», — что же вообще
письма, как не записки о коротком времени?
Наконец, дошел черед и до «
Письма». Со второй, третьей страницы меня остановил печально-серьезный тон: от каждого слова веяло долгим страданием, уже охлажденным, но еще озлобленным. Эдак пишут только люди, долго думавшие, много думавшие и много испытавшие; жизнью, а не теорией доходят до такого взгляда… читаю далее, — «
Письмо» растет, оно становится мрачным обвинительным актом против России, протестом личности, которая за все вынесенное хочет высказать
часть накопившегося на сердце.
Для пополнения этой
части необходимы, особенно относительно 1848 года, — мои «
Письма из Франции и Италии»; я хотел взять из них несколько отрывков, но пришлось бы столько перепечатывать, что я не решился.
Долго оторванная от народа
часть России прострадала молча, под самым прозаическим, бездарным, ничего не дающим в замену игом. Каждый чувствовал гнет, у каждого было что-то на сердце, и все-таки все молчали; наконец пришел человек, который по-своему сказал что. Он сказал только про боль, светлого ничего нет в его словах, да нет ничего и во взгляде. «
Письмо» Чаадаева — безжалостный крик боли и упрека петровской России, она имела право на него: разве эта среда жалела, щадила автора или кого-нибудь?
Когда я писал эту
часть «Былого и дум», у меня не было нашей прежней переписки. Я ее получил в 1856 году. Мне пришлось, перечитывая ее, поправить два-три места — не больше. Память тут мне не изменила. Хотелось бы мне приложить несколько
писем NataLie — и с тем вместе какой-то страх останавливает меня, и я не решил вопрос, следует ли еще дальше разоблачать жизнь, и не встретят ли строки, дорогие мне, холодную улыбку?
Сейчас написал я к полковнику
письмо, в котором просил о пропуске тебе, ответа еще нет. У вас это труднее будет обделать, я полагаюсь на маменьку. Тебе счастье насчет меня, ты была последней из моих друзей, которого я видел перед взятием (мы расстались с твердой надеждой увидеться скоро, в десятом часу, а в два я уже сидел в
части), и ты первая опять меня увидишь. Зная тебя, я знаю, что это доставит тебе удовольствие, будь уверена, что и мне также. Ты для меня родная сестра.
Управляющий отбирал виновных, отправлял их в
часть с поименной запиской и с пометкой, сколько кому ударов дать; причем
письмо на имя квартального всегда заканчивалось припиской: «при сем прилагается три рубля на розги».
Письмо, написанное по-французски, настолько интересно, что я приведу значительную
часть его...
Кроме самого почтительного изъявления преданности, в
письмах этих начинают иногда появляться (и всё
чаще и
чаще) некоторые откровенные изложения взглядов, понятий, чувств, — одним словом, начинает проявляться нечто похожее на чувства дружеские и близкие.
С Нат. Дмит. и М. Ал. мы в
частых сношениях: они, по доброте своей, уверяют, что мои
письма для них приятны. Я по невинности верю и пишу со всевозможными народами.
Не благодарите меня за
письма, добрейшая Наталья Дмитриевна, читайте только терпеливо
частые мои посла-кия.
Не стану благодарить тебя за снисходительную твою дружбу ко мне: она нас утешила обоих и будет утешать в разлуке неизбежной; мы чувствами соединим твой восток с моим западом и станем как можно
чаще навещать друг друга
письмами.
Утром, выйдя к чаю, Лиза чувствовала, что большая
часть разрушительной работы в ней кончена, и когда ей подали
письмо Женни, в котором та с своим всегдашним добродушием осведомлялась о Розанове, Лиза почувствовала что-то гадкое, вроде неприятного напоминания о прошлой глупости.
— Зачем это вся ваша, — сказал Вихров, дочитав
письмо, — я и
частью ее не хочу воспользоваться!
Они строили заплату на заплате, хватая деньги в одном месте, чтобы заткнуть долг в другом; многие из них решались — и
чаще всего по настоянию своих жен — заимствовать деньги из ротных сумм или из платы, приходившейся солдатам за вольные работы; иные по месяцам и даже годам задерживали денежные солдатские
письма, которые они, по правилам, должны были распечатывать.
Он со злобным наслаждением разорвал
письмо пополам, потом сложил и разорвал на четыре
части, и еще, и еще, и когда, наконец, руками стало трудно рвать, бросил клочки под стол, крепко стиснув и оскалив зубы.
Ходили на службу в соответствующие канцелярии, писали
письма к родителям, питались в ресторанах, а
чаще всего в кухмистерских, собирались друг у друга для собеседований и т. д.
В остальную
часть визита мать и дочь заговорили между собой о какой-то кузине, от которой следовало получить
письмо, но
письма не было. Калинович никаким образом не мог пристать к этому семейному разговору и уехал.
Адуев перестал читать, медленно разорвал
письмо на четыре
части и бросил под стол в корзинку, потом потянулся и зевнул.
Он тряхнул головою, вскочил с кресла, раза два прошелся по комнате, присел к письменному столу и, выдвигая один ящик за другим, стал рыться в своих бумагах, в старых, большею
частью женских,
письмах.
Частые переходы от задумчивости к тому роду ее странной, неловкой веселости, про которую я уже говорил, повторение любимых слов и оборотов речи папа, продолжение с другими начатых с папа разговоров — все это, если б действующим лицом был не мой отец и я бы был постарше, объяснило бы мне отношения папа и Авдотьи Васильевны, но я ничего не подозревал в то время, даже и тогда, когда при мне папа, получив какое-то
письмо от Петра Васильевича, очень расстроился им и до конца августа перестал ездить к Епифановым.
Иван Петрович Артасьев, у которого, как мы знаем, жил в деревне Пилецкий, прислал в конце фоминой недели Егору Егорычу
письмо, где благодарил его за оказанное им участие и гостеприимство Мартыну Степанычу, который действительно, поправившись в здоровье, несколько раз приезжал в Кузьмищево и прогащивал там почти по неделе, проводя все время в горячих разговорах с Егором Егорычем и Сверстовым о самых отвлеченных предметах по
части морали и философии.
«Прощайте, позвольте и прикажите Сусанне Николаевне писать мне
чаще в Петербург обо всех вас. Адресуйте
письма на имя князя Александра Николаевича, с передачею мне. Непременно же пишите, иначе я рассержусь на вас на всю жизнь».
Он отвечал мне всегда как-то темно и странно и в каждом
письме старался только заговаривать о науках, ожидая от меня чрезвычайно много впереди по ученой
части и гордясь моими будущими успехами.
Так рассудил по своей логике Степан Михайлович и удовольствовался только тем, что перестал отвечать на
письма Куролесова и прекратил всякие с ним сношения; тот понял, что это значит, и оставил старика в покое; переписка же у Степана Михайловича с Прасковьей Ивановной сделалась как-то
чаще и задушевнее.
Особенно памятны мне стихи одного путешественника, графа Мантейфеля, который прислал их Софье Николавне при самом почтительном
письме на французском языке, с приложением экземпляра огромного сочинения в пяти томах in quarto [In quarto — латинское «in» значит «в», a «quarlus» «четвертый», инкварто — размер книги, ее формат в четвертую
часть бумажного листа.] доктора Бухана, [Бухан Вильям (1721–1805) — английский врач, автор популярной в то время книги «Полный и всеобщий домашний лечебник…» На русский язык переведена в 1710–1712 гг.] только что переведенного с английского на русский язык и бывшего тогда знаменитою новостью в медицине.
Софья Алексеевна поступила с почтмейстером точно так, как знаменитый актер Офрен — с Тераменовым рассказом: она не слушала всей
части речи после того, как он вынул
письма; она судорожной рукой сняла пакет, хотела было тут читать, встала и вышла вон.
Он вежливо предоставлял мне право восстановлять связь между отдельными
частями его
письма и отыскивать смысл.
Это было
письмо Фортунатова к предводителю моего уезда. Касающаяся до меня фраза заключалась в следующем: «Кстати, к вам, по соседству, приехал помещик Орест Ватажков; он человек бывалый за границей и наверно близко знает, как в чужих краях устраивают врачебную
часть в селениях. Прихватите-ка и его сюда: дело это непременно надо свалить к черту с плеч».
Впрочем, к гордости всех русских патриотов (если таковые на Руси возможны), я должен сказать, что многострадальный дядя мой, несмотря на все свои западнические симпатии, отошел от сего мира с пламенной любовью к родине и в доставленном мне посмертном
письме начертал слабою рукою: «Извини, любезный друг и племянник, что пишу тебе весьма плохо, ибо пишу лежа на животе, так как другой позиции в ожидании смерти приспособить себе не могу, благодаря скорострельному капитану, который жестоко зарядил меня с казенной
части.
Он не выходил из нее до следующего дня: большую
часть ночи он просидел за столом, писал и рвал написанное… Заря уже занималась, когда он окончил свою работу, — то было
письмо к Ирине.
Она не писала им ни
чаще, ни реже, но всякое воскресенье своими руками аккуратно бросала одно
письмо в заграничный ящик.
— Но дело не в том-с. Перехожу теперь к главному, — продолжала Елена, — мы обыкновенно наши
письма, наши разговоры
чаще всего начинаем с того, что нас радует или сердит, — словом, с того, что в нас в известный момент сильней другого живет, — согласны вы с этим?
Объявляет мне, что едет в Светозерскую пустынь, к иеромонаху Мисаилу, которого чтит и уважает; что Степанида Матвеевна, — а уж из нас, родственников, кто не слыхал про Степаниду Матвеевну? — она меня прошлого года из Духанова помелом прогнала, — что эта Степанида Матвеевна получила
письмо такого содержания, что у ней в Москве кто-то при последнем издыхании: отец или дочь, не знаю, кто именно, да и не интересуюсь знать; может быть, и отец и дочь вместе; может быть, еще с прибавкою какого-нибудь племянника, служащего по питейной
части…
На имя этого угрожаемого сотрудника были присланы два анонимные
письма, что он «будет убит близ Египетского моста», чрез который тот действительно часто ходил в одно знакомое ему семейство и возвращался оттуда ночью один и большею
частью пешком.
Еще в конце первого года моего пребывания в школе, когда товарищи, привыкнув ко мне, перестали меня дразнить, одно обстоятельство внесло в мою душу сильную смуту и заставило вокруг меня зашуметь злоязычие, подобно растроганной колоде пчел. Дядя, отец и мать по временам писали мне, и
чаще всех дядя, изредка влагавший в свое
письмо воспитаннику Шеншину сто рублей.
Часть ее книг была переписана пером в толстые тетради, — таковы были «Исторические
письма» Лаврова, «Что делать?» Чернышевского, некоторые статьи Писарева, «Царь-Голод», «Хитрая механика», — все эти рукописи были очень зачитаны, измяты.
Он с своей стороны писал к maman
чаще и довольно пространно описывал свои занятия у профессоров, так что в одном
письме даже подробно изобразил первый крестовый поход.
Это
письмо — первая вещь, которая привела ее немного в себя и к сознанию той пустоты, которая окружила ее так внезапно; я усадил ее на диван, принес холодной воды, просил успокоиться, но какое значение имеют слова утешения, когда сердце разрывается на
части. Я отлично сознавал полную бесполезность моих утешений, но продолжал высказывать их; Александра Васильевна прислушивалась только к звуку моих слов, их содержание было недоступно ее подавленному мозгу.
(27) В «Собеседнике», кроме сатиры (ч. V, ст. IX), напечатано
письмо к Любослову, который считал неприличным то, что Капниста в
письме к нему (в I
части «Собеседника») назвали в эпиграфе mortel (ч. VII, ст. III).
Особенно досталось двум авторам; Любослову, который поместил в «Собеседник» свою критику и на первую
часть его, мелочную, правда, но большею частию справедливую, и потом «Начертание о российском языке», и еще автору одного
письма к сочинителю «Былей и небылиц», приложившему при этом
письме и свое предисловие к «Истории Петра Великого».
Некоторое объяснение на это может дать следующая выписка из одного
письма к издателям (на стр. 158 III
части «Собеседника»): «Девять человек купцов и четыре священника сию книгу у моего дворецкого брали читать».
Из
писем его первое помещено во второй
части (ст. II) и заключает вопрос о воспитании; второе — в третьей
части (ст. XV), содержит некоторые рассуждения об истинной и ложной чувствительности.