Неточные совпадения
На дороге обчистил меня кругом пехотный
капитан, так что трактирщик
хотел уже
было посадить в тюрьму; как вдруг, по моей петербургской физиономии и по костюму, весь город принял меня за генерал-губернатора.
Мало того, начались убийства, и на самом городском выгоне поднято
было туловище неизвестного человека, в котором, по фалдочкам,
хотя и признали лейб-кампанца, но ни капитан-исправник, ни прочие члены временного отделения, как ни бились, не могли отыскать отделенной от туловища головы.
Капитан мигнул Грушницкому, и этот, думая, что я трушу, принял гордый вид,
хотя до сей минуты тусклая бледность покрывала его щеки. С тех пор как мы приехали, он в первый раз поднял на меня глаза; но во взгляде его
было какое-то беспокойство, изобличавшее внутреннюю борьбу.
— Да я вас уверяю, что он первейший трус, то
есть Печорин, а не Грушницкий, — о, Грушницкий молодец, и притом он мой истинный друг! — сказал опять драгунский
капитан. — Господа! никто здесь его не защищает? Никто? тем лучше!
Хотите испытать его храбрость? Это нас позабавит…
— Я
хочу сказать, что в мой рот впихнули улей и сад.
Будьте счастливы,
капитан. И пусть счастлива
будет та, которую лучшим грузом я назову, лучшим призом «Секрета»!
Если Цезарь находил, что лучше
быть первым в деревне, чем вторым в Риме, то Артур Грэй мог не завидовать Цезарю в отношении его мудрого желания. Он родился
капитаном,
хотел быть им и стал им.
Хотя распоряжения
капитана были вполне толковы, помощник вытаращил глаза и беспокойно помчался с тарелкой к себе в каюту, бормоча: «Пантен, тебя озадачили. Не
хочет ли он попробовать контрабанды? Не выступаем ли мы под черным флагом пирата?» Но здесь Пантен запутался в самых диких предположениях. Пока он нервически уничтожал рыбу, Грэй спустился в каюту, взял деньги и, переехав бухту, появился в торговых кварталах Лисса.
— Две? — сказал хозяин, судорожно подскакивая, как пружинный. — Тысячи? Метров? Прошу вас сесть,
капитан. Не желаете ли взглянуть,
капитан, образцы новых материй? Как вам
будет угодно. Вот спички, вот прекрасный табак; прошу вас. Две тысячи… две тысячи по… — Он сказал цену, имеющую такое же отношение к настоящей, как клятва к простому «да», но Грэй
был доволен, так как не
хотел ни в чем торговаться. — Удивительный, наилучший шелк, — продолжал лавочник, — товар вне сравнения, только у меня найдете такой.
Опять скандал!
Капитана наверху не
было — и вахтенный офицер смотрел на архимандрита — как будто
хотел его съесть, но не решался заметить, что на шканцах сидеть нельзя. Это, конечно, знал и сам отец Аввакум, но по рассеянности забыл, не приписывая этому никакой существенной важности. Другие, кто тут
был, улыбались — и тоже ничего не говорили. А сам он не догадывался и, «отдохнув», стал опять ходить.
Я полагаю так, судя по тому, что один из нагасакских губернаторов, несколько лет назад, распорол себе брюхо оттого, что командир английского судна не
хотел принять присланных чрез этого губернатора подарков от японского двора. Губернатору приказано
было отдать подарки,
капитан не принял, и губернатор остался виноват, зачем не отдал.
«Завтра, так и
быть, велю зарезать свинью…» — «На вахте не разговаривают: опять лисель-спирт
хотите сломать!» — вдруг раздался сзади нас строгий голос воротившегося
капитана.
Я бросила взгляд на вас… то
есть я думала — я не знаю, я как-то путаюсь, — видите, я
хотела вас просить, Алексей Федорович, добрейший мой Алексей Федорович, сходить к нему, отыскать предлог, войти к ним, то
есть к этому штабс-капитану, — о Боже! как я сбиваюсь — и деликатно, осторожно — именно как только вы один сумеете сделать (Алеша вдруг покраснел) — суметь отдать ему это вспоможение, вот, двести рублей.
Был такой перед японской войной толстый штабс-капитан, произведенный лихачами от Страстного сперва в полковника, а потом лихачами от «Эрмитажа» в «вась-сиясь»,
хотя на погонах имелись все те же штабс-капитанские четыре звездочки и одна полоска.
К десяти часам утра я
был уже под сретенской каланчой, в кабинете пристава Ларепланда. Я с ним
был хорошо знаком и не раз получал от него сведения для газет. У него
была одна слабость. Бывший кантонист, десятки лет прослужил в московской полиции, дошел из городовых до участкового, получил чин коллежского асессора и
был счастлив, когда его называли
капитаном,
хотя носил погоны гражданского ведомства.
По преданию — «магазин»
был единственным остатком богатой панской усадьбы, служившей центром для гарно — лужской шляхты.
Капитан дорожил им, как эмблемой. Самый крупный из «помещиков» Гарного Луга,
хотя человек сравнительно новый, — он вместе с этой древней постройкой как бы наследовал первенствующее положение…
— Или теперь это письмо господина Белинского ходит по рукам, — продолжал
капитан тем же нервным голосом, — это, по-моему, возмутительная вещь: он пишет-с, что католическое духовенство
было когда-то и чем-то, а наше никогда и ничем, и что Петр Великий понял, что единственное спасение для русских — это перестать
быть русскими. Как
хотите, господа, этими словами он ударил по лицу всех нас и всю нашу историю.
— Как угодно-с! А мы с
капитаном выпьем. Ваше высокоблагородие, адмиральский час давно пробил — не прикажете ли?.. Приимите! — говорил старик, наливая свою серебряную рюмку и подавая ее
капитану; но только что тот
хотел взять, он не дал ему и сам
выпил.
Капитан улыбнулся… Петр Михайлыч каждодневно делал с ним эту штуку.
— Это, сударыня, авторская тайна, — заметил Петр Михайлыч, — которую мы не смеем вскрывать, покуда не
захочет того сам сочинитель; а бог даст, может
быть, настанет и та пора, когда Яков Васильич придет и сам прочтет нам: тогда мы узнаем, потолкуем и посудим… Однако, — продолжал он, позевнув и обращаясь к брату, — как вы,
капитан, думаете: отправиться на свои зимние квартиры или нет?
— Отлично,
капитан! Я ужасно
есть хочу! — воскликнула Настенька. — Monsieur, prenez votre place! — скомандовала она Калиновичу и сама села. Тот поместился напротив нее.
— Нет, — сказал Володя: — я не знаю, как
быть. Я
капитану говорил: у меня лошади нет, да и денег тоже нет, покуда я не получу фуражных и подъемных. Я
хочу просить покаместа лошади у батарейного командира, да боюсь, как бы он не отказал мне.
Но все бомбы ложились далеко сзади и справа ложемента, в котором в ямочке сидел штабс-капитан, так что он успокоился отчасти,
выпил водки, закусил мыльным сыром, закурил папиросу и, помолившись Богу,
хотел заснуть немного.
Ею командовал
капитан Алкалаев-Калагеоргий, но юнкера как будто и знать не
хотели этого старого боевого громкого имени. Для них он
был только Хухрик, а немного презрительнее — Хухра.
Капитан поклонился, шагнул два шага к дверям, вдруг остановился, приложил руку к сердцу,
хотел было что-то сказать, не сказал и быстро побежал вон. Но в дверях как раз столкнулся с Николаем Всеволодовичем; тот посторонился;
капитан как-то весь вдруг съежился пред ним и так и замер на месте, не отрывая от него глаз, как кролик от удава. Подождав немного, Николай Всеволодович слегка отстранил его рукой и вошел в гостиную.
А вы вот не поверите, Степан Трофимович, чего уж, кажется-с,
капитан Лебядкин, ведь уж, кажется, глуп как… то
есть стыдно только сказать как глуп;
есть такое одно русское сравнение, означающее степень; а ведь и он себя от Николая Всеволодовича обиженным почитает,
хотя и преклоняется пред его остроумием: «Поражен, говорит, этим человеком: премудрый змий» (собственные слова).
— Но вас тут может обеспокоить простой народ! — подхватил
капитан,
хотя из простого народа в глазеющей и весьма малочисленной публике не
было никого. — И вы, как я догадываюсь, изволите жить в доме моей хорошей приятельницы, madame Зудченки? — продолжал Аггей Никитич, ввернув французское словцо.
Его все ругали —
капитан, машинист, боцман — все, кому не лень, и
было странно: почему его не рассчитают? Кочегары относились к нему заметно лучше других людей,
хотя и высмеивали за болтовню, за игру в карты. Я спрашивал их...
— Его-то выгонят? Да вы сдурели аль нет? Да ведь Егор-то Ильич перед ним на цыпочках ходит! Да Фома велел раз
быть вместо четверга середе, так они там, все до единого, четверг середой почитали. «Не
хочу, чтоб
был четверг, а
будь середа!» Так две середы на одной неделе и
было. Вы думаете, я приврал что-нибудь? Вот на столечко не приврал! Просто, батюшка, штука
капитана Кука выходит!
— Я должен вам сказать, господин, — проговорил Гораций, потирая ладони, — что
будет очень, очень весело. Вы не
будете скучать, если правда то, что я подслушал. В Дагоне
капитан хочет посадить девиц, дам — прекрасных синьор. Это его знакомые. Уже приготовлены две каюты. Там уже поставлены: духи, хорошее мыло, одеколон, зеркала; постлано тонкое белье. А также закуплено много вина. Вино
будет всем — и мне и матросам.
Я попал на именины и
хотел, разумеется, сейчас же отсюда уйти; но меня схватили за руки и буквально силой усадили за пирог, а пока
ели пирог, явился внезапно освободившийся от своих дел
капитан Постельников и с ним мужчина с страшными усищами: это
был поэт Трубицын.
Должно вам сказать, что все эти поручения, которые надавал мне
капитан Постельников, конечно,
были мне вовсе не по нутру, и я, несмотря на всю излишнюю мягкость моего характера и на апатию, или на полусонное состояние, в котором я находился во все время моих разговоров с
капитаном, все-таки
хотел возвратить ему все эти порученности; но, как я сказал, это
было уже невозможно.
«Черт знает, чего этот человек так нахально лезет ко мне в дружбу?» — подумал я и только что
хотел привстать с кровати, как вдруг двери моей комнаты распахнулись, и в них предстал сам
капитан Постельников. Он нес большой крендель, а на кренделе маленькую вербочку. Это
было продолжение подарков на мое новоселье, и с этих пор для меня началась новая жизнь, и далеко не похвальная.
Несчастливцев. Ну, Аркадий, тетушка моя женщина почтенная, строгая; я не
хочу, братец, чтоб она знала, что я актер, да еще провинциальный. (Грозит пальцем.) Смотри, не проговорись; я Геннадий Демьяныч Гурмыжский,
капитан в отставке или майор, уж как тебе угодно
будет; одним словом, я барин, а ты мой лакей.
— Позвольте по порядку… Так что они
были выпимши и кричат: «Ступай прочь! я сам
буду командовать!» Я говорю: «Не могу! Как я —
капитан…» — «Связать, говорят, его!» И, связавши, спустили меня в люк, к матросам… А как сами
были выпимши, то и
захотели пошутить… Встречу нам шел воз… шесть порожних барж под «Черногорцем». Фома Игнатьич и загородили им путь… Свистали те… не раз… надо говорить правду — свистали!
Он передал девушку, послушную, улыбающуюся, в слезах, мрачному
капитану, который спросил: «Голубушка,
хотите, посидим с вами немного?» — и увел ее. Уходя, она приостановилась, сказав: «Я
буду спокойной. Я все объясню, все расскажу вам, — я вас жду. Простите меня!»
Пока в этой суматохе отыскали и вызвали наверх
капитана, пока успели остановить пароход и спустить шлюпку, Николай Фермор вынырнул и стал гресть руками, держась на волнах; но когда шлюпка стала к нему приближаться, он ослабел или не
захотел быть спасенным и пошел ко дну.
Привели в роту, под команду какому-то
капитану, и начали меня учить службе…
Буду же помнить я эту службу!.. Скажу вкратце: чтоб
быть исправным солдатом, надобно стоять, ходить, поворачиваться, смотреть не как
хочешь, а как велят! ох, боже мой, и о прошедшем вспомнить страшно! Каково же
было терпеть?
В эти хлопотливые дни штабс-капитан Рыбников нанял себе номер в грязноватой гостинице близ вокзала.
Хотя при нем и
был собственный паспорт запасного офицера, но он почему-то нашел нужным заявить, что его бумаги находятся пока в комендантском управлении. Сюда же в гостиницу он перевез и свои вещи — портплед с одеялом и подушкой, дорожный несессер и дешевый новенький чемодан, в котором
было белье и полный комплект штатского платья.
— А что, нет ли у вас каких-либо свежих известий с войны? — спросил Рыбников. — Эх, господа! — воскликнул он вдруг и громыхнул шашкой. — Сколько бы мог я вам дать интересного материала о войне!
Хотите, я вам
буду диктовать, а вы только пишите. Вы только пишите. Так и озаглавьте: «Воспоминания штабс-капитана Рыбникова, вернувшегося с войны». Нет, вы не думайте — я без денег, я задарма, задаром. Как вы думаете, господа писатели?
— Джентльмены! — орал Сигби, сам еще не решивший, кого он
хочет. Каждый из нас мог бы
быть капитаном не хуже патентованных бородачей Ост-Индской компании, потому что — кто, в сущности, здесь матросы? Все более или менее знают море. Я, Дженнер и Жип — подшкиперы, Лауссон — бывший боцман флота, Энери служил лоцманом… у всех в мозгу мозоли от фордевиндов и галсов, а что касается храбрости, то, кажется, убиты все трусы! Ну, чего вам?
— Ребята, — сказал Гарвей, — не все сделано.
Капитан не
захотел умереть бродягой —
есть завещание. Оно лежало у него под замком в ящике, где сушился табак.
Товарищ Прошки
был человек угрюмый и молчаливый. И нравом и судьбой он
был отчасти похож на гоголевского
капитана Копейкина [
Капитан Копейкин — один из персонажей «Мертвых душ» Н. В. Гоголя.],
хотя изувечен не в такой степени… Сидя с Прошкой в канаве, он не сказал ни одного укоризненного слова, но во всей его угрюмой, горемычной фигуре Прошка видел безмолвный и тем более горький укор. Наконец служивый крякнул и, вынимая трубку, предложил Прошке...
— Прежде всего, — продолжал он, — я
хочу вам сказать об его отце, моем старшем брате, который
был прекраснейший человек; учился, знаете, отлично в Морском корпусе; в отставку вышел
капитаном второго ранга; словом, умница
был мужчина.
Капитан второго ранга, вероятно, нехорошо
был о нем наслышан и не
хотел с ним сближаться; ему даже неприятно
было стоять рядом с майором за молебном, и Алымов это заметил и «начихал на него»: он отошел от горделивого моряка и, переступя поближе к дьячкам, стал задувать с ними вместе не в такт, но очень громким и звонким голосом...
Чарыковский подал ему свою визитную карточку, на которой
был его адрес. Хвалынцев поблагодарил его и обещал приехать.
Хотя за все эти дни он уже так успел привыкнуть к своей замкнутости, которая стала ему мила и приятна постоянным обществом умной и молодой женщины, и
хотя в первую минуту он даже с затаенным неудовольствием встретил приглашение
капитана, однако же поощрительный, веселый взгляд графини заставил его поколебаться. «К тому же и она нынче не дома», — подумал он и согласился.
Тут
было двое каких-то чиновников, весьма приличной и солидной наружности, фамилии которых
хотя и
были названы, но Хвалынцев — как это зачастую случается — через минуту, хоть убей, не помнил уже этих фамилий. Кроме чиновников находился тут еще
капитан генерального штаба.
Посидев несколько минут, они
хотели,
было, доставать портмоне, но кучер-капитан остановил их.
—
Капитан будет представляться его величеству и, конечно, возьмет с собой всех желающих. Вы, разумеется,
захотите посмотреть и дворец, и королевскую чету.
Когда седоки
хотели,
было, садиться, этот кучер, которого называли
капитаном, сказал...
И он
хотел,
было, уйти, чтобы не беспокоить
капитана, но Василий Федорович проговорил...
Но бухта
была закрытая, большая и глубокая, и отстаиваться в ней
было безопасно. По крайней мере, Степан Ильич
был в отличном расположении духа и, играя с доктором в кают-компании в шахматы, мурлыкал себе под нос какой-то мотив. Старший офицер, правда, часто выходил наверх смотреть, как канаты, но скоро возвращался вниз успокоенный: цепи держали «Коршун» хорошо на якорях. Не тревожился и
капитан,
хотя тоже частенько показывался на мостике.