Неточные совпадения
Молчать! уж
лучше слушайте,
К чему я речь веду:
Тот Оболдуй, потешивший
Зверями государыню,
Был корень роду нашему,
А было то, как сказано,
С залишком двести лет.
У многих, особенно у старух, на шее, на медной цепочке, сверх платья, висят медные же или серебряные кресты или медальоны с изображениями святых. Нечего прибавлять, что все здешние индийцы — католики. В дальних местах, внутри острова, есть еще малочисленные племена, или,
лучше сказать, толпы необращенных дикарей; их называют негритами (negritos). Испанское правительство иногда посылает за ними небольшие отряды солдат, как на охоту за
зверями.
— Отвратительна животность
зверя в человеке, — думал он, — но когда она в чистом виде, ты с высоты своей духовной жизни видишь и презираешь ее, пал ли или устоял, ты остаешься тем, чем был; но когда это же животное скрывается под мнимо-эстетической, поэтической оболочкой и требует перед собой преклонения, тогда, обоготворяя животное, ты весь уходишь в него, не различая уже
хорошего от дурного.
Благодаря тому что в долине Такемы
хорошие леса, сохранились и
звери. Здесь можно найти всех представителей четвероногих, начиная с белки и кончая тигром. В особенности много изюбров. Всюду по пути нам встречались китайские охотничьи шалаши и соболиные ловушки.
— Да уж это я знаю. А вот и ученый пес у тебя и
хороший, а ничего не смог. Подумаешь, люди-то, люди, а? Вот и
зверь, а что из него сделали?
О Кашлеве мы кое-что узнали от других крестьян. Прозвище Тигриная Смерть он получил оттого, что в своей жизни больше всех перебил тигров. Никто
лучше его не мог выследить
зверя. По тайге Кашлев бродил всегда один, ночевал под открытым небом и часто без огня. Никто не знал, куда он уходил и когда возвращался обратно. Это настоящий лесной скиталец. На реке Сандагоу он нашел утес, около которого всегда проходят тигры. Тут он их и караулил.
Неделю гостила смирно, только все ездил к ней какой-то статский, тоже красивый, и дарил Верочке конфеты, и надарил ей
хороших кукол, и подарил две книжки, обе с картинками; в одной книжке были
хорошие картинки —
звери, города; а другую книжку Марья Алексевна отняла у Верочки, как уехал гость, так что только раз она и видела эти картинки, при нем: он сам показывал.
Дубельт — лицо оригинальное, он, наверно, умнее всего Третьего и всех трех отделений собственной канцелярии. Исхудалое лицо его, оттененное длинными светлыми усами, усталый взгляд, особенно рытвины на щеках и на лбу — явно свидетельствовали, что много страстей боролось в этой груди, прежде чем голубой мундир победил или,
лучше, накрыл все, что там было. Черты его имели что-то волчье и даже лисье, то есть выражали тонкую смышленость хищных
зверей, вместе уклончивость и заносчивость. Он был всегда учтив.
Потом Михею Зотычу сделалось страшно уже не за себя, а за других, за потемневший разум, за страшное зверство, которое дремлет в каждом человеке. Убитому
лучше — раз потерпеть, а убивцы будут всю жизнь казниться и муку мученическую принимать. Хуже всякого
зверя человек, когда господь лишит разума.
Думал, думал купец думу крепкую и придумал так: «
Лучше мне с дочерьми повидаться, дать им свое родительское благословение, и коли они избавить меня от смерти не похочут, то приготовиться к смерти по долгу христианскому и воротиться к лесному
зверю, чуду морскому».
И отец ее, честной купец, похвалил ее за такие речи
хорошие, и было положено, чтобы до срока ровно за час воротилась к
зверю лесному, чуду морскому дочь
хорошая, пригожая, меньшая, любимая; а сестрам то в досаду было, и задумали они дело хитрое, дело хитрое и недоброе: взяли они, да все часы в доме целым часом назад поставили, и не ведал того честной купец и вся его прислуга верная, челядь дворовая.
— Э, очень это туманно! — произнесла пани Вибель. — Пей, татко,
лучше чай, а вы, пан
Зверев, не слушайте его больше!
— Если вы чувствуете утомление, — отозвался он, — то
лучше прекратить занятия, ибо гораздо полезнее меньше выслушать, но зато с полным вниманием, чем много, но невнимательно. По крайней мере, вы, господин
Зверев, то, что я теперь говорил, уяснили себе вполне?
«Вот, отец у меня был
хороший человек, да —
зверь, а уж я — не
зверь, а от тебя дети были бы ещё больше люди! Евгеньюшка! Ведь только так и можно — любовью только новых-то, хороших-то людей родишь!»
Ванюша, между тем, успевший уладить свое хозяйство и даже обрившийся у ротного цирюльника и выпустивший панталоны из сапог в знак того, что рота стоит на просторных квартирах, находился в самом
хорошем расположении духа. Он внимательно, но недоброжелательно посмотрел на Ерошку, как на дикого невиданного
зверя, покачал головой на запачканный им пол и, взяв из-под лавки две пустые бутылки, отправился к хозяевам.
Первые двое неутомимые ходоки, лошадь перегонят, а татарин незаменимый разведчик с глазами
лучше бинокля и слухом дикого
зверя, все трое великолепные стрелки.
Боярин призадумался. Дурной гражданин едва ли может быть
хорошим отцом; но и дикие
звери любят детей своих, а сверх того, честолюбивый боярин видел в ней будущую супругу любимца короля польского; она была для него вернейшим средством к достижению почестей и могущества, составлявших единственный предмет всех тайных дум и нетерпеливых его желаний. Помолчав несколько времени, он спросил: употребляла ли больная снадобья, которые оставил ей польский врач перед отъездом своим в Москву?
— Все, конечно, так! — прервал Истома, — не что иное, как безжизненный труп, добыча хищных вранов и плотоядных
зверей!.. Правда, королевич Владислав молоденек, и не ему бы править таким обширным государством, каково царство Русское; но зато наставник-то у него хорош: премудрый король Сигизмунд, верно, не оставит его своими советами. Конечно,
лучше бы было, если б мы все вразумились, что честнее повиноваться опытному мужу, как бы он ни назывался: царем ли русским или польским королем, чем незрелому юноше…
Лука. И я скажу — иди за него, девонька, иди! Он — парень ничего,
хороший! Ты только почаще напоминай ему, что он
хороший парень, чтобы он, значит, не забывал про это! Он тебе — поверит… Ты только поговаривай ему: «Вася, мол, ты —
хороший человек… не забывай!» Ты подумай, милая, куда тебе идти окроме-то? Сестра у тебя —
зверь злой… про мужа про ее — и сказать нечего: хуже всяких слов старик… И вся эта здешняя жизнь… Куда тебе идти? А парень — крепкий…
— Нет, Глеб Савиныч, оставь
лучше, не тронь его… пожалуй, хуже будет… Он тогда злобу возьмет на нее… ведь муж в жене своей властен. Человека не узнаешь: иной лютее
зверя. Полно, перестань, уйми свое сердце… Этим не пособишь. Повенчаем их; а там будь воля божья!.. Эх, Глеб Савиныч! Не ему, нет, не ему прочил я свою дочку! — неожиданно заключил дедушка Кондратий.
Выпущенная по красному
зверю Аксинья Тимофеевна шла верхним чутьем и работала как нельзя
лучше; заложенная шуба тоже служила Юлии не хуже, как Кречинскому его бычок, и тепло прогревала бесхитростное сердце Долинского. Юлия Азовцова, обозрев поле сражения и сообразив силу своей тактики и орудий с шаткой позицией атакованного неприятеля, совершенно успокоились. Теперь она не сомневалась, что, как по нотам, разыграет всю свою хитро скомпонованную пьесу.
— Вот видите! У вас там все Некрасова читают и поют, ну, знаете, с Некрасовым далеко не уедешь! Мужику надо внушать: «Ты, брат, хоть и не плох человек сам по себе, а живешь плохо и ничего не умеешь делать, чтобы жизнь твоя стала легче,
лучше.
Зверь, пожалуй, разумнее заботится о себе, чем ты,
зверь защищает себя
лучше. А из тебя, мужика, разрослось все, — дворянство, духовенство, ученые, цари — все это бывшие мужики. Видишь? Понял? Ну — учись жить, чтоб тебя не мордовали…»
— У него, в Симбирске, дядя живет, злодей ему и разоритель, вот он и затеял убить дядю, да, однако, пожалел сам себя, отскочил от греха.
Зверь мужик, а — добрый! Он —
хороший…
— Ну, вот, вот… всегда так! — Иван Платоныч краснел, пыхтел, останавливался и снова начинал говорить. — Но все-таки он не
зверь. У кого люди
лучше всех накормлены? У Венцеля. У кого
лучше выучены? У Венцеля. У кого почти нет штрафованных? Кто никогда не отдаст под суд — разве уж очень крупную пакость солдат сделает? Все он же. Право, если бы не эта несчастная слабость, его солдаты на руках бы носили.
— Нет,
лучше совсем одичаю,
лучше пусть буду с дикими
зверьми по лесам скитаться, но да не скажет никто, что российский дворянин, князь Урус-Кучум-Кильдибаев, от принципов отступил!
Зверь или был слишком понятлив, чтобы не сообразить, какое
хорошее оказалось в его обладании оружие, или веревка, охватившая его лапу, больно ее резала, но он только взревел и, сразу перехватив веревку в самую лапу, еще так наподдал бревно, что оно поднялось и вытянулось в одну горизонтальную линию с направлением лапы, державшей веревку, и загудело, как мог гудеть сильно пушенный колоссальный волчок.
Где тут стыд?
Покрыть седые волосы отца
Бесчестьем, посмеяться над отцом,
Любовницею быть бездомного бродяги,
В таких летах… А! это слишком много!..
Нет!
звери благородней!
звери лучше!..
«Спасе премилосердый! — взгадал я, — да уж это не Памва ли безгневный! Так
лучше же бы, — думаю, — я в дебри лесной погиб, или к
зверю, или к разбойнику в берлогу зашел, чем к нему под кров».
— Ты у меня маленькая язычница… да?.. — думал Половецкий вслух. — Нет, нет, я пошутил… Не следует сердиться. Мы будем всех любить… Ведь в каждом живет
хороший человек, только нужно уметь его найти. Так? бесконечная доброта — это религия будущего и доброта деятельная, а не отвлеченная. Ты согласна со мной? Так, так… сейчас человек хуже
зверя, а будет время, когда он сделается
лучше.
Хотелось мне увидеть мать,
Но что пришлось бы ей сказать?
Кто подтолкнуть не устрашится
Утес, готовый обвалиться
На плечи брата своего?
Кто скажет ей: «Уж нет его!
Загородись двойною рамой,
Напрасно горниц не студи,
Простись с надеждою упрямой
И на дорогу не гляди!»
Пусть
лучше, глядя на дорогу,
Отдаст с надеждой душу богу…
Но люди
звери: кто-нибудь
Утес обрушит ей на грудь…
« — Слушай! — Радда заткнула за пояс пистоль и говорит Зобару: — Я не убить тебя пришла, а мириться, бросай нож! — Тот бросил и хмуро смотрит ей в очи. Дивно это было, брат! Стоят два человека и
зверями смотрят друг на друга, а оба такие
хорошие, удалые люди. Смотрит на них ясный месяц да я — и всё тут.
— Иначе и не могло быть. Ведь обходя клетку, я успел взглянуть и на глупую трусливую тигрицу и на великодушного, благородного льва. Ведь для
хорошего укротителя
зверей надобны два главных качества: абсолютное, почти уродливое отсутствие трусости и умение приказывать глазами. Правда, все животные любят, чтобы человек говорил с ними, но это — дело второстепенное…
—
Лучше быть этой белокурой Оленькой, — обратился я к Урбенину, — и жить здесь со
зверями, чем судебным следователем и жить с людьми… Покойнее. Не правда ли, Петр Егорыч?
Каждая задрипанная лошадь
Головой кивает мне навстречу.
Для
зверей приятель я
хороший,
Каждый стих мой душу
зверя лечит.
Сошлись раз зайцы и стали плакаться на свою жизнь: «И от людей, и от собак, и от орлов, и от прочих
зверей погибаем. Уж
лучше раз умереть, чем в страхе жить и мучиться. Давайте утопимся!»
То грозный и бешеный, напоминающий разъяренного
зверя, то тихий и ласкающий, словно бы нежный пестун, любовно укачивающий на своей исполинской груди доверившееся ему утлое суденышко, этот рокот будет навевать и грустные и
хорошие думы, будет наводить и трепет и возбуждать восторг, но всегда раздаваться в ушах несмолкаемой музыкой.
« — Грех? Где грех? — решительно спросил старик. — На
хорошую девку поглядеть грех? Погулять с ней грех? Али любить ее грех? Это у вас так? Нет, отец мой, это не грех, а спасенье. Бог тебя сделал, бог и девку сделал. На то она и сделана, чтобы ее любить да на нее радоваться. По-моему, все одно. Все бог сделал на радость человеку. Ни в чем греха нет. Хоть с
зверя пример возьми».
Вместо вбивания кольев, если позволяет обстановка, можно воспользоваться стволами растущих вблизи деревьев, что еще
лучше, так как щепа и свежевбитые в землю колья могут вызвать у
зверя подозрение и излишнюю осторожность.
— Вот что, Колосов, поезжайте
лучше домой, успокойтесь. Стоит обижаться на этого пьяного
зверя! Даю вам слово, завтра же его не будет у меня в мастерской.
Из пансионеров Теркин дружил всего больше с «Петькой» Зверевым, из богатеньких помещичьих детей. Отец его служил предводителем в дальнем заволжском уезде.
Зверев был долговязый рыжий веснушчатый малый, картавый и смешливый, с дворянскими замашками. Но перед Теркиным он пасовал, считал его первой головой в гимназии; к переходу в пятый класс, когда науки стали «доезжать» его, с ним репетировал Теркин за
хорошую плату.
За столиком, в узкой, довольно еще чистой комнате,
Зверев, в халате, жадно хлебал из миски. Ломоть черного хлеба лежал нетронутый. Увидя Теркина, он как ужаленный вскочил, скинул с себя халат, под которым очутился в жилете и светлых модных панталонах, и хотел бросить его на койку с двумя
хорошими — видимо своими — подушками.
— Почему же потеха? — строже спросил он. — Каждый по — своему верит.
Лучше это, чем никакого закону не знать и никакого предела для того
зверя, который в нас сидит.
— Скажите, пожалуйста! — взвизгнул опять
Зверев. — Он, Василий Теркин, — спаситель отечества своего!.. Не смеешь ты это говорить!.. Не хочу я тебя слушать!.. Всякий кулак, скупщик дворянское имение за бесценок прикарманит и хвалится, что он подвиг совершил!.. Не испугался я тебя… Можешь донос на меня настрочить… Сейчас же!.. И я захотел в нынешнем разночинце благородных чувств! Пускай меня судят… Свой брат будет судить!.. Не дамся я живой!..
Лучше пулю пущу в лоб…
— В этом виде
лучше почуют мертвечину дикие
звери и разнесут ее на части. Теперь готовься, отступник, читай себе отходную.
— Он хорошо… хорошо, а ты — худо! Ты худо! Барин
хорошая душа, отличный, а ты
зверь, ты худо! Барин живой, а ты дохлый… Бог создал человека, чтоб живой был, чтоб и радость была, и тоска была, и горе было, а ты хочешь ничего, значит, ты не живой, а камень, глина! Камню надо ничего и тебе ничего… Ты камень — и бог тебя не любит, а барина любит!
— Да, уж дела, — заметил староста, — кажется, спроси меня третьего дня об Егоре Никифорове начальство, окромя
хорошего, ничего бы не сказал, мужик был на отличку, ан вишь, что сканителил, умопомрачение,
зверь, а не человек оказался…
Хоть и говорила она Ксении Яковлевне, что легче было бы ей, если бы умер он, но все же сильно сжимала ее сердце мысль, что, быть может, действительно лежит где-нибудь ее Яшенька мертвым, вороны черные глаза ему клюют,
звери дикие косточки обгладывают белые. Холодом всю обдавало девушку. «Пусть
лучше в Москве погуляет, да сюда вернется, чем такое страшное приключится с ним», — думала она.
Обе женщины: генеральша Глафира Петровна Салтыкова и Дарья Николаевна Иванова несколько мгновений молча глядели друг на друга. Первая была, видимо, в
хорошем расположении духа. Этому, отчасти, способствовало произведенное на нее впечатления порядка и чистоты, царившие в жилище Дарьи Николаевны, тем более, что это жилище генеральша представляла себе каким-то логовищем
зверя. Встреча с лучшим, нежели предполагаешь, всегда доставляет удовольствие. Она глядела теперь во все глаза и на самою хозяйку.
— Я не понимаю, — продолжал Илагин, — как другие охотники завистливы на
зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такою компанией… уже чего же
лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез — мне всё равно!