Неточные совпадения
— Не думаю, опять улыбаясь, сказал Серпуховской. — Не скажу, чтобы не стоило жить без этого, но было бы скучно. Разумеется, я, может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что я имею некоторые способности к той сфере деятельности, которую я избрал, и что в моих руках
власть, какая бы она ни была, если будет, то будет
лучше, чем в руках многих мне известных, — с сияющим сознанием успеха сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе к этому, тем я больше доволен.
Он настаивал на том, что русский мужик есть свинья и любит свинство, и, чтобы вывести его из свинства, нужна
власть, а ее нет, нужна палка, а мы стали так либеральны, что заменили тысячелетнюю палку вдруг какими-то адвокатами и заключениями, при которых негодных вонючих мужиков кормят
хорошим супом и высчитывают им кубические футы воздуха.
Любившая раз тебя не может смотреть без некоторого презрения на прочих мужчин, не потому, чтоб ты был
лучше их, о нет! но в твоей природе есть что-то особенное, тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное; в твоем голосе, что бы ты ни говорил, есть
власть непобедимая; никто не умеет так постоянно хотеть быть любимым; ни в ком зло не бывает так привлекательно; ничей взор не обещает столько блаженства; никто не умеет
лучше пользоваться своими преимуществами и никто не может быть так истинно несчастлив, как ты, потому что никто столько не старается уверить себя в противном.
— Чтой-то вы уж совсем нас во
власть свою берете, Петр Петрович. Дуня вам рассказала причину, почему не исполнено ваше желание: она
хорошие намерения имела. Да и пишете вы мне, точно приказываете. Неужели ж нам каждое желание ваше за приказание считать? А я так вам напротив скажу, что вам следует теперь к нам быть особенно деликатным и снисходительным, потому что мы все бросили и, вам доверясь, сюда приехали, а стало быть, и без того уж почти в вашей
власти состоим.
— В Государственную думу, на расчет. Конечно, знаете, что государь император пожаловал Думе
власть для установления порядка, вот, значит, к ней и стекается… все хорошее-плохое, как я понимаю.
— Шикарный немец, — говорил поживший в городе и читавший романы извозчик. Он сидел, повернувшись вполуоборот к седоку, то снизу, то сверху перехватывая длинное кнутовище, и, очевидно, щеголял своим образованием, — тройку завел соловых, выедет с своей хозяйкой — так куда годишься! — продолжал он. — Зимой, на Рождестве, елка была в большом доме, я гостей возил тоже; с еклектрической искрой. В губернии такой не увидишь! Награбил денег — страсть! Чего ему: вся его
власть. Сказывают,
хорошее имение купил.
Нельзя быть моральным человеком и
хорошим христианином в индивидуальной, личной жизни и быть жестоким эксплуататором и аморальным в социальной жизни в качестве представителя
власти, хозяина предприятий, главы семьи и пр.
— Барыня приказала, — продолжал он, пожав плечами, — а вы погодите… вас еще в свинопасы произведут. А что я портной, и
хороший портной, у первых мастеров в Москве обучался и на енаралов шил… этого у меня никто не отнимет. А вы чего храбритесь?.. чего? из господской
власти вышли, что ли? вы дармоеды, тунеядцы, больше ничего. Меня отпусти на волю — я с голоду не умру, я не пропаду; дай мне пашпорт — я оброк
хороший взнесу и господ удоблетворю. А вы что? Пропадете, пропадете, словно мухи, вот и все!
Я понимаю Le ton d'exaltation [восторженный тон (фр.).] твоих записок — ты влюблена! Если ты мне напишешь, что любишь серьезно, я умолкну, — тут оканчивается
власть брата. Но слова эти мне надобно, чтоб ты сказала. Знаешь ли ты, что такое обыкновенные люди? они, правда, могут составить счастье, — но твое ли счастье, Наташа? ты слишком мало ценишь себя!
Лучше в монастырь, чем в толпу. Помни одно, что я говорю это, потому что я твой брат, потому что я горд за тебя и тобою!
Дела о раскольниках были такого рода, что всего
лучше было их совсем не подымать вновь, я их просмотрел и оставил в покое. Напротив, дела о злоупотреблении помещичьей
власти следовало сильно перетряхнуть; я сделал все, что мог, и одержал несколько побед на этом вязком поприще, освободил от преследования одну молодую девушку и отдал под опеку одного морского офицера. Это, кажется, единственная заслуга моя по служебной части.
Жандарм пошел к смотрителю и требовал дощаника. Смотритель давал его нехотя, говорил, что, впрочем,
лучше обождать, что не ровен час. Жандарм торопился, потому что был пьян, потому что хотел показать свою
власть.
Лучше, чтобы один человек был запачкан
властью, чем весь народ.
— Никакого права не имею даже вызвать его к себе! Вам гораздо бы
лучше было обратиться к какому-нибудь другу вашего дома или, наконец, к предводителю дворянства, которые бы внушили ему более честные правила, а никак уж не ко мне, представителю только полицейско-хозяйственной
власти в губернии! — говорил Абреев; он, видимо, наследовал от матери сильную наклонность выражаться несколько свысока.
— Непременно начнет коробить — и мне самому гораздо бы
лучше было и выгоднее класть сухую землю, потому что ее легче и скорее наносили бы, но я над богом
власти не имею: все время шли проливные дожди, — не на плите же мне было землю сушить; да я, наконец, пробовал это, но только не помогает ничего, не сохнет; я обо всем том доносил начальству!
И уж одно то, что вы, имея такое влияние, такую, можно сказать,
власть над Алешей, не воспользовались до сих пор этою
властью и не заставили его жениться на себе, уж одно это выказывает вас со стороны слишком
хорошей.
— Воля, собственная воля, и
власть она даст, которая
лучше свободы. Умей хотеть — и будешь свободным, и командовать будешь.
— Нет, тут что-нибудь да не то, — продолжает Василий Николаич, — конечно, экилибр [25]
властей — это слова нет; однако тут кто-нибудь да соврал. Поговорим-ка
лучше об статистике.
— Чего мне худого ждать! Я уж так худ, так худ, что теперь со мной что хочешь делай, я и не почувствую. В самую, значит, центру попал. Однажды мне городничий говорит:"В Сибирь, говорит, тебя, подлеца, надо!"А что, говорю, и ссылайте, коли ваша
власть; мне же
лучше: новые страны увижу. Пропонтирую пешком отселе до Иркутска — и чего-чего не увижу. Сколько раз в бегах набегаюсь! Изловят — вздуют:"влепить ему!" — все равно как здесь.
— Свиньи — и те
лучше, не-чем эти французы, живут! Ишь ведь! Королей не имеют,
властей не признают, страху не знают… в бога-то веруют ли?
Князь, бывший умней и образованней всего остального общества,
лучше других понимал, откуда дует ветер, Калинович мог действительно быть назван представителем той молодой администрации, которая в его время заметно уже начинала пробиваться сквозь толстую кору прежних подьяческих плутней [После слов: «…сквозь толстую кору прежних подьяческих плутней» в рукописи следовало: «…барских авторитетов и генеральских
властей» (стр. 50 об.).].
—
Власть твоя посылать этих собак к губному старосте, — сказал незнакомец, — только поверь мне, староста тотчас велит развязать им руки.
Лучше бы самому тебе отпустить их на все четыре стороны. Впрочем, на то твоя боярская воля.
В экономическом отношении проповедуется теория, сущность которой в том, что чем хуже, тем
лучше, что чем больше будет скопления капитала и потому угнетения рабочего, тем ближе освобождение, и потому всякое личное усилие человека освободиться от давления капитала бесполезно; в государственном отношении проповедуется, что чем больше будет
власть государства, которая должна по этой теории захватить не захваченную еще теперь область частной жизни, тем это будет
лучше, и что потому надо призывать вмешательство правительств в частную жизнь; в политических и международных отношениях проповедуется то, что увеличение средств истребления, увеличение войск приведут к необходимости разоружения посредством конгрессов, арбитраций и т. п.
Насилие уменьшается и уменьшается и, очевидно, должно прекратиться, но не так, как представляют это себе некоторые защитники существующего строя, тем, что люди, подлежащие насилию, вследствие воздействия на них правительств, будут делаться всё
лучше и
лучше (вследствие этого они, напротив, становятся всегда хуже), а вследствие того, что так как все люди постоянно становятся
лучше и
лучше, то и наиболее злые люди, находящиеся во
власти, становясь всё менее и менее злыми, сделаются уже настолько добры, что станут неспособны употреблять насилие.
— Добра не будет, нет! Когда хорошим-та людя негде жить, гоняют их, — добра не будет! Надо, чтобы везде была умная рука — пусть она всё правит, ей надо
власть дать! А не будет добра людей — ничему не будет!
— Я объясню вам впоследствии, — сказал он при виде недоразумения, выразившегося в моем лице, — в чем заключаются атрибуты и пределы
власти помпадурского ранга, теперь же могу сказать вам одно: никакая другая встреча не могла бы меня так обрадовать, как встреча с вами. Я именно искал познакомиться с
хорошим, вполне надежным agent provocateur. Скажите, выгодно ваше ремесло?
— Простите, — извинился он, садясь за стол. — Я вижу в вас, безусловно, человека
хорошего общества, почему-то скрывающего свое имя. И скажу вам откровенно, что вы подозреваетесь в серьезном… не скажу преступлении, но… вот у вас прокламации оказались. Вы мне очень нравитесь, но я —
власть исполнительная… Конечно, вы догадались, что все будет зависеть от жандармского полковника…
Он прав, он прав; везде измена зреет —
Что делать мне? Ужели буду ждать,
Чтоб и меня бунтовщики связали
И выдали Отрепьеву? Не
лучше ль
Предупредить разрыв потока бурный
И самому… Но изменить присяге!
Но заслужить бесчестье в род и род!
Доверенность младого венценосца
Предательством ужасным заплатить…
Опальному изгнаннику легко
Обдумывать мятеж и заговор,
Но мне ли, мне ль, любимцу государя…
Но смерть… но
власть… но бедствия народны…
— Видал? — заключил он свой рассказ. — Так что —
хорошей породы щенок, с первой же охоты — добрый пес… А ведь с виду он — так себе… человечишко мутного ума… Ну, ничего, пускай балуется, — дурного тут, видать, не будет… при таком его характере… Нет, как он заорал на меня! Труба, я тебе скажу!.. Сразу определился, будто
власти и строгости ковшом хлебнул…
— Этого никто не хочет! — задумчиво проговорил Пётр, снова раскинув карты и озабоченно поглаживая щёку. — Потому ты должен бороться с революционерами — агентами иностранцев, — защищая свободу России,
власть и жизнь государя, — вот и всё. А как это надо делать — увидишь потом… Только не зевай, учись исполнять, что тебе велят… Наш брат должен смотреть и лбом и затылком… а то получишь по
хорошему щелчку и спереди и сзади… Туз пик, семь бубен, десять пик…
Надя. А как тебе скажут: ступай за пьяного, да еще и разговаривать не смей, и поплакать-то о себе не смей… Ах, Лиза!.. Да как подумаешь, что станет этот безобразный человек издеваться над тобой, да ломаться, да свою
власть показывать, загубит он твой век так, ни за что! Не живя, ты за ним состаришься! (Плачет). Говорить-то только свое сердце надрывать! (Махнув рукой). Так уж, право, молодой барин
лучше.
Везде, где присутствуют науки, должны оказывать свою
власть и де сиянс академии. А как в науках главнейшую важность составляют не столько самые науки, сколько действие, ими на партикулярных людей производимое, то из сего прямо явствует, что ни один обыватель не должен мнить себя от ведомства де сиянс академии свободным. Следственно, чем менее ясны будут границы сего ведомства, тем
лучше, ибо нет ничего для начальника обременительнее, как ежели он видит, что пламенности его положены пределы.
Архиерей у нас в то время был очень
хороший человек, простодушный, добрый, открытый и не способный отказать ни в чем, что было в его
власти или силе.
Федя (молчит и потом). Ах, господин следователь, как вам не стыдно. Ну что вы лезете в чужую жизнь? Рады, что имеете
власть, и, чтоб показать ее, мучаете не физически, а нравственно людей, которые в тысячи раз
лучше вас.
— Зачем не употребил ты свою
власть, — продолжала я, — не связал, не убил меня? Мне бы
лучше было теперь, чем лишиться всего, что составляло мое счастье, мне бы хорошо, не стыдно было.
Слушаю… А! Капитан!.. Да! Бросайте все к чертовой матери и бегите… Значит, знаю, что говорю… Шервинский… Всего
хорошего. До свидания!.. Дорогой Федор, как ни приятно мне беседовать с вами, но вы сами видите, что у меня времени нет никакого… Федор, пока я у
власти, дарю вам этот кабинет. Что вы смотрите? Чудак! Вы сообразите, какое одеяло выйдет из этой портьеры. (Исчезает.)
Мучало его только воспоминание о невесте. И не только воспоминание, но представление живое о том, что могло бы быть. Невольно представлялась ему знакомая фаворитка государя, вышедшая потом замуж и ставшая прекрасной женой, матерью семейства. Муж же имел важное назначение, имел и
власть, и почет, и
хорошую, покаявшуюся жену.
— Матушка, это тоже божья
власть! — ответила, наконец, и Марфа. — Палагея также не
лучше нас, грешных; но так как сухой человек, так, видно, не пристает к ней этого.
У меня отняли лучшие роли, меня мучили беспрерывной игрой в ролях, вовсе чуждых моему таланту, со мною все наши
власти начали обращаться грубо, говорили мне «ты», не давали мне
хороших костюмов; не хочу потому рассказывать, что это все пойдет в похвалу князю: он не так бы мог поступить со мною, он поделикатился, он меня уважил гонениями, в то время как он мог наказать меня другими средствами.
—
Власть Господня!.. — строго и холодно молвила. — Плачем да слезами делу не пособить, себя только расстроить.
Лучше на Бога положиться: вовремя он наказует, вовремя и милует… Не гневите, родные, Царя Небесного ропотом и отчаяньем!.. Грех!..
Или нужно было признать Радищева человеком даровитым и просвещенным, и тогда можно от него требовать того, чего требует Пушкин; или видеть в нем до конца слабоумного представителя полупросвещения, и тогда совершенно [неуместно замечать, что
лучше бы ему вместо «брани указать на благо, которое верховная
власть может сделать, представить правительству и умным помещикам способы к постепенному улучшению состояния крестьян, потолковать о правилах, коими должен руководствоваться законодатель, дабы, с одной стороны, сословие писателей не было притеснено, и мысль, священный дар божий, не была рабой и жертвой бессмысленной и своенравной управы, а с другой — чтоб писатель не употреблял сего божественного орудия к достижению цели низкой или преступной»].
Не
лучше ли радоваться тому, что бог дал нам
власть не огорчаться тем, что с нами случается помимо нашей воли, и благодарить его за то, что он подчинил нашу душу только тому, что от нас самих зависит?
Если ты видишь, что устройство общества дурно, и ты хочешь исправить его, то знай, что для этого есть только одно средство: то, чтобы все люди стали
лучше; а для того, чтобы люди стали
лучше, в твоей
власти только одно: самому сделаться
лучше.
Если не будет государственной
власти, говорят начальствующие, то более злые будут властвовать над менее злыми. Но дело в том, что то, чем пугают, уже совершилось: теперь уже властвуют более злые над менее злыми, и именно потому, что существует государственная
власть. О том же, что произойдет от того, что не будет государственной
власти, мы судить не можем. По всем вероятиям должно заключить, что если люди, делающие насилие, перестанут его делать, то жизнь всех людей станет от этого никак не хуже, но
лучше.
Если ты видишь, что устройство общества дурно, и ты хочешь исправить его, то знай, что для этого есть только одно средство: то, чтобы все люди стали
лучше. А для того, чтобы все люди стали
лучше, в твоей
власти только одно: самому сделаться
лучше.
Не
лучше ли радоваться тому, что бог дал нам
власть не огорчаться тем, что с нами случается помимо нашей воли, и благодарить его за то, что он подчинил нашу душу только тому, что в нашей
власти — нашему разуму. Он ведь не подчинил нашей души ни родителям нашим, ни братьям, ни богатству, ни телу нашему, ни смерти. Он, по благости своей, подчинил ее одному тому, что от нас зависит — нашим мыслям.
Человеку дана
власть только над самим собою. Только свою жизнь может устраивать человек так, как он считает для себя
хорошим и нужным. А почти все люди заняты тем, чтобы устраивать жизнь других людей, и из-за этой заботы об устройстве жизни людей сами подчиняются тому устройству, которое приготавливают для них другие люди.
— И в самом деле, ступайте-ка вы
лучше домой пока, — охотно поддакнул Полояров. — Только уж, пожалуйста, Петр Петрович, вы ее не тово… Уж теперь мне, как жениху, предоставьте право следить за ее поступками; не вам, а мне ведь жить-то с нею, так вы родительскую
власть маленько тово… на уздечку. Ха-ха-ха! Так, что ли, говорю-то я? ась?..
Поставили бы над нами крепкую
власть, и у нас бы все пошло по-хорошему.
Чувство ressentiment, зависти доходит до того, что человек не только не может вынести большего богатства, славы,
власти, красоты, успеха другого, но не может вынести, что другой человек чище,
лучше, благороднее, жертвеннее, не может вынести отблеска святости.
Они защищали монархию на том основании, что
лучше, чтобы один человек был замаран
властью, всегда греховной и грязной, чем весь народ.