Неточные совпадения
У круглого стола под лампой сидели графиня и Алексей Александрович, о чем-то тихо разговаривая. Невысокий, худощавый человек с женским тазом, с вогнутыми в коленках ногами, очень бледный, красивый, с блестящими, прекрасными глазами и длинными волосами, лежавшими на воротнике его сюртука,
стоял на другом конце, оглядывая стену с портретами. Поздоровавшись с
хозяйкой и с Алексеем Александровичем, Степан Аркадьич невольно взглянул еще раз на незнакомого человека.
Иван Парменов
стоял на возу, принимая, разравнивая и отаптывая огромные навилины сена, которые сначала охапками, а потом вилами ловко подавала ему его молодая красавица-хозяйка.
«Где хозяин?» — «Нема». — «Как? совсем нету?» — «Совсим». — «А
хозяйка?» — «Побигла в слободку». — «Кто же мне отопрет дверь?» — сказал я, ударив в нее ногою. Дверь сама отворилась; из хаты повеяло сыростью. Я засветил серную спичку и поднес ее к носу мальчика: она озарила два белые глаза. Он был слепой, совершенно слепой от природы. Он
стоял передо мною неподвижно, и я начал рассматривать черты его лица.
Простая обыкновенная мебель да рояль
стоял в стороне, и тот покрыт был пылью: как видно,
хозяйка редко за него садилась.
В столовой уже
стояли два мальчика, сыновья Манилова, которые были в тех летах, когда сажают уже детей за стол, но еще на высоких стульях. При них
стоял учитель, поклонившийся вежливо и с улыбкою.
Хозяйка села за свою суповую чашку; гость был посажен между хозяином и
хозяйкою, слуга завязал детям на шею салфетки.
Произошло это утром, в десять часов. В этот час утра, в ясные дни, солнце всегда длинною полосой проходило по его правой стене и освещало угол подле двери. У постели его
стояла Настасья и еще один человек, очень любопытно его разглядывавший и совершенно ему незнакомый. Это был молодой парень в кафтане, с бородкой, и с виду походил на артельщика. Из полуотворенной двери выглядывала
хозяйка. Раскольников приподнялся.
«Разве возможно такое циническое и смешное сопоставление?» Разумихин отчаянно покраснел при этой мысли, и вдруг, как нарочно, в это же самое мгновение, ясно припомнилось ему, как он говорил им вчера,
стоя на лестнице, что
хозяйка приревнует его к Авдотье Романовне… это уж было невыносимо.
Глаша. Нашей бы
хозяйке за ним быть, она б его скоро прекратила. Что ж я, дура, стою-то с тобой! Прощай! (Уходит.)
На
хозяйку Клим не смотрел, боясь увидеть в светлых глазах ее выражение неудовольствия; она
стояла у буфета, третий раз приготовляя кофе, усердно поглощаемый Дмитрием.
Постепенно сквозь шум пробивался и преодолевал его плачущий, визгливый голос, он притекал с конца стола, от человека, который, накачиваясь,
стоял рядом с
хозяйкой, — тощий человек во фраке, с лысой головой в форме яйца, носатый, с острой серой бородкой, — и, потрясая рукой над ее крашеными волосами, размахивая салфеткой в другой руке, он кричал...
Перед ним
стояли Вера и Полина Карповна, последняя в палевом, газовом платье, точно в тумане, с полуоткрытою грудью, с короткими рукавами, вся в цветах, в лентах, в кудрях. Она походила на тех беленьких, мелких пудельков, которых стригут, завивают и убирают в ленточки, ошейники и бантики их нежные
хозяйки или собачьи фокусники.
Мы застали уже накрытый стол, и
хозяйки,
стоя вокруг, приглашали нас сесть; мы не заставили долго просить себя.
Подъезжая к пригорку, на котором
стоял белый кош Ляховской, Привалов издали заметил какую-то даму, которая смотрела из-под руки на него. «Уж не пани ли Марина?» — подумал Привалов. Каково было его удивление, когда в этой даме он узнал свою милую
хозяйку, Хионию Алексеевну. Она даже сделала ему ручкой.
— Ах, извините меня, извините меня, Марья Степановна… — рассыпалась Хина, награждая
хозяйку поцелуем. — Я все время была так завалена работой, так завалена… Вы меня поймете, потому что можете судить по собственным детям, чего они
стоят родителям. Да! А тут еще Сергей Александрыч… Но вы, вероятно, уже слышали, Марья Степановна?
Он даже попробовал заступиться за них, но, по обыкновению, сделал это нерешительно и вяло, так что молодой
хозяйке почти не
стоило никакого труда устоять на своем.
Все в доме осталось как было: тонконогие белые диванчики в гостиной, обитые глянцевитым серым штофом, протертые и продавленные, живо напоминали екатерининские времена; в гостиной же
стояло любимое кресло
хозяйки, с высокой и прямой спинкой, к которой она и в старости не прислонялась.
Славная была изба у Никитича, да только
стояла она как нетопленая печь, — не было
хозяйки.
Направо в земле шла под глазом канавка с порогом, а налево у самой арки
стояла деревянная скамеечка, на которой обыкновенно сидел Никитич, наблюдая свою «
хозяйку», как он называл доменную печь.
Теперь это жилище было несколько в большем беспорядке. Не до порядков было его
хозяйке. Когда доктор и Бертольди вошли к Полиньке Калистратовой, она
стояла у детской кроватки. Волосы у нее были наскоро собраны пуком на затылке и платье, видно, не снималось несколько суток.
Доктор Клименко — городской врач — приготовлял в зале все необходимое для осмотра: раствор сулемы, вазелин и другие вещи, и все это расставлял на отдельном маленьком столике. Здесь же у него лежали и белые бланки девушек, заменявшие им паспорта, и общий алфавитный список. Девушки, одетые только в сорочки, чулки и туфли,
стояли и сидели в отдалении. Ближе к столу
стояла сама
хозяйка — Анна Марковна, а немножко сзади ее — Эмма Эдуардовна и Зося.
Ей ничего не
стоит ударить гостя по лицу или бросить ему в глаза стакан, наполненный вином, опрокинуть лампу, обругать
хозяйку.
— Так как же, Фома Фомич? — спрашивает искательно
хозяйка. — Это же дело выеденного яйца не
стоит… Ведь вам только слово сказать…
— Да комнат много, пусть хоть рядом с вами займет, — отвечала
хозяйка, — хоть и не следовало бы, не
стоит она того.
А там еще одежда, белье — ведь на частную работу или на урок не пойдешь засуча рукава в ситцевом платье, как ходит в лавочку домовитая
хозяйка, которая сама
стоит на страже своего очага.
— Не лучше вас: друг друга
стоим! — отвечал Калинович, и вообще заметно было, что вместо ожидаемого сближения с губернатором он целый вечер намеревался любезничать с
хозяйкою; но из дома принесли ему записку, при чтении которой заметное чувство удовольствия показалось на лице его.
Хозяйку они нашли в первой гостиной комнате, уютно сидевшую на маленьком диване, и перед ней
стоял, золотом разрисованный, рабочий столик.
Перед самой
хозяйкой главным образом виднелся самовар и ветчина с горошком, а также и бутылка сладкой наливки; перед детьми красовалась гречневая каша с молоком, которой они, видимо, поглотили значительное количество; перед француженкой
стояла огромная чашка выпитого кафе-о-лэ и целая сковорода дурно приготовленных котлет-демутон; а перед немкой — тоже выпитая чашка уже черного кофею и блюдо картофелю.
Это они говорили, уже переходя из столовой в гостиную, в которой
стоял самый покойный и манящий к себе турецкий диван, на каковой
хозяйка и гость опустились, или, точнее сказать, полуприлегли, и камер-юнкер обнял было тучный стан Екатерины Петровны, чтобы приблизить к себе ее набеленное лицо и напечатлеть на нем поцелуй, но Екатерина Петровна, услыхав в это мгновение какой-то шум в зале, поспешила отстраниться от своего собеседника и даже пересесть на другой диван, а камер-юнкер, думая, что это сам Тулузов идет, побледнел и в струнку вытянулся на диване; но вошел пока еще только лакей и доложил Екатерине Петровне, что какой-то молодой господин по фамилии Углаков желает ее видеть.
Одни парики на лакеях, по удостоверению обворожительной
хозяйки,
стоили по пятидесяти рублей за штуку, а что
стоили башмаки и чулки — еще не подано счетов.
Помню — солдаты держали меня за руки, а хозяева
стоят против них, сочувственно поддакивая друг другу, слушают жалобы, и
хозяйка говорит уверенно...
Видя это, Бизюкина, по совести, гораздо более одобряла достойное поведение Препотенского, который
стоял — будто проглотил аршин. Случайно ли или в силу соображений, что вновь пришедшие гости люди более серьезные, которым неприлично хохотать с барышнями и слушать вздорные рассказы и плохое пение,
хозяйка провела Термосесова и Препотенского прямо в ту маленькую гостиную, где помещались Туганов, Плодомасов, Дарьянов, Савелий, Захария и Ахилла.
За
хозяйкой подходили к Хаджи-Мурату и другие обнаженные женщины, и все, не стыдясь,
стояли перед ним и, улыбаясь, спрашивали все одно и то же: как ему нравится то, что он видит.
Внизу
стояла домовая
хозяйка, Иринья Степановна, сапожникова жена, простоволосая, в грязном ситцевом платье.
Софья Николаева не знала, как вырваться из этой берлоги, и после раннего обеда, в продолжение которого
стояли уже лошади у крыльца, молодые сейчас распростились и уехали. На прощанье
хозяйка, целуясь с золовкой в обе щеки и в плечи, выразительно благодарила за приятнейшее посещение, и не менее выразительно благодарила невестка за приятнейшее угощение.
Рыбак посмотрел с удивлением на свата, потом на мальчика, потом перенес глаза на сыновей, но, увидев, что все сидели понуря голову, сделал нетерпеливое движение и пригнулся к щам.
Хозяйка его
стояла между тем у печки и утирала глаза рукавом.
— Ну, этот, по крайности, хошь толком сказал, долго думал, да хорошо молвил! — произнес отец, самодовольно поглаживая свою раскидистую бороду. — Ну, бабы, что ж вы
стоите? — заключил он, неожиданно поворачиваясь к снохам и
хозяйке. — Думаете, станете так-то ждать на берегу с утра да до вечера, так они скорее от эвтаго придут… Делов нет у вас, что ли?
— раздавалось за стеной. Потом околоточный густо захохотал, а певица выбежала в кухню, тоже звонко смеясь. Но в кухне она сразу замолчала. Илья чувствовал присутствие
хозяйки где-то близко к нему, но не хотел обернуться посмотреть на неё, хотя знал, что дверь в его комнату отворена. Он прислушивался к своим думам и
стоял неподвижно, ощущая, как одиночество охватывает его. Деревья за окном всё покачивались, а Лунёву казалось, что он оторвался от земли и плывёт куда-то в холодном сумраке…
Он хрипел в лицо Илье, и его жирные бритые щёки вздрагивали, а глаза вращались справа налево и обратно. Все окружили их тесной толпой и
стояли в дверях, охваченные приятным предчувствием скандала.
Хозяйка, побледнев, тревожно дёргала гостей за рукава, восклицая...
Стоя в двери, он видел спины людей, тесно стоявших у стола, слышал, как они чавкают. Алая кофточка
хозяйки окрашивала всё вокруг Ильи в цвет, застилавший глаза туманом.
Он поздно пришёл домой и, в раздумье
стоя пред дверью, стеснялся позвонить. В окнах не было огня, — значит, хозяева спали. Ему было совестно беспокоить Татьяну Власьевну: она всегда сама отпирала дверь… Но всё же нужно войти в дом. Лунёв тихонько дёрнул ручку звонка. Почти тотчас дверь отворилась, и пред Ильёй встала тоненькая фигурка
хозяйки, одетая в белое.
По комнате, на диване и на стульях, лежали кучи лент, цветов, синели, рюшу и разной галантерейщины; на столе были набросаны выкройки и узоры, перед которыми, опустив в раздумье голову,
стояла сама
хозяйка. Немного нужно было иметь проницательности, чтобы отгадать, что Анна Михайловна
стоит в этом положении не одну минуту, но что не узоры и не выкройки занимают ее голову.
Старый генерал вскоре поднялся. Он совершенно казенным образом наклонил перед
хозяйкой свой стан, а Михайле Борисовичу,
стоя к нему боком и не поворачиваясь, протянул руку, которую тот с своей стороны крепко пожал и пошел проводить генерала до половины залы.
На широкой кушетке, подобрав под себя ноги и вертя в руках новую французскую брошюру, расположилась
хозяйка; у окна за пяльцами сидели: с одной стороны дочь Дарьи Михайловны, а с другой m-lle Boncourt [м-ль Бонкур (фр.).] — гувернантка, старая и сухая дева лет шестидесяти, с накладкой черных волос под разноцветным чепцом и хлопчатой бумагой в ушах; в углу, возле двери, поместился Басистов и читал газету, подле него Петя и Ваня играли в шашки, а прислонясь к печке и заложив руки за спину,
стоял господин небольшого роста, взъерошенный и седой, с смуглым лицом и беглыми черными глазками — некто Африкан Семеныч Пигасов.
Дверь из залы в комнату Софьи Карловны была открыта, и она сидела прямо против двери на большом голубом кресле, а сзади ее
стоял Герман Верман и держал
хозяйку за голову, как будто ей приготовлялись дергать зубы.
— Пытать так пытать, — подхватили казаки и обступили
хозяйку; она неподвижно
стояла перед ними, и только иногда губы ее шептали неслышно какую-то молитву. К каждой ее руке привязали толстую веревку и, перекинув концы их через брус, поддерживающий полати, стали понемногу их натягивать; пятки ее отделились от полу, и скоро она едва могла прикасаться до земли концами пальцев. Тогда палачи остановились и с улыбкою взглянули на ее надувшиеся на руках жилы и на покрасневшее от боли лицо.
Он повернулся и быстро пустился назад по той же дороге; взойдя на двор, он, не будучи никем замечен, отвязал лучшую лошадь, вскочил на нее и пустился снова через огород, проскакал гумно, махнул рукою удивленной
хозяйке, которая еще
стояла у дверей овина, и, перескочив через ветхий, обвалившийся забор, скрылся в поле как молния; несколько минут можно было различить мерный топот скачущего коня… он постепенно становился тише и тише, и наконец совершенно слился с шепотом листьев дубравы.
Весь этот вечер Янсон был спокоен и даже весел. Он повторял про себя сказанную фразу: меня не надо вешать, и она была такою убедительною, мудрою, неопровержимой, что ни о чем не
стоило беспокоиться. О своем преступлении он давно забыл и только иногда жалел, что не удалось изнасиловать
хозяйку. А скоро забыл и об этом.
— Ничего, милый, мне не нужно, так посмотреть на вас только… Уж и обиделся! — сказала она. — Нельзя старухе и
постоять! Вот смотрю, как у вас барышня заместо
хозяйки. Так-то оно хорошо!
В воздухе еще много дней
стоит крепкий запах свежей рыбы и чадный запах жареной рыбы. И легкой, клейкой рыбьей чешуей осыпаны деревянные пристани, и камни мостовой, и руки и платья счастливых
хозяек, и синие воды залива, лениво колышущегося под осенним солнцем.
Передо мной
стояла одна личность, с глупой улыбкой, сама
хозяйка, отчасти меня знавшая. Через минуту отворилась дверь, и вошла другая личность.