— Некий итальянец утверждает, что гениальность — одна из
форм безумия. Возможно. Вообще людей с преувеличенными способностями трудно признать нормальными людьми. Возьмем обжор, сладострастников и… мыслителей. Да, и мыслителей. Вполне допустимо, что чрезмерно развитый мозг есть такое же уродство, как расширенный желудок или непомерно большой фаллос. Тогда мы увидим нечто общее между Гаргантюа, Дон-Жуаном и философом Иммануилом Кантом.
Неточные совпадения
Но здесь оно должно быть в образцовой
форме: во — первых, гениальнейший и нормальнейший ум из всех известных нам умов; во — вторых, и примешавшееся к нему
безумие — признанное, бесспорное
безумие.
Вот до каких геркулесовских столбов
безумия можно доправиться, имея две-три полиции, враждебные друг другу, канцелярские
формы вместо законов и фельдфебельские понятия вместо правительственного ума.
Жаль было разрушать его мистицизм; эту жалость я прежде испытывал с Витбергом. Мистицизм обоих был художественный; за ним будто не исчезала истина, а пряталась в фантастических очертаниях и монашеских рясах. Беспощадная потребность разбудить человека является только тогда, когда он облекает свое
безумие в полемическую
форму или когда близость с ним так велика, что всякий диссонанс раздирает сердце и не дает покоя.
Нельзя доказать, что бытие есть бытие, а не
форма экзистенциального суждения, можно лишь пережить тот жизненный переворот, после которого покажется
безумием превращение бытия в суждение.
Феню любил он до
безумия, хотя и не умел проявить своего чувства громкими внешними
формами, как делают другие отцы.
В упоении своим
безумием больная рвет все принятые
формы жизни, устраивает близким дикие, чудовищные скандалы, в сладком ужасе несется, зажмурив глаза, в какую-то пропасть.
Исправлять природу, пытаться направить ее по своему человеческому разумению — это для Толстого такое же смешное
безумие, как если бы человек, желая улучшить
форму цветка, стал вывертывать его из бутона и по своему вкусу обрезывать лепестки.
Грандиознейшую картину избытка сил и оргийного
безумия, вероятно, представлял мир в те отдаленные времена, когда еще молода была наша планета, и в неуверенных, непрочных и неумелых
формах на ней только еще начинала созидаться жизнь.
Он раскрывает человеческую природу, исследует ее не в устойчивой середине, не в бытовой, обыденной ее жизни, не в нормальных и нормированных
формах ее существования, а в подсознательном, в
безумии и преступлении.
Русский революционный социализм, отворачивающийся от всего объективного, есть в сущности своеобразная
форма рассудочного, рационалистического
безумия.