Неточные совпадения
Надо было покориться, так как, несмотря
на то, что все доктора
учились в одной школе, по одним и тем же книгам, знали одну науку, и несмотря
на то, что некоторые говорили, что этот знаменитый доктор был дурной доктор, в
доме княгини и в ее кругу было признано почему-то, что этот знаменитый доктор один знает что-то особенное и один может спасти Кити.
— Квартирохозяин мой, почтальон,
учится играть
на скрипке, потому что любит свою мамашу и не хочет огорчать ее женитьбой. «Жена все-таки чужой человек, — говорит он. — Разумеется — я женюсь, но уже после того, как мамаша скончается». Каждую субботу он посещает публичный
дом и затем баню. Играет уже пятый год, но только одни упражнения и уверен, что, не переиграв всех упражнений, пьесы играть «вредно для слуха и руки».
Он был сыном уфимского скотопромышленника,
учился в гимназии, при переходе в седьмой класс был арестован, сидел несколько месяцев в тюрьме, отец его в это время помер, Кумов прожил некоторое время в Уфе под надзором полиции, затем, вытесненный из
дома мачехой, пошел бродить по России, побывал
на Урале,
на Кавказе, жил у духоборов, хотел переселиться с ними в Канаду, но
на острове Крите заболел, и его возвратили в Одессу. С юга пешком добрался до Москвы и здесь осел, решив...
И недели три Илюша гостит
дома, а там, смотришь, до Страстной недели уж недалеко, а там и праздник, а там кто-нибудь в семействе почему-то решит, что
на Фоминой неделе не
учатся; до лета остается недели две — не стоит ездить, а летом и сам немец отдыхает, так уж лучше до осени отложить.
По вечерам
на крыльце
дома собиралась большая компания: братья К., их сестры, подростки; курносый гимназист Вячеслав Семашко; иногда приходила барышня Птицына, дочь какого-то важного чиновника. Говорили о книгах, о стихах, — это было близко, понятно и мне; я читал больше, чем все они. Но чаще они рассказывали друг другу о гимназии, жаловались
на учителей; слушая их рассказы, я чувствовал себя свободнее товарищей, очень удивлялся силе их терпения, но все-таки завидовал им — они
учатся!
Скоро мы перестали нуждаться в предбаннике: мать Людмилы нашла работу у скорняка и с утра уходила из
дому, сестренка
училась в школе, брат работал
на заводе изразцов. В ненастные дни я приходил к девочке, помогая ей стряпать, убирать комнату и кухню, она смеялась...
Однако тотчас же, вымыв руки, сел
учиться. Провел
на листе все горизонтальные, сверил — хорошо! Хотя три оказались лишними. Провел все вертикальные и с изумлением увидал, что лицо
дома нелепо исказилось: окна перебрались
на места простенков, а одно, выехав за стену, висело в воздухе, по соседству с
домом. Парадное крыльцо тоже поднялось
на воздух до высоты второго этажа, карниз очутился посредине крыши, слуховое окно —
на трубе.
Ольга Васильевна Коковкина, у которой жил гимназист Саша Пыльников, была вдова казначея. Муж оставил ей пенсию и небольшой
дом, в котором ей было так просторно, что она могла отделить еще и две-три комнаты для жильцов. Но она предпочла гимназистов. Повелось так, что к ней всегда помещали самых скромных мальчиков, которые
учились исправно и кончали гимназию.
На других же ученических квартирах значительная часть была таких, которые кочуют из одного учебного заведения в другое, да так и выходят недоучками.
— Мы с мужем люди небогатые, но образованные. Я
училась в прогимназии, а он в кадетском корпусе, хотя и не кончил… Но мы хотим быть богатыми и будем… Детей у нас нет, а дети — это самый главный расход. Я сама стряпаю, сама хожу
на базар, а для чёрной работы нанимаю девочку за полтора рубля в месяц и чтобы она жила
дома. Вы знаете, сколько я делаю экономии?
Илья и раньше замечал, что с некоторого времени Яков изменился. Он почти не выходил гулять
на двор, а всё сидел
дома и даже как бы нарочно избегал встречи с Ильёй. Сначала Илья подумал, что Яков, завидуя его успехам в школе, учит уроки. Но и
учиться он стал хуже; учитель постоянно ругал его за рассеянность и непонимание самых простых вещей. Отношение Якова к Перфишке не удивило Илью: Яков почти не обращал внимания
на жизнь в
доме, но Илье захотелось узнать, что творится с товарищем, и он спросил его...
Вот что, Николаша… Я знаю, ты станешь браниться, но… уважь старого пьяницу! По-дружески… Гляди
на меня, как
на друга… Студенты мы с тобою, либералы… Общность идей и интересов… B Московском университете оба
учились… Alma mater… (Вынимает бумажник.) У меня вот есть заветные, про них ни одна душа в
доме не знает. Возьми взаймы… (Вынимает деньги и кладет
на стол.) Брось самолюбие, а взгляни по-дружески… Я бы от тебя взял, честное слово…
Она была воспитана по-старинному, т. е. окружена мамушками, нянюшками, подружками и сенными девушками, шила золотом и не знала грамоты; отец ее, несмотря
на отвращение свое от всего заморского, не мог противиться ее желанию
учиться пляскам немецким у пленного шведского офицера, живущего в их
доме.
— Смотри, опять напьёшься. Вот у меня Мирон
учится на инженера — сделай милость! За границу хочет ехать — пожалуйста! Всё это — в
дом, а не из
дома. Ты — пойми, наше сословие — главная сила…
Третий брат, Иван,
учился в учительском институте и, живя там в интернате, бывал
дома только по праздникам; это был маленький, чисто одетый, гладко причесанный человечек, похожий
на старого чиновника.
Так прожил он еще семь лет. Старшей дочери было уже 16 лет, еще один ребенок умер, и оставался мальчик-гимназист, предмет раздора. Иван Ильич хотел отдать его в Правоведение, а Прасковья Федоровна
на зло ему отдала в гимназию. Дочь
училась дома и росла хорошо, мальчик тоже
учился недурно.
Мещане в городе юркие, но — сытенькие; занимаются они торговлей красным и другим товаром
на сельских ярмарках уезда, скупают пеньку, пряжу, яйца, скот и сено для губернии; жены и дочери их вяжут из разноцветных шерстей туфли, коты, шарфы, фуфайки и дорожные мешки, — это рукоделие издавна привила им монастырская школа, где почти все они
учились грамоте. Город славится вязаньем, посылает его к Макарию
на ярмарку, и, должно быть, эта работа развила у жителей любовь к яркой окраске
домов.
— Когда было учиться-то мне, матушка? — стыдливо закрывая лицо передником, ответила пригожая канонница. — Все
дома да
дома сидишь —
на Рогожском-то всего только раз службу выстояла.
Может быть, ты и усмирял; но все-таки ты опять лжешь. Что ты можешь мне ответить, если я тебе скажу, что ты бродил по улицам и от тебя несло пивом, как из пивной бочки? Что ты сидел вот в этой самой пивной с девицами и с гирляндой
на шее? Что ты притом еще
учился петь под флейту, говорить нараспев и играть
на гуслях? Что вообще ты был подобен сломанному рулю,
дому без хлеба и храму без бога?
Я лично, после не совсем приятных мне уроков фортепьяно, пожелал сам
учиться на скрипке, и первым моим учителем был крепостной Сашка, выездной лакей и псовый охотник. В провинции симфонической и отчасти оперной музыкой и занимались только при богатых барских
домах и в усадьбах. И у нас в городе долго держали свой бальный оркестр, который в некоторые дни играл, хоть и с грехом пополам,"концерты", то есть симфонии и квартеты.
По-прежнему я был учителем и кумиром моей «девичьей команды». Она состояла из родных моих сестер, «белых Смидовичей» — Юли, Мани, Лизы, и «черных» — Ольги и Инны. Брат этих последних, Витя Малый, убоялся бездны классической премудрости, вышел из шестого класса гимназии и
учился в Казанском юнкерском училище.
Дома бывал редко, и я его, при приездах своих
на каникулы, не встречал. Подросли и тоже вошли в мою команду гимназист-подросток Петр и тринадцати-четырнадцатилетняя гимназисточка Маруся — «черные».
И здесь должок! И там тоже. Всюду! Всюду! Если б Верочка была старше и не
училась в гимназии (какое счастье еще, что за примерное прилежание ее в прошлом году освободили от платы за ученье!), о, она сумела бы найти выход! Она давала бы уроки, брала бы переписку
на дом, выучилась бы печатать
на пишущей машинке, а сейчас…