Трансмутация

Алла Вячеславовна Белолипецкая, 2020

2086 год. В мире идет беспощадная охота на молодых и красивых людей. Ведь новейшая биотехнология, получившая название «трансмутация», позволяет отбирать и присваивать чужую внешность, а заодно и уменьшать собственный возраст, открывая дорогу к потенциальному бессмертию. И неважно, что доноры молодости и красоты делаются при этом «безликими»: превращаются в кошмарное подобие зомби. Сумеет ли избежать подобной участи восемнадцатилетняя Настасья Рябова? И поможет ли ей спастись гениальный молодой ученый Максим Берестов – первооткрыватель трансмутации?

Часть первая. Безликие

Глава 1. Территория колберов

5 июня 2077 года — 27 мая 2086 года

Рига — столица Балтийского Союза

1

Настасья не помнила, когда она в последний раз выходила в город. Да и существовал ли он вообще — этот город Рига? Она не была в этом уверена. То ли ходила она когда-то по его мощеным булыжником улочкам, то ли — ей это просто приснилось. И под ногами у неё всегда был только асфальт примыкавшего к дому двора-колодца, куда дедушка выводил их с Иваром на прогулки все последние девять лет — ночами, чтобы никому не попасться на глаза. То ли видела она когда-то золоченых петушков на высоких шпилях соборов, то ли — навоображала их себе после того, как прочла сказку Пушкина о Золотом петушке. То ли слушала она когда-то вместе с родителями органную музыку в готическом храме, то ли музыка Баха всегда звучала только в её наушниках, которые она надевала, когда делала заданные дедушкой уроки. Ни она, ни её единственный друг Ивар школу не посещали с 2077 года.

Единственное, что она помнила почти без пробелов — это тот день в самом начале июня 2077-го. День, когда они с её другом Иваром Озолсом — им было тогда по девять лет — окончили начальную гимназию. И мама подарила ей книгу сказок — настоящую книгу: бумажную, с глянцевыми цветными картинками. А мама Ивара, Татьяна Павловна — та и вовсе подарила сыну круглый золотой медальон с изображением святого Христофора.

Раньше этот медальон носил папа её лучшего друга и одноклассника — пилот электрокоптера, катавший туристов над Рижским заливом. Ивар всегда думал, что святой Христофор бережет его папу. И, наверное, так оно и было. Потому как в тот единственный день, когда он забыл медальон дома, его «вертушка» разбилась. Те, кто оставался на земле, видели: в открытую кабину влетела чайка. А что было потом — рассказать никто не смог. Случилось это двумя годами ранее, в 2075 году, когда они с Иваром только-только пошли в первый класс. А в 2077-м старшие сестры Ивара — Карина и Сюзанна — чуть с ума не сошли от злости, когда узнали про медальон. Каждая из них считала, что золотая вещица должны достаться ей. И уж никак не этому сопляку.

Ивару досталось и еще кое-что, чем его сестры не обладали: необыкновенная красота. И Настасья догадывалась: в действительности обе мегеры злятся именно из-за этого. Завидуют фиалковым глазам Ивара, и его длинным черным ресницам, и русым кудрям, и нежной коже. Ну, на что всё это мальчишке? Хотя, как выяснилось позже, две его сестрицы как раз и не остались внакладе. Уж им-то не пришлось учиться на дому и выходить погулять только ночью, как каким-нибудь вампирам из старинных книжек!

Но в тот июньский день 2077 года родители Настасьи не ведали, что грядет. Хотя, казалось бы, все предвестия уже тогда были налицо. И Настасья много раз ловила себя потом на мысли: «Мама, папа, ну, зачем же вы повезли нас туда? Как вам взбрело в головы устроить тот пикник на взморье?»

2

Желтый пляж выглядел безжизненным, как Сахара в полдень.

— Надо же, — удивилась мама Настасьи, — такой денек славный — а никого нет!

— Ну, Машенька, зато весь берег в нашем распоряжении! — бодро отозвался Настасьин папа. — Располагаемся!

И они вчетвером стали раскладывать на песке скатерть, посуду и еду из плетеной корзины для пикника, пледы для лежания и коробки для сбора янтаря. Они заранее условились, что после трапезы все вместе отправятся на его поиски. И к концу дня определят победителя: кто наберет больше остальных этих застывших капелек, казавшихся медовыми. Ивар любил их сосать, как леденцовые карамельки.

Поели они быстро, а потом разбрелись по берегу и принялись босыми ногами разгребать песок.

— Я первый нашел, я первый! — закричал Ивар; в руках у него был кусочек янтаря, формой походивший на крупную божью коровку.

— Подари его мне! — попросила Настасья.

И её друг тут же отдал ей свою находку.

Впрочем, таких находок в тот день их ждало еще множество. Казалось, янтарь на взморье никто не собирал уже давно: в песке там и сям мелькали световые искорки. Одно было плохо: вода еще не успела прогреться. Дети забегали в неё время от времени, но почти тут же с визгом выскакивали обратно. И начинали дурачиться: бегали наперегонки — увязая в песке и периодически падая, — шутливо дубасили друг друга и брызгались холодной водой. Родителей Настасьи они не видели — но нисколько из-за этого не беспокоились. Куда больше Ивара волновали чайки: он боялся их и всё время озирался по сторонам — не подлетят ли они откуда-нибудь сзади? Вот потому-то, должно быть, он и сделал свое открытие.

— Смотри! — Он вдруг указал куда-то за спину своей подружке.

— Ага — смотри, смотри! — передразнила его Настасья. — Я отвернусь, а ты на меня — водой?

— Да нет же! Правда — погляди, что это там такое?

Настасья обернулась — и чуть не выронила коробочку с янтарем. На границе между лесистым берегом и пляжем, под нависшими корнями сосен, она увидела что-то вроде длинной полуподземной галереи — то ли пещеру, то ли грот. Это явно было творение природы — не человека. По идее, такая галерея и возникнуть-то не могла — должна была бы осыпаться. Но вот, поди ж ты — не осыпалась!

Увидеть вход в неё было почти невозможно: он казался низким и узким, как барсучья нора. Разглядеть его мог, пожалуй, только ребенок — и только с той точки берега, где они с Иваром находились.

— Туда можно забраться! — воскликнула Настасья. — И никто нас увидит. Даже мои мама и папа!

— Тогда бежим туда! Сделаем им сюрприз!

И они побежали: растрепанные, разгоряченные, гремя кусочками янтаря в пластиковых коробках. Потом — много позже — Настасья пришла к выводу, что именно в тот момент на пляже появились гости. Однако дети их появления не увидели. А главное — новоприбывшие тоже не увидели их с Иваром.

3

Пробираться под переплетением сосновых корней оказалось занятием непростым, даже опасным. Настасья падала дважды, и так треснулась коленкой о какой-то корневой выступ, что чуть не заплакала. А Ивар один раз провалился в песок по самый пояс. И Настасья едва-едва сумела помочь ему вылезти. Думала уже: придется бежать за родителями, звать их на помощь. И весь их сюрприз пойдет насмарку.

— Фу, — выдохнула она, когда её друг выбрался, наконец, из песчаной ловушки, — хорошо хоть это — не зыбучие пески. Мой дедушка рассказывал: такие бывают. Попадешь в них — и тонешь, как в болоте.

— А где же твои мама и папа? — спросил вдруг Ивар. — Я что-то их не вижу.

Настасья выглянула из-за переплетения корней — как из-за театральной кулисы. Их скатерть, корзина для пикника и пледы находились на прежнем месте; но её мамы и папы и вправду не было ни вблизи, ни в отдалении. Только их ярко-алые коробки для янтаря виднелись рядом с ребристым корзиночным боком.

— Может, они искупаться пошли? — предположила Настасья.

— Искупаться? В такой воде?

— Ну, мой папа даже в крещенской проруби купался. Он говорил мне, что… — Договорить она не успела: Ивар вдруг зажал ей рот перепачканной в песке ладонью и потянул за собой — вглубь природной галереи, в густую тень.

Девочка вывернулась из-под его руки и хотела было возмутиться, но Ивар тут же снова зажал ей рот и прошептал в самое ухо:

— Тише! Ничего не говори! Я думаю, это они.

И Настасья, проследив направление его взгляда, поняла: они — это вовсе не её родители. Это — те самые люди, рассказы о которых она слышала в гимназии и на улицах. О них говорили всегда шепотом, всегда — с оглядкой по сторонам. Как будто одно их упоминание могло навлечь беду на говорившего.

Настасья как-то спросила о них своего дедушку, который знал всё на свете. И тот сразу помрачнел. Но не стал наводить тень на плетень.

— Да, Настасьюшка, — сказал он, — люди с колбами, или просто колберы, действительно существуют. Недавно появились — примерно с год назад. Хотя во всех выпусках новостей говорят: ложные слухи, ни одного свидетеля нет. Да и не мудрено, что их нет…

Она попыталась тогда выведать у деда: почему это не мудрено? Но тот быстро перевел разговор на другую тему — не стал ничего объяснять.

И вот теперь четыре колбера шли по пляжу, растянувшись короткой цепью. Что это были именно они — девочка сразу уразумела: один из них на ходу убирал в поясную сумку металлически блестевший предмет, напоминавший колбу от старинного термоса. И такие же в точности сумки имелись у всех четверых. Колберы крутили головами — будто высматривали кого-то.

— Тут, на песке, есть еще маленькие следы, — проговорил один из них. — Похоже, они с детьми сюда приехали. И возможно, дети у них тоже — подходящие.

— Эй, ребятки! — Другой колбер поднес ко рту сведенные рупором ладони. — Бегите-ка сюда! Ваши мама с папой зовут вас. И ругаются, что вы никак не придете.

Настасья почти непроизвольно дернулась, собираясь отозваться. Но Ивар удержал её: крепко, до боли, сжал свободной рукой её левое плечо.

— Детки! — Третий колбер тоже возвысил голос. — Идите сюда! Мы вас отведем к маме и папе. — И он замер на месте, прислушиваясь.

— Да, может, это чужие дети были? — заметил четвертый. — Шастали здесь какие-нибудь маленькие засранцы — а теперь ушли.

— Ага, конечно! — Первый колбер осклабился. — Пойдет тебе кто-то из мелких сюда один! Все окрестные жители знают… ну, или догадываются, что за бизнес мы здесь ведем.

А второй колбер снова поднес руки ко рту:

— Ребята, в последний раз прошу: идите сюда! Не придете — мы сами вас отыщем, и тогда вам не поздоровится!

Тут Настасья снова попыталась выскочить на пляж. Но, конечно, не из-за услышанных слов. Она увидела: на некотором отдалении, метрах в пятидесяти от страшной четверки, качаются на волнах три надувные лодки. И ей показалось, что она узнала людей, которые лежали в двух из них.

Ивар тоже заметил эти лодки, больше похожие на надувные матрасы. Однако он шепотом велел Настасье:

— Сиди тихо! Не дергайся!

Но она больше и дергалась. Только всматривалась в очертания плавучих матрасов, уже порядочно отдалившихся от берега.

— Да не придут они — даже если слышат! — Четвертый из колберов раздраженно цыкнул зубом. — Мы только внимание к себе привлечем.

И колбер №3 поддержал его:

— Да, нужно уходить! Если кто-нибудь додумается позвонить в полицию и нас застанут с этим, — он ткнул пальцем в свою поясную сумку, — мы станем первыми в Балтсоюзе, кого за такой бизнес казнят.

А Настасья всё глядела на людей в лодках. Она по-прежнему не видела их лиц, но их одежда… Девочка всматривалась в неё почти минуту, однако потом отвлеклась: между колберами что-то произошло. №3 и №4 повернулись спинами к своим товарищам и шли теперь к сосновому лесу, обрамлявшему пляж.

— Эй, — крикнул им №1, — Вы куда? Нужно еще приглядеть за теми! — И он кивком головы указал на удалявшиеся от берега лодки, осадка которых была теперь заметно больше, чем вначале.

— Вот вы и приглядите! — бросил, не оборачиваясь, один из уходивших.

Двое оставшихся на пляже мужчин переглянулись. И синхронно, не сговариваясь, сунули руки куда-то себе за спину — под блейзеры, за ремни брюк. Там у обоих было по два разных пистолета — Настасья это увидела. И оба выхватили оружие более массивного вида.

В этот момент солнечный луч, бежавший по воде, упал на женщину, лежавшую в одной из лодок: на её длинные черные волосы, стелившиеся по воде. И Настасья узнала её по этим роскошным волосам — свою маму, которая лежала как неживая.

Девочка дернулась с такой силой, что Ивар отпустил её плечо. А когда он снова попытался схватить её, она укусила его за руку, которой он зажимал ей рот. Укусила сильно: на языке у неё тут же возник соленый привкус. А её друг с коротким вскриком руку отдернул. И Настасья выскочила из-под сводов песчаной галереи на пляж.

Ивар кинулся за ней. И в тот же миг раздались два хлопка. Настасья увидела: колберы №1 и №2 держат в руках пистолеты, а двое их товарищей оседают на песок с круглыми дырами в спинах.

— Надо забрать у них капсулы! — прокричал один из стрелявших.

Ивара и Настасью стрелки увидели только тогда, когда те оказались в пяти шагах от них: почти точно посередке между ними самими и убитыми ими подельниками.

4

Колбер №2 направил было пистолет на Настасью, но товарищ резко ударил его по запястью, и тот уронил оружие на песок.

— Ты сбрендил? Попадешь в голову — и всё, хана! А их нам на десять лет жизни хватит!

Но Настасья даже не заметила на этих двоих. Она видела только, как уплывает в море её мама, и побежала к полосе прибоя, зашла в воду — видя перед собой только ту резиновую лодку. Зато Ивар перехватил взгляды колберов: взгляды волков на ягнят. Так он потом сказал Настасье. И уточнил: «Очень голодных волков на жирных ягнят». Всё, что случилось потом, она знала только по его рассказам: сама почти ничего не запомнила.

Тогда, на берегу, Ивар остановился — перестал догонять свою подружку, которая уже забежала в воду. А потом он сделал разворот и припустил к двум застреленным колберам, песок под которыми быстро напитывался кровью. Но всё же мальчик уловил, что колбер №1, у которого оставалось в руках оружие, побежал по воде за Настасьей — одновременно крича своему сотоварищу:

— А ты хватай пацана!

Тот, однако, сперва наклонился, чтобы подобрать свой пистолет с песка. А Ивар подскочил к убитым, сорвал у одного из них с пояса сумку и метнулся с ней к корзинке для пикника. Он успел бы, пожалуй, забрать добычу и у второго мертвеца; но у того при падении сумка отстегнулась от ремня и отлетела далеко в сторону — к песчаной галерее, шедшей вдоль берега.

Ивар видел, как человек, гнавшийся за Настасьей, на бегу сунул свой пистолет обратно за пояс брюк. И как, настигнув девочку, схватил её поперек туловища, зажал под мышкой и поволок к берегу. Но всё же — Настасьин друг не бросил того, чем занимался.

Прежде он только слышал о таких вот зеркальных колбах. Его сестры — Сюзанна и Карина — прямо при нем обсуждали, как здорово было бы, водись у них деньги. Тогда они могли бы раздобыть капсулы Берестова, а потом… Тут они обычно переходили на шепот, так что их брат мог только уловить суть: содержимое всего одной капсулы стоит столько, что, продав его, можно потом не работать всю свою жизнь. Но капсулы, даже пустые, так дороги, что хотя бы на одну им вдвоем придется копить деньги лет десять — не меньше.

Ивар рывком расстегнул молнию на сумке колбера, выхватил оттуда блестящую цилиндрическую штуковину, а саму сумку тут же отбросил. На глянцевой поверхности капсулы двумя квадратами светились индикаторные окошки. В одном из них мальчик увидел трехмерный QR-код. А из другого окошка на него поглядело застывшее, совершенно неживое лицо Настасьиной мамы — Марьи Петровны. Это не была фотография — в полном смысле слова. Потом, через несколько лет, подросший Ивар признается своей подружке, что больше всего этого изображение напоминало посмертную маску — о существовании которых он в то время еще не слыхивал.

Однако тогда, в июне 2077-го, ему недосуг было разглядывать эту картинку. Со своей добычей в руках Ивар с размаху плюхнулся на закрытую крышку корзины для пикника. А затем в мгновение ока соорудил на песке диковинную конструкцию. Её основанием послужила одна из ярко-алых коробок для сбора янтаря, брошенных Настасьиными родителями, и сверху тоже была коробка. А между ними Ивар положил сияющую колбу. И поставил босые ноги на верхнюю коробку, хотя пока на неё и не давил: распределил свой вес так, чтобы он весь приходился на крышку корзины.

— Я даже не знал точно, — скажет он потом Настасье, — получилось бы у меня раздавить эту капсулу или нет.

5

Настасья не замечала гнавшегося за ней колбера, пока тот не выдернул её из воды. И она еще некоторое время болтала ногами в воздухе, как если бы продолжала бежать. Человек, схвативший её под мышку, развернулся лицом к пляжу, и Настасья потеряла из виду три надувные лодки, которые уплывали всё дальше в море. Только тут она в полной мере осознала, что происходит с ней самой.

Она даже не подумала, что ей надо подать голос: закричать, позвать на помощь. Конечно, пляж выглядел пустынным, и она помнила, о чем говорили люди с колбами: местные жители давно уже обходят его стороной. Однако она не кричала просто потому, что никогда прежде не попадала в подобные ситуации. И никто не объяснил ей, как нужно себя вести, если тебя хватает незнакомый взрослый дядька.

Но всё же она принялась брыкаться — главным образом потому, что хотела снова бежать к своей маме. А потом увидела Ивара — который почему-то сидел на корзине для пикников. Под ногами у него алели пластиковые коробки для сбора янтаря, а колбер №2 целился ему в голову из пистолета.

Колбер №1, державший Настасью под мышкой, тоже увидел мальчика. Да так и застыл на месте, словно бы и не замечая брыканий пленницы.

— Только попробуй, гаденыш, это раздавить!.. — Колбер №2 повел стволом пистолета в сторону Ивара, но приблизиться к нему не рискнул: у себя под пятой тот держал целое состояние.

— Он раздавит капсулу — а я раздавлю башку его сестре! — прибавил к этому колбер №1, крепче сдавливая Настасью под мышкой.

Но — удивительное дело: в его голосе девочка уловила не столько угрозу, сколько неуверенность. И еще — ошеломление.

— Ага, — сказал Ивар, — только вы почему-то не разрешили своему другу стрелять нам по головам. Выходит, наши головы нужны вам целыми. Если вы навредите Настасье или если выстрелите в меня, и я потеряю равновесие — прощайтесь с вашей добычей. — Он чуть сильнее надавил на верхнюю коробку для янтаря, и оба его противника непроизвольно ахнули при этом его движении.

— Ах ты, щенок… — Мужчина с пистолетом начал материться, но тот, кто держал Настасью, оборвал его:

— Заткнись! — А потом обратился к Ивару: — Ты в шахматы играешь? Знаешь, что такое — пат? Думаю, знаешь — ты вроде умный пацан. Так вот, у нас теперь этот самый пат и возник. Ты не можешь двинуться с места, а мы с моим другом не можем навредить тебе и твоей сестрице.

— Она мне не сестра, — сказал Ивар. — И никакой это не пат.

Настасья слушала их перебранку вполуха: она пыталась повернуть голову так, чтобы посмотреть на своих родителей — в одной из лодок должен был находиться её папа. А человек, сжимавший ей под мышкой, чуть ослабил хватку — потянулся за своим пистолетом. И девочка, вывернув шею, смогла поглядеть назад.

— Нет! — закричала она.

Точнее — думала, что закричала. На самом деле из её горла вырвалось только какое-то шипенье: она потеряла голос, когда увидела, как волна накрыла лодку, на которой плыла женщина с черными волосами. Только теперь Настасья уразумела, что лодка эта тонет. Девочка брыкнулась с такой силой, что державший её колбер не удержал пистолет, извлеченный из-за пояса, и тот бултыхнулся в воду. Здоровяк выругался сквозь зубы — но наклоняться за оружием не стал.

— Мы сделаем вот что, — проговорил тем временем Ивар; его голос казался спокойным. — Вы отпустите Настасью, и она побежит за помощью. После этого я сосчитаю до ста — и побегу за ней следом. Вам же останется ваша добыча. И, если вы не дураки, вы возьмете ваши колбы — ваши капсулы Берестова, — и дадите отсюда деру. Не станете дожидаться, когда прибудет полиция. И преследовать нас тоже не станете.

— Ты еще будешь указывать, что нам делать?

Это произнес колбер №2, стоявший на берегу. И тут же Настасья услышала щелчок взводимого курка. У её папы имелось оружие, так что она сразу узнала этот звук. Но всё же — она не повернула головы к пляжу: продолжала смотреть туда, где погружались в воду уже наполовину спущенные резиновые лодки — вместе с её родителями. Если только это и вправду был они. Девочка внезапно испытала прилив надежды: а вдруг она ошиблась? Вдруг это вообще были другие люди? Ведь резиновых лодок с одинокими пассажирами было три, а не две! И от этой мысли Настасья словно бы встрепенулась — и поглядела, наконец, на своего друга.

Тот сидел в прежней позе и, казалось, даже не замечал наведенного на него пистолета.

— Я вам не указываю, — сказал он. — Я предлагаю. Машина, на которой мы сюда приехали, осталась на стоянке перед выездом на пляж. Рано или поздно кто-нибудь её заметит. И тогда…

Он не договорил: колбер №2 всё-таки спустил курок. Пуля чиркнула по левому плечу Ивара (стрелявший явно метил ему не в голову). И сразу же после этого несколько вещей случилось подряд, следуя друг за дружкой с такой быстротой, что Настасья ни тогда, ни позже так и не сумела определить, какой была истинная последовательность событий.

Левая нога Ивара соскользнула с коробки, а правой ногой — вряд ли умышленно — он тут же с силой уперся в алую пластиковую крышку. Раздался треск и два страшных крика — так люди кричат, если случилось что-то непоправимое. Настасья подумала: это кричит её друг — смертельно раненный. Каким-то акробатическим кульбитом она сумела вывернуться из рук державшего её мужчины и рухнула лицом в воду. Но при этом она всё же успела заметить, что Ивар не упал — по-прежнему сидит на корзинке, хоть лицо его и приобрело оттенок хлопковой ваты. И не похоже было, что кричал он.

А уже в следующие миг — Настасья даже не успела вынырнуть — стоявший в воде рядом с ней колбер вдруг резко покачнулся назад. И стал заваливаться навзничь, широко раскинув руки.

6

Потом полицейские придут к заключению, что какой-то неизвестный снайпер произвел три выстрела с интервалом в две-три секунды. Первый — в колбера №1, который за мгновение до этого держал Настасью. Второй — в колбера №2, который перед тем пальнул в Ивара. Третий — в одного из людей в надувных лодках: в мужчину, который сразу же после этого пошел ко дну. Что послужило для снайпера сигналом открыть огонь: выстрел в мальчика или то, что девочка сумела-таки высвободиться из рук преступника — полиция не знала. А Настасью в тот момент это и вовсе не волновало. Всё, что она поняла: двое негодяев, которые чуть было не убили их с Иваром, получили каждый по пуле в грудь.

Когда Настасья выскочила на берег, её кожа окрасилась в такой же ярко-алый цвет, какими были их коробки для сбора янтаря. Здоровенный колбер, который только что стискивал её своей ручищей, истек кровью с молниеносной быстротой. Много позже Настасья узнала от дедушки, что существуют особые пули с антикоагулянтами. Даже небольшой раны бывает достаточно, чтобы человека убить. А тогда она не знала даже слова «антикоагулянт». Но и без того поняла, что обоих колберов подстрелили на совесть. Тот, у кого был пистолет, валялся теперь на берегу с дыркой в груди и выглядел не более живым, чем пластиковые коробки для янтаря.

Не глядя на мертвецов, Настасья кинулась к своему другу. Но раньше, чем она успела до него добежать, на пляж высыпало несколько десятков людей: кто — в полицейской форме, кто — в белых халатах, а кто — просто в обычной одежде. И все они помчались к ним с Иваром.

— Мои мама и папа! — закричала им девочка — всем сердцем надеясь, что это не её мама папа.

Она указала рукой в сторону залива. Однако ни одной резиновой лодки на волнах уже не качалось.

7

То, что происходило дальше, Настасья помнила смутно. И отчасти — из-за того, что люди, заполонившие пляж, говорили между собой в основном на латышском языке. Их понимал только Ивар: по матери он был русским и посещал русскую гимназию, но его отец — погибший пилот электрокоптера — был латышом.

Настасья знала, что давным-давно — лет за пятьдесят до её рождения — в Риге вообще хотели запретить школам и вузам вести обучение на русском языке. Но с тех пор многое переменилось. Например, вместо трех отдельных государств — Латвии, Литвы и Эстонии — на карте Европе появилось новое территориальное образование: Балтийский Союз. И, согласно международному праву, его устав нужно было зарегистрировать в Организации независимых наций (которая прежде именовалась не ОНН, а ООН). А императивным требованием ОНН являлось то, что конституция любого интеграционного блока должна была гарантировать равные права представителям всех наций, проживавших на его территории. Так что, начиная с 2048 года, когда Балтийский союз возник, не могло быть уже и речи о том, чтобы запрещать кому-либо учиться или общаться на родном языке. Однако полиция и властные структуры формировались в основном из представителей бывших титульных наций. В Риге — из латышей.

И Настасья не разбирала почти ни слова из того, что говорили запрудившие пляж люди. Хорошо хоть врач «скорой помощи», который первым подбежал к ним, изъяснялся по-русски. Он быстро осмотрел плечо её друга, сказал, что рана поверхностная, неопасная, а затем наложил на неё регенерирующую повязку — одну из тех, что производились в Евразийской Конфедерации под брендом «Лист подорожника». Настасья при этом заметила, с каким выражением доктор поглядел на остатки раздавленной колбы под ногами у Ивара. У этого вполне взрослого человека чуть слезы на глазах не выступили.

— Что здесь произошло, ребятки? — обратился он к Ивару и Настасье.

Но те даже не успели ему ответить: до них донесся торжествующий возглас одного из полицейских. Он быстро произнес что-то по-латышски, обращаясь к своим коллегам.

— Он сказал, — перевел Ивар для Настасьи, — что колба с содержимым, что была при убитом — разбилась. Но зато порожняя — в сохранности.

А полицейский уже показывал своим коллегам предмет, извлеченный из поясной сумки колбера №2, который стрелял в Ивара. Это была блистающая колба в упаковке из какого-то прозрачного материала. Должно быть — особо прочного, раз уж она уцелела при падении своего владельца.

Другие полицейские тут же кинулись в воду и с поразительной быстротой и сноровкой выволокли на берег тело здоровяка, всего несколько минут назад державшего Настасью под мышкой. И — при осмотре сумки, что имелась и у него, тоже обнаружилась аналогичная вещица.

Полицейские радостно загалдели, явно поздравляя друг друга с какой-то удачей.

— Они очень довольны, что неизвестный стрелок попал этим двоим в грудь, а не в головы, — пояснил Ивар Настасье. — Наверное, хотят подвергнуть убитых этой… как её… забыл название… Ну, в общем, они хотят что-то вытянуть из их мозгов.

Один из двоих полицейских, что держали в руках обнаруженные колбы, нажал на какую-то кнопку, выступавшую над зеркальной поверхностью. И наружу выдвинулось острие — словно жало из брюшка осы. Полицейские заспорили было, кто-то указал на тела двоих колберов, что были убиты раньше — своими же подельниками. Но тот, кого Настасья сочла главным, отрицательно покачал головой и что-то произнес, сделав запрещающий жест рукой.

— Он говорит — неизвестно, сколько времени прошло с их смерти, — шепотом перевел Ивар его слова.

А потом полицейский, державший колбу с жалом, двинулся к телу поверженного здоровяка. Склонившись над ним, он повернул его на левый бок и свободной рукой убрал волосы с правого виска убитого. Одним точным движением — словно ему было не впервой — он вонзил жало в голову мертвеца, легко пробив его височную кость. Раздался хруст, внутри колбы что-то зашуршало, словно сдвигаясь с места, и гладкий металл соединился с кожей убитого так плотно, что могло показаться: у того на голове в один миг вырос блестящий скругленный рог.

Настасья ойкнула при виде этого. И только тут полицейские вспомнили про них с Иваром. Один из служителей порядка что-то быстро приказал врачу «скорой». И тот, взяв обоих детей за руки, повлек их с пляжа прочь — туда, где среди синих электрокаров полиции белела машина с красным крестом.

— Но мои мама и папа!.. — начала было упираться Настасья. — Вдруг это всё-таки были они?

— Их поищут, — ласково пообещал ей доктор; но даже в девятилетнем возрасте Настасья сумела понять: сам он в эффективность подобных поисков нисколько не верит.

— А как это вы приехали так быстро? — спросил Ивар; самой Настасье даже в голову не пришло этим поинтересоваться. — Кто-то услышал стрельбу на пляже и позвонил вам?

— Кто-то позвонил, да, — кивнул доктор. — Был анонимный звонок.

И больше они не разговаривали.

По пути Ивар и Настасья несколько раз оборачивались, но так и не разглядели, что происходило дальше с убитым здоровяком. Полицейские встали плечом к плечу возле мертвеца, загораживая его от посторонних глаз.

8

И с тех пор Настасья ни разу не видела пресловутых капсул Берестова воочию — только на видеозаписях, которые очевидцы размещали в Глобалнете, пока тот не перестал существовать. Впервые она отыскала один из таких роликов (тайком от деда), когда ей исполнилось тринадцать.

В 2081 году Глобалнет еще не запретили, однако уже взяли под жесткий контроль. Так что Настасья понапрасну вводила в поисковые запросы слова трансмутация и transmutation: в ответ получала только ссылки на официальный сайт корпорации «Перерождение». Но потом — чисто случайно — она догадалась использовать английский синоним: transfiguration. И поисковик среди множества ссылок на романы о Гарри Поттере выдал ей электронный адрес: transfiguration.net. Это оказалось именно то, что она искала: сайт о трансмутации — как она есть.

Первое, что Настасья увидела, перейдя по ссылке — это карикатурный триптих в половину дисплея: император Нерон, Адольф Гитлер и Максим Берестов. Чтобы ни у кого не возникло сомнений, под каждым из портретов имелась подпись. Но Берестова она узнала бы и так: её дедушка, Петр Сергеевич Королев, был его почитателем и даже держал у себя в кабинете портрет молодого ученого, которого, впрочем, совершенно не идеализировал. Автор же карикатуры изобразил великого генетика с глумливо искаженным лицом и с огромной пачкой банкнот в руках. А выноска в форме облачка возле его лица содержала слова: Нерону и Гитлеру не снился такой размах!

Настасья быстро проглядела сообщения на форуме, каждое второе — с предложением убить Берестова собственными руками. А затем щелкнула на вкладку с видеозаписями. И — да: она очень быстро нашла интересовавший её материал.

Оператор, выбравший себе никнейм killmax3000, заснял на видео полную картину экстракции — от начала и до конца. Снял её скрытой камерой, проникнув в одну из тюрем, где приводили в исполнении приговоры особо опасным преступникам. Так, по крайней мере, значилось в анонсе этого небольшого фильма.

«Теперь ясно, почему маму и папу так и не удалось отыскать — ни живыми, ни мертвыми», — только и подумала Настасья, когда посмотрела эту запись четыре раза подряд. И послушала дополнительный комментарий — про воду. Благодаря ему она уразумела и другое: почему именно пляжи так привлекают колберов.

После этого она покинула случайно обнаруженный ею сайт и на него не заходила больше никогда.

Глава 2. Семейные узы

27 мая 2086 года. Понедельник. Рига

1

— Дедушка, — Настасья, который было теперь восемнадцать, обратилась к Петру Сергеевичу Королеву, университетскому профессору шестидесяти двух лет от роду, — скажи, почему именно после исчезновения мамы и папы ты запретил нам с Иваром ходить в гимназию? Почему — не годом раньше? Я помню, что папа заводил речь о моем переводе на домашнее обучение, но ты его тогда не поддержал.

Они сидели в библиотеке её деда: просторной комнате, на двух высоких окнах которой всегда были опущены жалюзи, да еще и плотно задвинуты темные шторы, хоть окна и смотрели во двор.

В трех высоких шкафах стояли бумажные книги, а в центре комнаты располагались два письменных стола, один — дедушкин, другой — внучкин. За маленьким столом Настасья делала уроки с тех пор, как пошла в первый класс. Когда-то в этой самой квартире она проживала вместе с родителями, и после их так называемого исчезновения её дед решил, что они станут жить здесь. А последние девять лет за этим же столом, как за школьной партой, вместе с ней сидел Ивар, живший в том же доме, что и она, только этажом ниже. Петр Сергеевич учил их сам.

Сейчас Настасья расположилась за этим столом одна: Ивар должен был прийти только через полчаса, ровно в девять вечера. Они всегда занимались по вечерам — когда дедушка приходил из своей лаборатории при университете. И когда все соседи, с которыми можно было ненароком столкнуться на лестнице, уже сидели по домам. Хотя последняя проблема разрешилась еще года три назад. В их подъезде, кроме семьи Ивара и кроме самой Настасьи с дедушкой, теперь проживали только две пожилые супружеские пары, да и те — на первом и на втором этажах. При этом квартира Ивара находилась на третьем, а Настасьина — на последнем, четвертом этаже старого, возведенного еще в девятнадцатом веке, дома.

Дом этот при строительстве не был разделен на жилые подъезды: его предназначили для одного из городских присутственных учреждений. Только потом, уже после Второй мировой войны, его разбили на квартиры. И поделили на вертикальные секции, условно назвав их подъездами. Настасьин дед говорил, что в некоторых квартирах до сих прятались под обоями двери, через которые можно было попасть в соседнее парадное. Но сейчас Настасья думала не об истории дома — ожидала ответа на свой вопрос.

— Летом 2077 года не только твои мама и папа пропали, — сказал Петр Сергеевич. — Произошло и многое другое. Помнишь, я вам с Иваром рассказывал, с чего началась информационная революция в конце двадцатого века?

— Компьютеры и средства коммуникации резко подешевели и стали доступны практически всем желающим.

— Всё верно. Вот и летом 2077 года случилось нечто подобное. Незаполненные капсулы Берестова резко упали в цене. Тогда говорили, что в Китае — в их знаменитой агломерации «Шелковый путь» — нашли способ удешевить их производство. Но я слышал другое: оно изначально было дешевым. Просто в первый год после появления капсул на рынке сам Берестов — тот, кто их изобрел, — как мог, противился снижению их цены. Опасался — и без оснований — что его игрушка может оказаться опасной. Ошибся, правда: она оказалась не опасной — она оказалась гибельной.

Настасья поерзала на стуле: о гибельности ей очень хотелось расспросить дедушку поподробнее. Однако она знала: эта тема была под негласным запретом в их доме. Да деду и не приходилось особенно стараться, чтобы оградить внучку от информации обо всем, что происходило за пределами их дома и двора. Глобалнет приказал долго жить, и даже телевидение работало с перебоями. А выпуски новостей не выходили в эфир вовсе. В 2077 году в Риге было 248 телеканалов, а сейчас оставалось только два. По одному из них беспрерывно крутили старые американские телесериалы. А по второму — показывали спортивные соревнования: турниры по дартсу в пивных барах; матчи по снукеру в ночных ресторанах; состязания по настольному теннису в школах и университетах.

Да и эти два канала периодически прерывали вещание: и в Риге, и во всем Балтсоюзе отключения электричества случались как минимум раз в неделю. Само электричество было доступным, чуть ли не как воздух. Но электросети требовали ремонта и контроля — а ремонтировать и контролировать их стало почти что некому. Однако телевидение молчало о регулярных блэкаутах так же, как и обо всем остальном.

И Настасья задала другой вопрос — вместо того, что вертелся у неё на языке:

— Но всё же Берестов согласился на продажу своих капсул по дешевке?

— Его мнение роли особой не играло. До меня доходили слухи, что он с самого начала подписал договор со вторым соучредителем «Перерождения». И будто бы в этом договоре были прописаны их полномочия: Берестов руководит научной деятельностью корпорации, а всеми вопросами бизнеса ведает его партнер, Денис Молодцов.

— Но разве Молодцов не потерял деньги из-за снижения цен?

— Вряд ли такие люди, как он, теряют деньги. Недополучил в одном — компенсировал в другом. Во-первых, объемы продаж капсул тут же возросли в разы. Во-вторых, «Перерождение» открыло новую линейку продаж: заполненные капсулы с материалом добровольных доноров. А, в-третьих… — Дедушка запнулся было на полуслове, но потом всё-таки договорил: — В-третьих, Молодцов всё рассчитал верно. Трансмутация приобрела популярность. И богатые люди, единожды поменявшие внешность, на этом уже не останавливались. Особенно если трансмутированные оболочки портились: старели, набирали вес или начинали болеть теми болезнями, от которых страдали изначальные носители. Потому-то особым спросом начал пользоваться материал детей. Да и вообще — молодых здоровых людей не старше двадцати пяти лет. Теперь ты понимаешь, почему я не велел вам с Иваром посещать гимназические занятия?

— До двадцати пяти нам еще далеко…

— Да и после этого вы вряд ли будете в безопасности — с вашей-то красотой!

Отвернувшись от деда, Настасья поглядела на свое отражение в стеклянной дверце книжного шкафа. И увидела бледное лупоглазое существо с очень длинными, уложенными в массивный пучок черными волосами, совершенно прямыми — ну, хоть бы немножко они вились! Вот у Ивара были настоящие кудри! И он-то действительно был красивым, прямо как сказочный принц.

— А когда мы с Иваром сможем пожениться?

Настасья не особенно хотела замуж — даже за Ивара. Однако замужество — это был шанс обрести свободу. Хоть немного больше свободы, чем она имела сейчас. Ивар — тот совсем не тяготился их заточением. Для него главное было, что Настасья рядом и что она в безопасности. Но вот она сама — это было иное дело.

Дедушка глянул на неё так пристально, что она быстро прибавила:

— Я потому спрашиваю, что в последнее время Ивару совсем житья дома не стало. Ты же знаешь: его мама… она заболела. А сестры — они его ненавидят. И постоянно его шпыняют: дескать, он им наверняка родня только наполовину, по матери. А иначе с чего бы он был таким смазливым — когда у них самих внешность строгая? Проще говоря: чего это он — красавчик, а они — уродки? Пока их мама была дома, они, конечно, таких разговоров себе не позволяли. А теперь измываются над братом, как хотят.

2

Мать Ивара, Сюзанны и Карины — Татьяна Павловна — была высококвалифицированной медицинской сестрой. И все окружающие думали о ней: железная женщина, несгибаемый характер. Её не подкосили ни смерть мужа, ни покушение на жизнь сына, ни апокалипсические события, творившиеся вокруг. Ежедневно — а порой и работая сутки напролет — она трудилась в своей больнице. И выглядела даже веселой, так что никто ничего не замечал. Один только Настасьин дедушка порой отзывал Татьяну в сторонку — о чем-то шепотом её расспрашивал. И Настасья как-то раз — неумышленно — подслушала часть их разговора.

— Это правда, — спрашивал Петр Сергеевич, — что те, кого называют безликими, могут выполнять какую-то механическую работу? Если так, то выходит — они сохраняют часть интеллекта.

— Ну, я бы не назвала это интеллектом, — отвечала ему Татьяна Павловна. — Если, к примеру, усадить их на велотренажер и придать их ногам вращательное движение — то да, они станут крутить педали. И будут крутить их, не останавливаясь, пока их не снимут с тренажера. Или же пока они не умрут. Одна из наших сестер как-то раз в конце смены забыла своего подопечного в зале с такими тренажерами — и к утру, к моменту её возвращения, он уже отдал Богу душу. Но её даже от работы не отстранили. Мало, знаете ли, есть желающих ухаживать за такими.

— Но ведь за это неплохо платят, разве нет?

— Платят — если у тех была медицинская страховка. А если её не было, то вся надежда — на благотворителей. Говорят, корпорация «Перерождение» создала специальный фонд, из которого поступают средства на содержание подобных пациентов.

— В любом случае — «Перерождение» на этом не разорится. — Настасьин дед помрачнел. — Сколько такие пациенты живут — год? Полтора?

— У меня был случай: один прожил почти три года. — Мама Ивара произнесла этой без всякой радости. — Молодой был, сильный — до того. Как мы все плакали, когда смотрели на него — на то, что от него осталось.

Настасья — ей тогда было лет пятнадцать — так удивилась, что уже не слушала дальше. Она ни разу не видела Татьяну Павловну плачущей. Даже на похоронах мужа та держалась лучше всех — и утешала рыдавших дочерей и сына. Но, как видно, с тех пор многое переменилось. И что-то начало подтачивать маму Ивара задолго до того, как она сломалась.

После того её разговора с Настасьиным дедушкой прошло года полтора, когда во время одного из ночных дежурств у Татьяны Павловны случился нервный срыв. Ивар под огромным секретом поведал Настасье, что его мама отвела всех своих подопечных — трех женщин и двоих мужчин — к небольшому бассейну, располагавшемуся в подвальном этаже больницы. После чего столкнула их всех в воду — одного за другим. И все пошли ко дну, как мешки с песком. А мама Ивара уселась на край бассейна, опустила в воду ноги — даже не снимая тапочек, — и сидела так, болтая в воде ногами, до самого утра. Пока её не отыскала другая медсестра, пришедшая её сменить.

После этого Татьяна Павловна покинула рижский Общественный госпиталь, в котором она работала. И отправилась в другое лечебное учреждение. В дурдом — как без всякого стеснения заявили сестры Ивара. И Настасья подумала: они почему-то ужасно этому рады.

3

Петр Сергеевич не рассердился на внучкин вопрос о замужестве.

— Всему свое время, Настасьюшка, — сказал он. — Вот погоди: я закончу исследования, над которыми работаю, и тогда, возможно, всё изменится. — И он слегка потер левую бровь — в точности так же, как делал когда-то пропавший Настасьин папа.

— Дедушка, а над чем ты работаешь в своей лаборатории? — Настасья ощутила такой елей в своем голосе, что ей стало немножко стыдно; но уж больно хотелось подловить деда: узнать, наконец, чем он занимается уже столько лет — без отпусков и даже почти без выходных дней.

Но Петр Сергеевич только шутливо погрозил ей пальцем, а потом произнес — то ли с деланной озабоченностью, то ли вправду беспокоясь:

— А что это Ивар не идет? Уже девять часов.

И в этот момент, будто в ответ на его слова, на столе перед ним зазвонил телефон.

— Наверное, это он! — Настасья схватила трубку раньше, чем до неё успел дотянуться дед. — Алло!

Однако её ждал неприятный сюрприз: она услышала голос вовсе не Ивара, а его старшей сестры, самой противной из двух — Сюзанны.

— Ив приболел. — Голос мегеры звучал как-то напряженно. — Так что прийти к вам не сможет. Но он просит, чтобы ты зашла к нам сегодня — навестила его.

— А почему он сам не позвонил? — спросила Настасья и тут же, ужаснувшись возникшей у неё мысли, задала другой вопрос: — Случилось что-то плохое?

Она подумала: колберы всё-таки добрались до него. И он превратился в одного из тех, кого именуют безликими. Настасья знала — почему. Тот ролик в Глобалнете в полной мере её просветил. Хотя, конечно, ни один безликий уже ни о чем и никого попросить не смог бы.

— Да ничего страшного! — заторопилась Сюзанна. — Попил молока прямо из холодильника, и у него разболелось горло. Так что он может говорить только шепотом. Потому-то я звоню вместо него.

— Я сейчас к вам спущусь! — сказала Настасья и повесила трубку.

— Откуда у них молоко? — удивился Петр Сергеевич, когда она ему всё рассказала. — А впрочем, наверное — порошковое. Я сейчас провожу тебя.

Он довел её до квартиры этажом ниже и подождал, пока Сюзанна впустит Настасью и запрет за ней дверь на два замка.

4

Квартира Ивара полностью совпадала по планировке с той, где проживали они с дедушкой. Но всякий раз, приходя сюда, Настасья отказывалась в это верить. Прихожая, метров пятнадцати площадью, была так загромождена (хламом) самыми разными вещами, что казалась не больше обычной кладовки. В комнате, которая располагалась под их с дедушкой библиотекой, жили Сюзанна с Кариной. И когда дверь в ту комнату приоткрывалась, Настасья могла видеть толстый ковер на полу, огромный диван с двумя креслами и старинный платяной шкаф с зеркалом во всю переднюю дверцу. А комната Ивара, находившаяся под Настасьиной спальней, только тем на эту спальню и походила, что в ней тоже имелся довольно обширный балкон, выходивший во двор.

У Настасьиного друга не было ни книг, ни компьютера, ни телевизора, ни картин на стенах. Казалось, Ивар навсегда застрял в том времени, когда он учился в начальной гимназии. На полках в его комнате идеальными рядами стояли модели электрокаров и электрокоптеров, подаренные еще его папой. А обои на стенах украшал «мальчиковый» рисунок: футбольные мячи, игроки в разноцветной форме, изображения болельщиков, у которых лица были разрисованы флагами Балтийского Союза. Ивар не хотел ничего в своей комнате менять.

Однако сегодня Настасья чуть рот не разинула от изумления, когда вошла в прихожую. Здесь всё было прибрано. Детский велосипед Ивара, на котором он давным-давно не мог ездить, больше не стоял у стены. Старинная вешалка не грозила обрушиться под ворохом наброшенной на неё одежды. Из стойки для обуви торчали только задники тапочек, которые обычно надевала Настасья, приходя в гости. Но когда девушка хотела вытащить их, чтобы переобуться, Сюзанна замахала на неё руками:

— Не надо, не надо! Проходи так, Настасьюшка! — Голос её был заискивающим, как у какой-нибудь бедной родственницы из старинного фильма.

Настасья чуть в соляной столб не обратилась: в прежние её посещения Сюзанна заставляла её снимать обувь у самого порога. Ведь это они с Кариной по очереди драили в квартире полы, а не их братец-умник, который только и делал, что учился неизвестно чему. А главное, Сюзанна всегда называла подругу своего брата только одним именем: Настёна. Она отлично знала, что Настасья обязательно поправит её, стараясь не злиться, но всё равно злясь: «Я не Настёна, я Настасья». Но всякий раз обращалась к ней именно так.

И вот теперь, ошеломленная теплотой приема, Настасья всё-таки вытащила тапочки из стойки и сменила на них свои туфли. А потом двинулась к комнате Ивара. Проходя по коридору мимо (библиотеки) комнаты Сюзанны и Карины, она машинально заглянула в приоткрытую дверь и увидела, что возле зеркального шкафа стоят два больших кожаных чемодана, туго набитых чем-то. А к электрической розетке подключено допотопное зарядное устройство, соединенное сразу с двумя ноутбуками: и Карининым, и Сюзанниным. Оно постоянно искрило, так что Ивар много раз просил сестер не пользоваться этим зарядником, говорил им: «Устроите пожар». Однако они брата не слушали.

«Вы решили куда-то съездить?» — хотела спросить Настасья. Но тут Сюзанна, которая шла за ней следом, одним быстрым движением закрыла ведущую в эту комнату дверь. Так что девушка спросила другое:

— А где Карина? С Иваром?

И поразилась тому, как переменилось лицо Сюзанны при этом вопросе. Только что оно было хоть и некрасивым, но, по крайней мере, спокойным. И вдруг — по нему прошла волна судорог. Тридцатидвухлетней сестре Ивара понадобилось не меньше четверти минуты, прежде чем она смогла с собой совладать.

— Да, да, Карина в комнате Ива! — Сюзанна принялась часто кивать головой. — Идем к ним!

И она не обманула. Когда Настасья переступила порог этой комнаты, то именно Карину она первой и увидела. Та стояла возле дверей, выходивших на балкон. И держала в руках вакуумное гарпунное ружье, когда-то принадлежавшее её отцу. Ствол ружья она направляла в дальний от себя угол, куда Настасья почти автоматически поглядела.

Там лежал на полу Ивар: связанный, с кляпом во рту. Но, едва только Настасья увидела его, как Сюзанна сильно толкнула её в спину — заставила вылететь почти на середину комнаты. А сама захлопнула за собой дверь, придвинула к ней любимое кресло Ивара и тут же в него уселась.

5

Первой мыслью Настасьи было: «Ну, всё! Они обе спятили — как их мать!». Однако она ошиблась.

— Подойди к нему и сядь рядом с ним на пол! — приказала ей Карина и чуть повела ружейным стволом в её сторону. — И даже не пытайся поднять шум!..

Ивар что-то замычал, протестующее замотал головой. И Настасья не стронулась с места. Гарпун в ружье был только один. И, чтобы сохранить шансы на спасение, они с Иваром должны были оставаться на расстоянии друг от друга. Так хотя бы один из них мог уцелеть, если эта сбрендившая мегера всё-таки спустит курок.

— Я что тебе сказала? — прошипела Карина, и Настасья внезапно поняла, до какой степени та напугана.

— Чего вы хотите? — спросила девушка.

Обращалась она к одной Карине, хоть и считала: её роль в этом безумном сестринском тандеме — явно подчиненная. Младше своей сестры на три года, двадцатидевятилетняя Карина была гораздо симпатичнее Сюзанны. Настасья даже считала Карину миловидной — с её высокими скулами, с темными бровями и ресницами, с ярким румянцем на лице. Лет пять назад она собиралась даже за кого-то замуж, но закончилось всё плохо: её жених то ли покончил с собой, то ли стал жертвой колберов. И с тех пор старшая сестрица упорно внушала младшей, что они обе обделены красотой. А та верила каждому её слову.

Вот и теперь, прежде чем ответить, Карина бросила взгляд за плечо Настасьи — туда, где расположилась в кресле Сюзанна. Та и ответила на заданный вопрос.

— Вы должны поделиться с нами кое-чем. — Сюзаннин голос больше не казался напряженным; теперь, когда она говорила правду, в нем даже звучало умиротворение.

Настасья ощутила дикий страх; на миг у неё даже скрутило живот при этих словах. Она поняла, чем именно они с Иваром должны поделиться. «Вот почему у них собраны все вещи! — мелькнуло у неё в голове. — Они приготовились бежать!..»

А потом вместо испуга она почувствовала ярость: горячую, как песок пляжа на солнце. И эта песчаная ярость мгновенно поглотила все остальные её эмоции — даже любовь к Ивару.

— Сделаете хоть один шаг, — сказала она, — и я завизжу так, что не только мой дедушка услышит. Меня услышит полгорода.

Настасья обращалась к обеим сестрам, но глядела при этом на Карину — которая, несмотря ни на что, держала гарпунное ружье крепко. У неё даже костяшки пальцев побелели — с такой силой она его сжимала.

— Подашь голос — и я выстрелю, — сказала Карина. — Не в тебя — в твоего драгоценного Ивара. Даром, что ли, мы его оставили так до твоего прихода?

Ивар при этих словах своей сестры снова промычал что-то сквозь кляп. Настасья была почти уверена, что он пытается сказать: «Пускай стреляет». Но она даже не повернулась к нему.

— Да стреляй. — Настасья пожала плечами. — Мне плевать.

Карина опешила настолько, что гарпунное ружье в её руках чуть дрогнуло. И дуло его слегка приподнялось — всего на пару сантиметров. Но Настасья решила, что этого должно хватить. Ей нужно было, чтобы этого хватило.

Полка с игрушечными вертолетами Ивара была так близко, что девушка видела каждую пылинку на их пропеллерах. И она схватила ту модель, которая выглядела самой увесистой: уменьшенную копию старинной боевой машины «Черная акула». Её Настасья метнула, целя Карине в голову, но промахнулась: пилон вертолета (боковой плавник акулы) лишь задел правую руку Карины. И та нажала на спуск ружья — вряд ли осознанно.

Гарпун просвистел в миллиметрах от Настасьиной головы, так что линь, привязанный к его хвосту, чиркнул её по щеке. Но Настасья тут же схватила со стеллажа еще одну модель, на сей раз — копию электрокара. И с разворота метнула её уже в Сюзанну, которая так и продолжала сидеть в кресле — слишком оторопевшая, чтобы двигаться. Ей увесистая игрушка угодила точно в лоб, а Сюзаннино кресло было с низкой спинкой, и в противоударе её голова треснулась о дверную панель. Упасть сестра Ивара не могла, но как-то разом обмякла, и глаза её сделались бессмысленными.

Настасья помнила, что Карина еще остается в строю, но не выдержала — посмотрела в угол. И увидела, что гарпун из вакуумного ружья вонзился в стену, зацепив рубашку в левом подреберье Ивара, лежавшего на правом боку.

— Ив! — Девушка кинулась к нему, но тот снова замычал, отчаянно мотая головой и явно пытаясь указать ей на что-то.

Настасья облегченно выдохнула: бок Ивара не окрасился кровью. Гарпун пронзил лишь его рубашку. Но почти одновременно с этим выдохом что-то с силой ударило девушку в затылок. А свет у неё перед глазами померк еще за мгновение до удара. «Снова блэкаут», — подумала Настасья и лишилась чувств.

6

Когда она пришла в себя, вокруг по-прежнему царила тьма: люстра под потолком не горела. Но тьма эта не была абсолютной: сквозь балконную дверь в комнату лился голубоватый свет майского полнолуния. И Настасья поняла, что она по-прежнему в комнате Ивара. И что тот по-прежнему лежит связанный. Но теперь и она лежала рядом с ним на полу. Рот её саднило от жесткого куска какой-то ткани, который ей протолкнули чуть ли не в самое горло, а запястья что-то крепко стягивало. Девушка поднесла их к лицу и обнаружила, что они обмотаны гарпунным линем.

Но руки ей связали спереди, а не сзади, как Ивару. И ноги её оставались свободными. Карина и Сюзанна явно торопились, когда её связывали. Причем ясно было, почему: в дверь квартиры кто-то гулко стучал.

Ивар почувствовал, что она очнулась, и замычал сквозь кляп, явно прося её о чем-то. Настасья, пожалуй, даже и не уловила бы смысла его просьбы, если бы сама не испытывала чудовищного дискомфорта. Царапая себе язык, она сперва выдернула свой кляп (это оказался кусок упаковочной рогожи). А потом, дотянувшись до Ивара, избавила и его от затычки во рту.

— Я думал, — голос Ивара прозвучал хрипло, показался почти незнакомым, — Карина тебя убила! Она так врезала тебе прикладом по затылку!..

Тут только Настасья осознала, откуда у неё взялось ощущение, будто ей в затылок вбили тупой деревянный клин.

— Волосы! — Настасья издала смешок, удививший её саму. — Моя конская грива! Она смягчила удар. Но что здесь…

— Погоди! — перебил её Ивар. — Нам надо освободиться!

Он, конечно, был прав. И Настасья принялась растягивать зубами узел из линя у себя на руках. А Ивар шепотом ей рассказывал:

— Когда свет погас, Каринка побежала за фонарем. И потом еще приводила в чувство Сюзанну. А ты всё это время просто лежала на полу, не связанная: они как будто забыли про тебя. Но ты совсем не шевелилась, и я подумал… Ну, ты понимаешь — что.

— Ив, — Настасья перестала растягивать бечевку на запястьях, глянула на друга виновато, — то, что я тогда сказала Карине… Ну, что мне плевать, если она в тебя выстрелит…

— Я знаю, знаю — ты так не думала. Но поторопись, ради Бога! Уверен: это твой дедушка стучит в дверь. А до этого наверняка он же звонил сюда по телефону — как только свет погас. Но Каринка с Сюзанкой трубку не брали, вот он и побежал сюда. Когда б ни это, они, наверное, уже решились бы — сделали то, что собирались.

Бечевка на руках Настасьи наконец-то ослабла, и девушка вывернула запястья из её петель.

— Повернись спиной! — шепотом велела она Ивару. — И досказывай, что было потом!

Потом, как выяснилось, Сюзанна велела сестре связать Настасью — и очень ругалась, что та ударила девушку именно по голове. Две сестрицы, будто и не замечая Ивара склонились над Настасьей. И долго пытались нащупать у неё пульс, по очереди светя друг дружке фонарем, ну и, конечно, обследовали её голову. А когда Ивар уже практически уверился в том, что его подруга мертва, раздался радостный возглас Сюзанны: они удостоверились, что сердце Настасьи бьется. И что её голова не пробита — годится для дела.

— Так что Сюзанна связала тебя тросом от гарпуна, и сказала Каринке, что пора идти за капсулами. Вся надежда на то, что в темноте они не рискнут ничего делать. Так что нам очень, очень нужно поспешить!

Но узлы на руках Ивара оказались очень тугими, и Настасья огляделась, ища, чем бы их растянуть. Гарпун, линем от которого сестры Ивара связали её, по-прежнему торчал из стены и за рубашку Ивара больше не цеплялся: хлопковая ткань порвалась. Настасья выдернула его, острым наконечником быстро распустила узлы бельевой веревки на руках Ивара и уже начала развязывать его ноги, когда грохот, доносившийся из прихожей, внезапно смолк.

7

Настасья не питала иллюзий: не считала, что её дедушка сумеет высадить входную дверь. Эта дверь была в точности такой же, как и в их с дедом квартире: сверхпрочной, укрепленной изнутри стальными листами. Петр Сергеевич сам дал на неё денег Татьяне Павловне: понимал, что Ивар находится в такой же опасности, как и Настасья. Только мудрому профессору не пришло в голову, что опасность может таиться с внутренней стороны двери, а не с внешней.

— Может, Петр Сергеевич пошел звонить в полицию? — прошептал Ивар.

Но вряд ли он и сам в это верил. С тех пор, как полицейские спасли их с Настасьей — тогда, в 2077-м, — много чего переменилось. Во-первых, стражи порядка почти перестали выезжать на вызовы: смысла не было. Вся система правосудия полетела псу под хвост. О каком правосудии могла идти речь, если ни один свидетель, включая самих представителей полиции, не мог присягнуть в том, кого именно он видел на месте преступления? А, во-вторых, если полиция и прибывала, то с опозданием часа на два, на три: силы правопорядка и сами понесли потери за последние десять лет, и численность их катастрофически сократилась. Приезжали полицейские обычно только для того, чтобы зафиксировать факт преступления. И, если преступные действия были связаны с процессом трансмутации, полиция выдавала родственникам потерпевшего справку, по которой можно было получить какую-никакую компенсацию в местном филиале корпорации «Перерождение».

А теперь Настасья даже не успела ответить Ивару: из коридора донесся яростный и неразборчивый шепот сестер, о чем-то между собой споривших. Они с Иваром ясно расслышали только два слова, сказанные Сюзанной: должны успеть.

Настасья с Иваром из последних сил метнулись к двери, подперли дверную ручку спинкой кресла, в котором давеча сидела Сюзанна. Но, едва только дверь толкнули снаружи, ножки кресла заскользили по полу, а затем оно отлетело в сторону. И одновременно в люстре под потолком загорелись разом все четыре светодиодные лампочки.

8

Настасья снова растянулась на полу — сбитая с ног отброшенным креслом, с гарпуном в руках. Яркий свет частично ослепил её, но разглядеть сестер Ивара она всё равно сумела. Мегеры застыли в дверном проеме в одинаковых позах: каждая загораживалась от света левой рукой и сжимала в правой руке зеркальную колбу. Ивар остался на ногах, но стоял, зажмурив глаза. И всё, что Настасья смогла сделать — это завопить во всё горло:

— Дедушка, сюда! Помоги нам!

Но её крик произвел совсем не тот эффект, на который она рассчитывала: он словно бы расколдовал окаменевших сестер. Сюзанна, часто моргая от яркого света, вороватой лисьей походкой шмыгнула в комнату. А следом за ней порог переступила и Карина.

— Ивар, открой глаза! — взмолилась Настасья.

И тот разлепил веки — но сделал это недостаточно быстро. Сюзанна уже метнулась к нему, схватила левой рукой за плечо, а правой надавила какую-то кнопку на зеркальной капсуле. Послышался звук, снившийся Настасье в кошмарах уже девять лет кряду: внутри капсулы что-то с шуршаньем сместилось. А потом из блестящего брюха вылезло клиновидное жало.

Карина тоже пыталась привести свою капсулу в боевую готовность — и не глядела себе под ноги. Так что она запнулась о ножку упавшего кресла и повалилась на пол, как и Настасья — только по другую от кресла сторону. При падении она явно испугалась за колбу больше, чем за себя: крепко прижала её к груди. И действительно — с колбой ничего не случилось. Зато в Карининой спине что-то громко щелкнуло, заставив сестру Ивара застонать от боли.

А Сюзанна тем временем взмахнула активированной капсулой — целя в висок своего брата, который даже не пытался отстраниться. И Настасья сделала единственное, что могла: с размаху вонзила гарпун в левую Сюзаннину ногу — в её ахиллово сухожилие.

Мегера издала такой крик, что его могла услышать если не половина города, то уж, как минимум — две пожилые супружеские четы, проживавшие на первом и втором этажах. Сюзаннина нога словно бы подломилась, и сестра Ивара обрушилась на пол всем своим весом. Немаленьким — килограммов в девяносто. Настасья лишь каким-то чудом успела откатиться в сторону. Но — свою капсулу Сюзанна при этом не выпустила из рук, прижала её груди, в точности повторив жест Карины.

Настасья подумала: надо бы выдернуть гарпун из её ноги, ведь он может еще пригодиться. Но в этот момент что-то загрохотало за дверьми балкона, они приоткрылись, и в комнату Ивара ловко ввинтился Петр Сергеевич Королев.

9

Её дед выглядел так, что в первый момент Настасья даже не узнала его. Она подумала: всё-таки прибыла полиция. И лишь потом до неё дошло, кто этот поджарый мужчина в черной куртке с капюшоном, с маленьким пистолетом в руках.

Он быстро глянул на свою внучку, чуть приподнявшуюся с пола, потом — на Ивара, так и стоявшего столбом возле одного из своих стеллажей. Но ничего не сказал и ничего не спросил — просто повел пистолетом в сторону двух сестер, лежавших на полу.

— Мордами вниз! — приказал он. — Живо! Я свой запас терпения на сегодня уже исчерпал.

Однако сестры только взирали на него, одинаково широко раскрыв глаза. А затем Карина медленно приподнялась, уселась на полу в кукольной позе — вытянув перед собой прямые ноги, — и проговорила:

— А вот спорим, Петр Сергеевич, что вы в нас не выстрелите? — И она захихикала так, что Настасья подумала: как минимум одна из сестер Ивара всё-таки съехала с катушек.

Сюзанна — та, по крайней мере, помалкивала. И даже совершила поступок довольно-таки разумный: повторно нажала кнопку на поверхности капсулы, после чего сияющее жало втянулось обратно. Однако ложиться лицом в пол она тоже явно не собиралась.

И Петр Сергеевич Королев, который только что спустился, как цирковой трюкач, с балкона четвертого этажа на балкон третьего, застыл в нерешительности. Карина — безумная или нет — была права: стрелять в сестер профессор не хотел.

И тут заговорил Ивар.

— Карина, — сказал он, — а что сказал бы папа, если бы увидел тебя сейчас? Он ведь любил тебя — больше всех. Я помню, как он всегда говорил: у нашей Карины — золотое сердце.

Вряд ли Ивар ожидал, что сестра его среагирует именно так. Но его слова, похоже, доломали в ней то, что и без того уже начало ломаться. И Карина, несмотря на поврежденную спину, начала вставать с пола. Левой рукой она оперлась о поваленное кресло, а правую вытянула вперед — нажав ту кнопку на поверхности капсулы, которая высвобождала заостренный инъектор.

— Карина, не дури! — Петр Сергеевич предупреждающе взмахнул пистолетом. — Лучше брось эту штуковину — от греха подальше!

И его неожиданно поддержала Сюзанна, поглядевшая на сестру с полу.

— Не надо, Рина, — сквозь зубы процедила она. — Старика нам не продать!..

Однако девушка с золотым сердцем уже сделала два коротких шажка к Настасьиному деду. И вскинула колбу, метя профессору в левый висок.

— Дедушка, стреляй! — Настасья хотела закричать, но её сил хватило только на тишайший шепот.

— Стреляйте, Петр Сергеевич! — А вот голос Ивара прозвучал, как надо: уж его-то слов не расслышать было невозможно.

Но профессор Королев вместо этого поставил пистолет на предохранитель и кинул его Ивару со словами:

— Смотри за Сюзанной!

Ивар легко поймал оружие на лету, а вот сам профессор успел едва-едва: он перехватил руку Карины всего в паре сантиментов от собственной головы. И вывернул кисть девушки с золотым сердцем под таким углом, чтобы клиновидное острие на капсуле обратилось в её сторону. Секунду или две они боролись, а потом раздался резкий, как трест ломающегося льда, хруст: острие инъектора вошло Карине в висок и проникло внутрь её головы на всю свою длину.

Глава 3. Пожар

27 мая 2086 года. Поздний вечер понедельника. Рига

1

Сюзанна привстала с пола, оттолкнулась от него руками и той ногой, из которой не торчал гарпун, и сумела сделать рывок вперед: к балконным дверям, к злосчастной Карине, к Настасьиному деду. А Ивар всё еще возился с профессорским пистолетом, не зная, как снять его с предохранителя. И Настасья изо всех сил дернула за линь, по-прежнему привязанный к хвостовой части гарпуна.

Сюзанна упала, яростно ругаясь по-русски, и проехала метр или полтора на животе по полу: вытянутыми руками — к балкону, ногами в коротких брючках — к Настасье. А потом голая лодыжка Сюзанны словно бы взорвалась: лопнула связка, сквозь которую прошло древко гарпуна. Настасья даже успела заметить, как расходятся в пунцовом месиве концы двух желтых узких полос — того, что осталось от ахиллова сухожилия Сюзанны. Сестра Ивара издала напоследок уже не крик, а какой-то всхлип, и замерла без движения — очевидно, потеряла сознание от болевого шока.

Как раз в этот момент Ивар разобрался с предохранителем и направил на неё пистолет с курком на взводе. Однако Сюзанна лежала на полу как дохлая рыбина, сорванная с крючка рыболовом. И Настасья на миг даже пожалела её — эту злую, некрасивую, но, в общем-то, глубоко несчастную тетку. Но, когда б ни появление деда, эта тетка заставила бы их с Иваром кое-чем с ней поделиться — и без всякой жалости. Так что Настасья отвернулась от Сюзанны, которая второй раз за вечер ухитрилась отключиться. И поглядела на своего деда, который низко склонился над Кариной, осевшей на пол.

2

Ивар опустил пистолет и тоже перевел взгляд на Карину.

— Отвернись, не смотри! — крикнул ему Настасьин дедушка.

Но было поздно: метаморфозы с сестрой Ивара уже происходили. И Настасья подумала: еще никогда в своей жизни она не видела ничего страшнее и ничего притягательнее этого. Реальная картина трансмутации не шла ни в какое сравнение с тем жалким роликом в Глобалнете. И они с Иваром уже не могли от этого зрелища оторваться.

Однорогая голова Карины теперь лежала на полу. И Петр Сергеевич Королев держал обе ладони на Каринином затылке, крепко его сжимая. Это было совсем не лишним: голова девушки ходила ходуном, подергивалась и резко поворачивалась то право, то влево. Она в кровь расшибла бы себе голову об пол, если б ни Настасьин дед («Если бы ни дедушка, ничего этого с ней и не происходило бы…»).

Но, конечно, не сами эти подергивания завораживали. Лицо Карины почти ежесекундно (размывалось) менялось. Это походило на то, как ветер или струи воды меняют лица каменных статуй, постепенно стирая и сглаживая их черты. Однако воде и ветру нужны для этого годы. А тут скорость преобразований была такой, что глаз едва успевал фиксировать перемены. С лица Карины как будто снимали шпателем один слой за другим. Вот — сгладились, исчезли надбровные дуги, и только темные волоски еще торчали над крепко зажмуренными Кариниными глазами. Вот — её высокие скулы, которые Настасья всегда считала очень красивыми, переместились книзу, а потом словно бы втянулись внутрь. Вот — Каринины губы, и прежде тонковатые, исчезли вовсе. А её рот превратился в подобие ножевого разреза, сделанного поперек лица.

Но всё это казалось пустячным в сравнении с тем, что произошло с Карининым носом. Прежде, когда еще работал Глобалнет, Настасья любила смотреть в нем старые фильмы про мальчика-волшебника Гарри Поттера и его грозного противника — лорда Волан-де-Морт. Актера, который этого лорда сыграл, загримировали так, что вместо носа у него имелись на лице только две узкие косые прорези, через которые Темному лорду полагалось дышать. Но у него, по крайней мер, сохранились отчетливые носогубные складки, отмечавшие место, где прежде его нос находился. У Карины же не уцелело даже этого. Прорези на месте ноздрей — да, они остались. Но очутились они посреди плоского, как ладонь, лица. Даже Каринин подбородок, раньше выдававшийся вперед, теперь сгладился и выровнялся. Казалось, лицо девушки теперь просто перетекает в шею. И лишь её темные волосы, обрамлявшие лицо, остались прежними — не затронутыми трансмутацией.

Пока все эти преобразования происходили, сама зеркальная капсула издавала монотонный, повторяющийся звук: однообразное шуршанье. Внутри неё словно бы кто-то подметал. И каждое шарканье невидимой метлы совпадало с новой переменой в облике Карины.

Её лицо не только сглаживалось — оно еще и меняло цвет. И эти изменения казались даже более ужасающими, чем пропажа индивидуальных черт. Сперва Каринино лицо подернулось пурпурной пленкой, источавшей капельки розоватой влаги. Затем пленка эта пошла пузырями, больше всего похожими на волдыри ожогов. А через полминуты они начали лопаться и облезать клочьями, открывая новую кожу: мучнисто-бледного оттенка, тусклую, похожую на старую оберточную бумагу.

Но на этом цветовой калейдоскоп не остановился. Побелевшее лицо Карины стало сереть: полосами, которые расходились от провалившегося лба к месту, где раньше был подбородок. Полосы эти расширялись, перехлестывались одна через другую, и очень скоро перекрасили в цвет сухого асфальта всё Каринино лицо.

А пока лицо Карины трансмутировало, тело её беспрерывно колыхалось. На ней было светло-зеленое летнее платье, и эти колыхания походили на волны, вздымаемые ветром на зеленеющем поле — как это показывали в старых фильмах. Настасья подумала, что тело Карины меняется, как и её лицо. Только перемены эти происходят медленнее. Но вот — голые до локтей руки Карины сделались пунцовыми (и все остальные части её тела, вероятно, тоже), и зеленое платье начало расползаться по швам. Под платьем у сестры Ивара обнаружилась какая-то застиранная сорочка, а вылезшая наружу бретелька бюстгальтера оказалась такой растянутой, что не прилегала к плечу, а болталась на нем, как старая тесемка.

Настасья снова ощутила острую жалость, отвернулась — и тут же встретилась взглядом с Иваром.

У того дрожал подбородок, и на один страшный миг Настасье показалось: с её другом тоже происходят метаморфозы. Сюзанна пришла-таки в себя и пустила в ход свою капсулу! Но тут же Настасья поняла: Ивар просто изо всех сил сдерживает слезы.

— Идем отсюда! — Она взяла его за руку вывела в прихожую.

А по пути кое-что подобрала с полу и спрятала в карман вязаного кардигана, надетого поверх её блузки.

3

Откуда-то тянуло гарью, но Настасья не придала этому значения. В последнее время едкий запах дыма висел над городом постоянно. Пожарные команды прибывали на вызов быстрее, чем наряды полиции, но всё же — недостаточно быстро. Её дедушка часто говорил им с Иваром, объясняя, почему разрешает им гулять только в собственном дворе: «Мы не знаем, где может начаться пожар. А где огонь — там всегда толпа».

— Ты как, Ив? — спросила Настасья.

— Нормально. — Голос её друга звучал отрешенно, но больше не казалось, что он вот-вот заплачет. — Карина ведь сама собиралась вытянуть из наших мозгов экстракт Берестова. А какие у них с Сюзкой были довольные лица, когда они сегодня вошли ко мне в комнату — одетые так, будто приготовились к отъезду!

— Но как же ты позволил им себя связать?!

Ивар заметно смутился — ответил после паузы:

— Они пообещали: если я добровольно позволю им сделать с собой то, что они хотят, то тебя они не тронут.

Настасья даже не знала, что поразило её больше: самоотверженность Ивара или его наивность.

— И у тебя… не возникло сомнений? — спросила она.

— Не возникло: я готов был предложить им себя — тебе на замену. А, ну да! — Ивар досадливо взмахнул рукой. — Ты хочешь знать, не усомнился ли я в том, что они сдержат свое обещание? Усомнился. Только было уже поздно. Я лежал связанный на полу, когда услышал, как они звонят из прихожей в вашу с дедом квартиру.

И тут же — словно он только и ждал упоминанья о себе — в дверях комнаты Ивара показался Настасьин дед. Правый карман его черной куртки слегка топорщился: там лежал продолговатый, со скругленными концами предмет.

— Всё кончено, — сказал Петр Сергеевич.

— Она теперь одна из них — безликая? — спросил Ивар, но тут же издал горький смешок: — Глупо спрашивать: конечно, да. Теперь я понимаю, отчего мама повернулась умом! Ей каждый день приходилось на таких смотреть.

— По крайней мере, с Кариной всё прошло быстро. Я засекал время: экстракция завершилась за четыре с половиной минуты.

Настасья решила: она ослышалась. Или — её дедушка оговорился, хотел сказать: четыре с половиной часа. Однако Ивар коротко кивнул, соглашаясь. Так что, выходило: это она сама мысленно растянула и расщепила время, наблюдая за преображением Карины.

— А сейчас нам нужно уходить, — сказал Настасьин дед. — Кто-то мог уже вызвать полицию. Вряд ли они приедут скоро, и всё же — к их приезду нас здесь быть не должно.

— Зато теперь, — сказал Ивар с недобрым выражением, — полицейские дадут Сюзке справку, что её сестра стала жертвой колберов. И она сможет получить компенсацию от «Перерождения». Глядишь, Сюзке как раз хватит этих денег, чтобы восстановить сухожилие на ноге.

— Может, нам стоит связать её — Сюзанну? — предложила Настасья. — Ходить она вряд ли сможет, но вдруг доползет до телефона — когда очнется? И решит изложить полиции свою версию всего случившегося?

— Когда она очнется, нас тут уже не будет, — сказал профессор.

И они втроем двинулись к выходу из квартиры. Запах гари к тому времени порядком усилился, но ни один из них так и не обратил на это внимания.

4

Настасья подумала: её дедушка всё заранее приготовил на случай внезапного отъезда. Он распахнул дверцы встроенного шкафа возле входной двери и указал им с Иваром на висевшую там темную одежду:

— Переодевайтесь!

А сам поспешил в свою спальню — единственную в квартире комнату, выходившую окнами на улицу. Оттуда он вернулся уже через минуту, неся через плечо увесистую кожаную сумку.

— Здесь всё, что может вам понадобиться в поездке, — обратился он к Настасье и Ивару, которые только-только успели переодеться в черные ветровки — очень похожие на ту, которая сейчас была самом профессоре. — Я, самонадеянный кретин, уже давно должен был вас обоих отослать!

Он даже не спросил: согласен ли Ивар куда-то ехать? И согласна ли ехать его внучка? Но Настасью поразило совсем не это.

— Как это — что может нам с Иваром понадобиться? А ты сам разве с нами не поедешь?

— Пока — нет. Мне нужно еще завершить кое-что.

— Что — твои исследования? — Настасья так возвысила голос, что Ивар даже шикнул на неё. — Да тебя же вот-вот заметет полиция!

— Как же она меня заметет? Вспомните, что гласит первая поправка к Конституции Балтийского союза: «Никто не может быть осужден или подвергнут уголовному преследованию, кроме как будучи взятым с поличным на месте преступления или при наличии веских и неопровержимых материальных доказательств причастности к преступной деятельности». Обычно это — оружие, зарегистрированное на имя конкретного лица, если это лицо не заявляло о его краже. Ну, а я из своего пистолета не стрелял.

— А зачем тогда вообще нужно уезжать?! Нас ведь никто не взял с поличным. Да и Сюзанна — пусть только попробует обвинить нас в чем-нибудь! У меня и на неё найдется кое-что! — Настасья прямо сквозь ветровку коснулась кармана своей кофты.

— Вижу, вижу, — её дед усмехнулся. — Ты вся — в свою мать, такая же своевольница. Но уехать вам необходимо. Как только полиция попадет в квартиру Озолсов, все найденные там фотографии и видеофайлы будут изъяты как улики. А в полиции служат отнюдь не святые! Так что вы с Иваром станете — как мышки среди кошек. Они просто передерутся из-за вас.

— Так давай вернемся и заберем всё сами!

— Нельзя, — встрял в разговор Ивар. — Тогда нас точно поймают на месте преступления. Да я и не помню даже, сколько у меня твоих снимков и наших общих видеозаписей. Всё мы ни за что не найдем.

— Но куда же мы сможем поехать без тебя, дедушка? — не сдавалась Настасья. — Мы же с Ивом ничего не знаем!

— Да, — её дед кивнул, — правда. И это моя вина. Я создал для вас башню из слоновой кости — думал, что так сумею вас защитить. Не вышло. Но куда вам ехать — я скажу. Тут, — он похлопал по карману сумки, — паспорта, деньги и инструкции: как вам пересечь границу Евразийской Конфедерации.

— Мы поедем в Конфедерацию? — Теперь уже и до Ивара дошло, что профессор затевает какую-то авантюру. — Что же мы станем там делать? Если уж здесь для нас было опасно, то почему там будет лучше?

— Потому что, — сказал профессор, — там есть Китеж-град. Это территория безопасности, которую генетик Берестов на свои средства оборудовал где-то. Защищенная зона для красивых людей. Своего рода укрепрайон.

— Китеж-град — это как в опере Римского-Корсакова? — Настасья, сама того не желая, рассмеялась. — Да, дедушка, я помню: мы с тобой её слушали.

— Не думай, что я спятил, — сказал Петр Сергеевич. — Новый Китеж действительно существует. Со мной выходили на связь те, кому удалось туда добраться.

— Ты еще скажи, что они позвонили тебе по мобильному телефону!

— Да, в Новом Китеже работает мобильная связь. И не только там — уж ты мне поверь. Но Китеж отсюда далеко. А поезда от нас в Конфедерацию давно не ходят. Так что вам понадобится время, чтобы туда добраться.

— А чем это так пахнет? — вдруг спросил Ивар.

5

Настасья знала, что все перекрытия в их доме, выстроенном в девятнадцатом веке, сделаны из дерева. Но она не догадывалась, до какой степени быстро старая древесина может гореть.

Они трое только успели унюхать характерный запах гари и даже еще не начали толком беспокоиться, а Настасья уже ощутила, как сквозь подошвы туфель к её ступням подбирается жар. И, глянув себе под ноги, увидела, что сквозь щели между половицами просачивается черный дым.

«Зарядник! — осенило её. — Когда дали свет после отключения, он, конечно же, начал искрить!..»

— Там Сюзанна! — воскликнул Ивар. — Она же сейчас беспомощна! И сгорит заживо!

Он словно бы и забыл, что его беспомощная сестра намеревалась сделать с ним и с Настасьей. Равно как забыл о том, что другая его сестра, Карина, тоже пока не мертва — и еще более беспомощна.

А извивающиеся струи дыма поднимались всё выше — и уже не казались тонкими и слабыми.

— Вот что мы сделаем. — Голос Настасьиного деда прозвучал спокойно. — Вы прямо сейчас покинете дом — пока есть возможность. А я снова спущусь на балкон Озолсов — веревка еще на месте. И, если смогу, выведу Сюзанну.

Настасья начала было протестовать, но дедушка её не слушал. Он перекинул ремень принесенной сумки через плечо Ивара — наискосок, так что тот стал похож на почтальона из старинных фильмов. И подтолкнул их обоих к выходу из квартиры.

Но, как оказалось, в том, что еще есть возможность, Петр Сергеевич ошибся. Едва он распахнул входную дверь, как в прихожую ворвался настоящий дымный тайфун. За его густой мутью Настасья даже не смогла разглядеть лестничную клетку. У девушки тут же запершило в горле, и она зашлась кашлем, хотя её дед почти сразу же захлопнул дверь.

— Быстро к балкону! — скомандовал он, а сам кинулся в библиотеку, которая одновременно служила ему кабинетом.

— А ты?.. — крикнула Настасья, то Ивар уже тянул её за рукав — в её комнату, которая находилось над его спальней.

Там задымление оказалось не таким сильным: пол застилал толстый ковер, да и двери на балкон оставались открытыми. В их проеме лежала на боку лестница-стремянка с привязанным к ней коротким тросом. Должно быть, Петр Сергеевич выдернул его из старой туристической палатки Настасьиного отца. При помощи такого приспособления можно было без особого труда спуститься на этаж ниже. Но — в данный момент этажом ниже располагался эпицентр пожара.

— Дедушка, что нам делать? — крикнула Настасья и уже хотела бежать за дедом, когда тот ввалился в комнату, таща в обеих руках по пятилитровой канистре с водой.

— Доставай все простыни — какие есть! — велел он внучке. — И подушки тоже пригодятся!

Настасья вместе с Иваром кинулась к стенному шкафу, и они выбросили на пол с дюжину чистых простыней и две подушки.

— Жаль, у меня не нашлось длинного троса, — быстро произнес Петр Сергеевич, и коротким жестом потер левую бровь. — Ну, да ничего — без него обойдемся. Смотрите, что я стану делать, и повторяйте всё за мной.

Он разложил на полу одну из простыней, и Настасья с Иваром сделали то же самое, так что на пестром ковре словно бы возникли три белые заплатки. Потом Настасьин дед сложил свою простыню по диагонали и начал закручивать её жгутом, краем глаза следя за тем, чтобы Ивар и Настасья делали всё в точности так же. Те и делали — спокойно, не суетясь, хотя дым начал добираться уже и сюда, а исходящее от пола знойное тепло ощущалось даже через ковер.

— Связывайте концы жгута прямым узлом! — велел профессор; он давным-давно показал своим ученикам, как завязывать этот простой, но очень эффективный узел, который сам собой затягивается при натяжении.

Сам он первым связал концы своей простыни и снова положил её на пол, но теперь — выложив из неё равнобедренный треугольник. Ивар и Настасья проделали то же самое.

— Хорошо! Это будут наши страховочные привязи. А теперь — самое простое: берите по четыре простыни, и тоже связывайте их концы прямыми узлами. Желательно — побыстрее.

Последнюю фразу профессор мог бы и не произносить. Дым начал заползать через балконные двери в комнату, а со двора доносились заполошные крики. Жильцы, проживавшие на первом и втором этажах, явно разобрались в ситуации и догадались выбежать из дому. Оставалось лишь надеяться, что и позвонить в пожарную охрану они не забыли.

Ивар и Настасья связали вместе по четыре своих простыни, и Петр Сергеевич тоже соединил прямыми узлами несколько белых полотнищ.

— Ну, а теперь становитесь каждый перед своим треугольником — чтобы одна вершина была впереди вас, а две — у вас за спиной! — велел он внучке и её другу.

Те исполнили его распоряжение. И профессор, подойдя сначала к Настасье, а потом к Ивару, стянул углы обоих треугольников у них перед животами. А потом пропустил концы веревок, сделанных из простыней, через все три вершины обоих треугольников. Он крепко стянул их, а потом привязал противоположные концы веревок к перекладинам стремянки, подложив под них подушки — для уменьшения трения.

Только после этого он проделал то же самое и со своими простынями. Настасье показалось, что дедово приспособление для спуска выглядит как-то не так, иначе, чем у них с Иваром, но ни о чем спросить она не успела. Петр Сергеевич схватил канистры и опорожнил их: вылил воду на себя, Ивара и Настасью, на простыни и на подушки.

— Вот теперь, — сказал он, — можно приступать.

6

Первым дед велел спускаться Ивару, чтобы он потом подстраховал внизу Настасью. Но сама девушка подумала: чтобы проверить, хватит ли длины веревки, и не оборвется ли она. Впрочем, выбора-то у них не оставалось. Если бы веревка всё-таки подкачала, то погибнуть, разбившись оземь — это всяко было не хуже, чем сгореть.

Но Ивар добрался до земли вполне благополучно — и всего за несколько секунд.

— Я внизу! — крикнул он. — Спускайте Настасью!

И девушка уже шагнула к балконным перилам, когда дед неожиданно удержал её — схватил за черный рукав ветровки.

— Возьми на всякий случай вот это. — Он опустил ей в карман какой-то предмет в пластиковой упаковке: квадратный, размером не больше галетного печенья. — Если что, пароль — имя любимого писателя твоего папы, написанное задом наперед.

Одного слова «пароль» хватило бы, чтобы изумить Настасью: её дед сроду никакими паролями ничего не защищал. Но она только успела подумать — а знала ли она всю истину о своем дедушке, когда тот легко перебросил её через перила. И начал её спускать: аккуратно, без всякой поспешности, вытравляя самодельную веревку отрезками сантиметров по двадцать. Словно под ними и не бушевало пламя, и ему самому не нужно было спасаться.

Благодаря этому плавному спуску Настасья и успела всё разглядеть. Наверное, глупо вообще было смотреть в ту сторону — на двери балкона в квартире Ивара. Однако девушка не смогла удержаться — посмотрела.

Возле балконных дверей стояла, как шахматная пешка, неподвижная фигура: женщина в изорванном зеленом платье, с опущенным книзу лицом и с неловко согнутой спиной. Огонь подступил к ней настолько близко, что ткань её платья дымилась, а черные волосы — единственное, что уцелело от прежней Карины, — начали скручиваться на макушке. Но при этом (безликая) Карина даже не пыталась убежать — хотя бы просто выйти на балкон, где уж точно не так сильно припекало. И Настасья содрогнулась, поняв: сестра Ивара не сдвинется с места, даже когда начнет гореть заживо.

Видел ли сестру сам Ивар? Настасья понадеялась, что нет. Он быстрее проскочил свой этаж.

А потом комнату Ивара озарила вспышка света. Должно быть, ярко полыхнул пластик, из которого состояли модели электрокоптеров и электрокаров. И в этой вспышке Настасья узрела нечто, ужаснувшее её куда больше, чем вид безликой Карины. В дымовом тумане словно бы плавала неуклюжая рыба: Сюзанна ползала по полу, пытаясь подняться. Настасья попыталась разглядеть, куда именно та перемещается: к балкону или к выходу из комнаты? Выбравшись на балкон, Сюзанна могла бы еще спастись! И даже спасти жизнь (жизнь?) своей безликой сестры. Но тут Петр Сергеевич начал вытравлять самодельную веревку быстрее. И больше Настасья ничего рассмотреть не сумела.

Когда она очутилась на земле, Ивар подхватил её и помог выпростать ноги из страховочной привязи. Но еще раньше набросил ей на голову капюшон ветровки; сам он уже был в капюшоне.

— Надеюсь, — прошептал он, — твой дедушка спустится раньше, чем эти сумеют нас разглядеть.

Весь двор был запружен людьми. Сюда явно высыпали жильцы всех трех подъездов дома: не меньше двадцати человек. Никто из них никогда прежде не видел Ивара и Настасью взрослыми. И теперь девушка ощущала, как её ощупывают чужие взгляды: любопытствующие, жадные, пробирающиеся под её капюшон — как черви.

7

Но Настасья решила пока на соглядатаев плюнуть. Сделать вид, что их вовсе нет. Она запрокинула голову, придерживая капюшон обеими руками, и стала смотреть на свой балкон.

Недаром веревка из простыней, на которой должен был спускаться её дедушка, изначально показалась ей какой-то неправильной. Она была слишком короткой! Наверное, всего из двух простыней и состояла. И теперь Петр Сергеевич Королев болтался в своей привязи чуть пониже балкона в комнате Ивара.

Если бы в их доме имелись балконы еще и на втором этаже, у её деда еще оставался бы шанс. Он мог бы перебраться в квартиру, пока не охваченную огнем, и там дождаться приезда пожарной команды. Или использовать одну из простыней, чтобы спуститься со второго этажа — если не до самой земли, то почти до неё. Однако — в бывшем присутственном учреждении чугунные балконы были предусмотрены только на третьем четвертом этажах. Так что профессор завис метрах в семи-восьми над землей: слегка раскачиваясь вправо-влево, роняя наземь капли воды, стекавшие с намоченных им простыней.

«Дедушка, прыгай!» — хотела крикнуть Настасья, но осеклась, только успев сделать вдох. Двор их дома покрывал слой старого асфальта: ухабистого, выщербленного, исковерканного трещинами и вскипавшего пузырями острых кочек. Падение на него с высоты могло бы убить человека куда более молодого, чем её дед. И Настасья заозиралась по сторонам — думая, к кому бы обратиться с просьбой: вытащить из дому какие-нибудь матрасы или хотя бы одеяла, чтобы разложить их на асфальте.

Стал бы кто-то возвращаться в горящий дом, чтобы такую просьбу исполнить? Выяснить это Настасья не успела. Она вдруг услыхала крик Ивара:

— Петр Сергеевич, не надо! Не возвращайтесь за ними!

И вскинула голову, позабыв про капюшон, который тут же соскользнул с гривы её густых черных волос.

Её дед зацепился ногами за чугунные балясины балкона Ивара и пробовал перебраться через перила — которые наверняка успели раскалиться. И профессор пытался схватиться за них через простыню, из которой была сделана его веревка.

«Он обещал, что выведет их, — подумала Настасья с поразившей ею саму отстраненностью, — и хочет сдержать свое обещание. Он с самого начала так решил — потому и отдал мне ту вещь».

Она сунула руку в карман и нащупала упрятанный в полиэтилен квадратик. Однако вытащить его, чтобы рассмотреть — не успела. Её дедушка перебрался-таки на балкон третьего этажа и быстро глянул вниз.

— Уходите! — крикнул он внучке и её другу, взмахивая рукой — указывая в сторону подворотни, выходившей на улицу. — Прямо сейчас!

Но, конечно, Ивар и Настасья с места не сдвинулись — только смотрели на него во все глаза. Профессор задержал на них взгляд — но совсем ненадолго, на пару секунд. А потом ловко и сноровисто развязал узел на своей страховочной привязи, раскрутил свернутую в жгут мокрую простыню и накрылся ею с головой. После чего шагнул с балкона в комнату.

8

Настасья даже не понимала, что кричит, повторяя: «Дедушка, дедушка!..» Но тут Ивар зажал ей ладонью рот — как много лет назад, на пляже.

— Тише, ради Бога! — прошептал он, свободной рукой набрасывая капюшон ей на голову. — На нас и так все смотрят!

Первым побуждением Настасьи было — вцепиться зубами в его ладонь, как она уже делала. Но теперь ей было не девять лет. И она просто отвела от своего лица руку Ивара, перед тем кивнув ему — дескать, буду молчать.

И она вправду молчала, только поминутно переводила взгляд с балкона, на котором только что находился её дед, на двери подъезда — из которых валил черный дом. Ни в проеме балконных дверей, ни на выходе из подъезда её дедушка не появлялся. И сёстры Ивара, конечно же, не появлялись тоже.

Никто не выходил из дверей и двух других подъездов дома — не выносил свое имущество. Жильцы даже не пытались самостоятельно тушить пожар или спасать свои вещи. Как видно, такого добра в городе хватало с избытком: и брошенных квартир, и брошенных неновых вещей. Никто не сунулся бы в огонь, чтобы вытащить бывшее в употреблении имущество. И никто не полез бы спасать соседа — если бы даже хорошо знал его. А Настасьин дед всегда держался наособицу. И соседи не просто испытывали безразличие к его жизни или смерти — они даже не заметили бы разницы между тем и другим.

Однако — безразличны эти люди были не ко всему.

Настасья пребывала в таком отчаянном напряжении, что далеко не сразу уловила: в толпе вокруг происходят перемены. Ивар уже несколько раз тянул её за рукав, шепча: «Ну, всё, нам нужно уходить!». Однако девушка только выдергивала руку — и продолжала смотреть на горящий дом.

А когда Настасья догадалась, наконец, оглядеться по сторонам, её окатило волной паники. Все эти люди, сгрудившиеся вокруг — они уже не просто смотрели на них с Иваром. Они медленно, шажок за шажком, брали их в кольцо. Это их молчаливое приближение было почти незаметно глазу, особенно — в ночной темноте, которую только слегка разгоняли языки огня. Настасья догадалась, что их окружают, лишь тогда, когда заметила: между ними и спасительной подворотней, на которую указывал её дед, больше нет прохода. Его перекрывают с полдесятка человек — мужчин и женщин, жадно глазевших на неё и на Ивара.

Настасья подумала: будь хотя бы один из этих людей колбером, она сама и её почти жених уже превратились бы в безликих существ, словно бы слепленных из сырого теста. То, что толпа еще не атаковала их, означало только одно: капсулами Берестова/Ли Ханя никто из их соседей не обзавелся. Считали это пустой тратой денег — пусть и не таких уж больших.

С Глобалнетом или без него, Настасья понимала: те люди, чья внешность могла стать источником наживы для колберов, давно уже перекочевали в специализированные лечебные учреждения. Человеческий генофонд не обладает беспредельными возможностями — Настасьин дедушка не раз говорил об этом. Число по-настоящему красивых людей не столь уже велико относительно общей численности мирового населения — убывавшего теперь быстрее, чем во время средневековых эпидемий чумы. И физическая красота не может гарантированно воспроизводить самое себя. Даже очень красивые родители совсем не обязательно производят на свет красавцев-детей. Стоило ли удивляться тому, что в городе Риге (и в других городах, надо полагать, тоже) за последние десять лет резко поубавилось число людей, которые могли считаться привлекательными аватарами для желающих пройти трансмутацию?

И вот теперь здесь, посреди ночи, одни среди толпы, появились они с Иваром. Когда её дедушка говорил про мышек среди кошек, то он, пожалуй, еще милосердно смягчил краски. Настасья и её друг — они стояли сейчас среди толпы, как жертвы кораблекрушения среди целого племени туземцев-людоедов. Что там Джек Лондон писал про страшные Соломоновы острова? Его бы отправить в 2086 год — с его улыбкой кинозвезды и фигурой пловца!

Все эти мысли промелькнули в голове Настасьи быстрее, чем она успела сделать вдох и выдох. Глаза ей разъедал дым, горло саднило, а кожу на лице словно бы стянуло сухой маской. Однако в голове у девушки внезапно прояснилось, и все её мышцы завибрировали от выплеска горячей силы: адреналин сделал своё дело. Про адреналин — как и про всё остальное — Настасье рассказывал дедушка. И не затем он погиб, чтобы они с Иваром дали себя сожрать. А в том, что он погиб, сомнений у Настасьи не осталось. Их дом пылал.

— Надо уходить, — одним уголком губ выговорила она, обращаясь к Ивару.

И тот, уж конечно, был согласен с ней всем сердцем. Вот только — время для ухода они упустили. Люди в толпе, до этого двигавшиеся медленно и сторожко, теперь уже больше не таились.

— Берем их, пока пожарных нет! — прокричал кто-то из погорельцев.

И все они, словно армия зомби в старом сериале про ходячих мертвецов, прихлынули к Настасье и к Ивару. Те инстинктивно встали спина к спине — как пираты, принимающие оборонительную стойку у мачты. И Настасья пожалела, что дедушка отдал ей какой-то непонятный квадрат в полиэтиленовой упаковке — вместо того, чтобы дать ей свой пистолет.

— Не подходите! — крикнул Ивар и, сорвав через голову черную кожаную сумку, взмахнул ею, как если бы держал в руках кистень.

Нападавшие чуть-чуть подались назад, но — всего на пару сантиметров.

— По ногам их бейте! — крикнул кто-то из толпы. — Чтобы они упали! Только не затопчите их — надо, чтоб их головы остались целы!

Ивар одним движением расстегнул молнию на сумке и принялся шарить в ней, явно ища хоть что-нибудь для защиты. Человек из толпы, стоявший к нему ближе других, попытался ударить его подсечкой по ногам, и юноша только в последний момент заметил это и сумел отпрыгнуть, так что нога нападавшего прошла мимо. И тот, не удержав равновесия, завалился на спину и разразился яростной бранью.

— Погодите, — крикнул кто-то из погорельцев, — у меня есть электротазер! Мне только нужно к ним подобраться…

И в этот момент с балкона — из бывшей квартиры Озолсов — вниз полетел горящий человек.

Глава 4. Мост

27-28 мая 2086 года. Ночь с понедельника на вторник. Рига

1

Пылающее тело рухнуло на толпу — всего в паре шагов от Ивара и Настасьи. Их обоих окатило не просто жаром — их словно бы сунули головами в мангал, где жарились и плевались жиром шашлыки. И этот сытный запах жареного мяса показался Настасье самым жутким из всего, что с ней происходило в жизни.

«Дедушка, ты всё-таки прыгнул», — подумала она. И что-то в её сердце омертвело и уничтожилось при этой мысли.

А между тем (туземцы) люди, на которых свалился полыхающий мертвец, одним только запахом не отделались. Двор огласился криками ужаса и боли, многие начали хлопать себя по спинам, головам и плечам, сбивая языки пламени — реального или мнимого. Мертвец ухитрился кое-кого поджечь, это правда. Но еще больше народу он своим падением напугал и заставил отступить. Пятился от догорающего на асфальте тела и человек, сжимавший в руках нечто вроде электродрели без сверла: владелец тазера.

— Бежим! — закричал Ивар, хватая Настасью за руку.

И — они почти успели выскочить из подворотни на улицу до того, как их соседи очухались. Ах, если б Настасья могла променять свою красоту на пару крыльев для себя и для своего друга! Но никто им крыльев не предлагал. А один из туземцев заорал им в спину: «Держи! Удирают!» в тот самый момент, как они с Иваром выбегали со двора.

2

Знай они с самого начала, в какую сторону бежать, дело, быть может, и не обернулось бы так худо. Они с Иваром всё-таки получили фору — пусть и в пару десятков метров. И им было по восемнадцать лет. Но — Настасья давеча сказала чистую правду: они не имели ни малейшего представления о нынешнем городе. И, очутившись посреди улицы, поначалу просто опешили.

Это не была Рига — просто не могла быть она. Настасья решила: она спит, и ей снится кошмарный сон — вроде тех, где к ней являлся безносый лорд Волан-де-Морт. Иначе с чего бы ей видеть свой родной город — город с роскошнейшей архитектурой, жемчужину в короне Балтики, — а таком образе?

Да, было темно: фонари на улице горели — один из трех. Да, улицу тоже частично заволокло дымом. Но и в дыму картина метаморфоз открывалась вполне отчетливо. В один миг девушка поняла, почему пожарная машина не едет так долго. И почему полицейские наряды прибывают на вызовы только через несколько часов. А как они должны были ехать — и полицейские, и пожарные? На проезжей части почти без просветов, одним нагроможденьем, стояли брошенные машины. Так что, когда Ивар и Настасья всё-таки пустились наутек, им пришлось лавировать между пустыми электрокарами и их распахнутыми дверцами, как внутри лабиринта.

Под ногами у них тут же захрустели осколки стекла. И такой же хруст производили подошвы преследователей, затопотавших у них за спинами. Оно было и понятно: в окнах, в плафонах фонарей, в ветровых стеклах брошенных электрокаров и в витринах магазинчиков, которых в этом квартале было когда-то полным-полно — везде зияли чернотой разных размеров пробоины. Но — благодаря стеклянному крошеву под ногами беглецы хотя бы могли не оглядываться, чтобы проверить, как далеко от них находятся (туземцы) соседи.

Ивар и Настасья выбрали направление своего бегства автоматически, не думая: побежали под уклон улицы, к какому-то пересекавшему её широкому пространству — неосвещенному и непонятному. Бежать в гору у них просто не доставало сил.

Брусчатку под их ногами покрывали выбоины, заполненные водой после недавнего дождя, и они с Иваром были на грани падения уже раз по пять каждый. Упасть означало бы — смерть. Стоило только преследователям оказаться от них на расстоянии выстрела из тазера, и погоня закончилась бы. Но Настасья с Иваром продолжали бежать, не сбавляя скорости. Как и те, кто гнался за ними — с криками на русском и на латышском языках, с руганью (кто-то из преследователей явно упал), чуть ли не с улюлюканьем. Настасья подумала: сама погоня уже вогнала этих людей в такой раж, что они могут просто убить их — безо всяких выкрутасов.

И тут же мимо её головы пролетел и приземлился на несколько шагов впереди булыжник из брусчатки. Другие преследователи наградили метателя возмущенными воплями, возможно — даже тумаками, и кто-то злобно выкрикнул: «Идиот, сказано же было: не в голову». Но — толку-то было бы в этом, если бы бросавший не промазал?

Ивар увлек Настасью к стенам домов — где царила почти полная тьма. Там, конечно, в них труднее было бы попасть, если бы кто-то повторил попытку с камнем. Но и бежать стало намного тяжелее. Возле стен громоздились коробки с непонятным хламом, пакеты с тряпьем и еще какое-то явно мародерское имущество, отчего-то брошенное на полдороге. Пару раз им с Иваром приходилось перепрыгивать через распахнутые чемоданы, покинутые владельцами. Как видно, не одним только Карине и Сюзанне приходила в голову мысль об отъезде. И не им одним осуществить этот отъезд так и не удалось.

А потом Ивар нечаянно задел на бегу какой-то рекламный щит — старый, должно быть: на нем красовалось истершееся лицо Максима Берестова, сжимавшего в руках колбу имени себя. И на тротуар перед ними выкатилась детская коляска. Настасья охнула и замерла на месте. Её ноги словно бы затянуло в тот самый зыбучий песок, о котором она много лет назад говорила Ивару.

3

Сидевший в коляске ребенок был девочкой примерно двух с половиной лет. Но — именно что был. Хотя ребенок и не умер. По крайней мере, формально.

Девочка откинулась на спинку прогулочной коляски и совершала руками одно и то же повторяющееся движение: покачивала то вправо, то влево небольшую куклу, которую она держала. Она и сама могла бы показаться заводной куклой: в цветастом платьице и с розовыми лентами в светлых волосах. Но платье на ней там и сям свисало клочьями. А лицо девочка склонила так низко, что её подбородок должен был бы касаться её груди. Вот только — Настасья подозревала, что никакого подбородка у ребенка теперь уже нет. И еще: она поняла, что умрет на месте, если только заглянет в это низко склоненное личико.

— Бежим, ей уже не помочь! — закричал Ивар и снова потянул Настасью за собой; но почти тут же отпустил её руку.

Девушка подумала: «Ну, вот, он решил бежать дальше без меня». И тут же сказала себе: это хорошо. Так хотя бы он спасется. А потом увидела, что Ивар скинул с плеча ремень черной кожаной сумки, которую дал ему профессор Королев. И выставил её перед собой, будто щит.

Настасья обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть: преследователь с тазером их настиг. Две медные проволоки, похожие на длинные пружины, вылетели из дула диковинного пистолета, и электроды, которыми они заканчивались, с шипением ударились о жесткую кожу сумки. Свиная кожа оказалась много прочнее человеческой: электроды вонзились в неё, но не пробили насквозь. Хотя урон всё же нанесли.

Ивар держал сумку боком — не успел перехватить поудобнее. Равно как не успел и застегнуть молнию на ней — расстегнутую во время безуспешных поисков оружия. Руки Настасьиного друга непроизвольно дернулись, когда передающие заряд электроды оказались возле них, сумка перевернулась расстегнутой молнией вниз, и всё её содержимое полетело на булыжную мостовую и на коляску с безликой девочкой. Та при этом даже не вздрогнула — продолжила качать куклу.

Ивар вскрикнул и попытался поймать выпадающие из сумки вещи. Однако сделал только хуже: какой-то пакет раскрылся прямо у него в руке. Легкий ветерок подхватил его бумажное содержимое и понес туда, где были их преследователи.

— Я растяпа! — в сердцах воскликнул Ивар.

Но соседи (туземцы) вдруг замерли на месте и принялись хватать парившие в воздухе бумажки прямо на лету. Или подбирать их с тротуара, выдирая друг у друга из-под ног. А человек с тазером бросил наземь свое оружие и кинулся курочить еще один пакет, тоже выпавший из сумки.

Тут только Настасья уразумела: по темной улице разлетаются деньги. Причем не какие-то балтийские марки, а червонцы: валюта Евразийской конфедерации, куда они с Иваром по замыслу дедушки должны были отправиться. И найти там Китеж-град — невидимый, надо полагать.

Настасью начал разбирать смех, и она прикрыла себе ладошкой рот — чтобы Ивар, чего доброго, не решил, будто она спятила. Но тому было не до неё. Он выпустил из рук сумку, на которой еще исходили искрами электроды из тазера, а затем совершил поступок настолько дикий, что Настасья не поверила собственным глазам. Он схватил под мышки (безликую) девочку с куклой и попытался пересадить её на тротуар. Вот только девочка снова принимать сидячее положение не пожелала. Её ножки распрямились, повисли и больше уже не сгибались. Так что Ивар просто уложил её на бок. А потом — сел в коляску сам, подобрав под себя ноги и почти что упершись в колени подбородком.

По мнению Настасьи, одного этого должно было хватить, чтобы детское перевозочное средство развалилось на части. Но нет: коляска оказалась прочной; она заскрипела — и только. И Настасьин почти жених произнес слова, каких прежде она от него не слыхивала:

— Садись ко мне на колени! Живо!

4

Коляска катилась под уклон, всё более набирая скорость. Она кренилась под ними — то на один бок, то на другой, подвывала и скрипела, временами выписывала зигзаги и кренделя, но всё-таки ехала. И не разваливалась — пока что.

Между тем их преследователи не слишком долго возились, собирая рассыпавшиеся деньги. То ли банкнот оказалось не очень-то много, то ли погорельцы проявили необычайную сноровистость. Даже сквозь скрежет колясочных колес, грозивших в любой момент отвалиться, Настасья слышала звуки возобновившейся погони. Правда, теперь они с Иваром передвигались намного быстрее своих соседей, однако это преимущество могло растаять в любую секунду, если (когда) коляска развалилась бы под ними.

Но Настасья даже звуки погони на несколько секунд перестала слышать, когда их транспортное средство докатилось-таки до конца улицы. И девушка поняла, что это был за серый просвет, к которому они направлялись. Собственно, понять это она должна была бы сразу — ведь до того, как дед заточил их с Иваром в «башню из слоновой кости», они тысячу раз гуляли по этому району города. А главное, мама Ивара много раз упоминала о том, что работает в госпитале за рекой!

И тут их коляска, наехав обоими правыми колесами на бордюрный камень, опрокинулась. Она так и не развалилась на части, просто с размаху вышвырнула своих пассажиров на брусчатку почти не освещенной набережной. Широкая полоса перед ними — это была река Даугава. А впереди, величественный даже теперь, темнел наведенный полвека тому назад мост Европейского Союза.

5

Настасья знала от своего деда, что в прошлом, за десятилетия до нынешней катастрофы, три страны, ныне входящие в Балтийский союз, состояли в двух иных союзах. Один из них — Советский Союз — был единым государством и распался еще в конце двадцатого века, разорванный экономическим коллапсом и амбициями внутренних национальных элит. А вот другой союз продержался намного дольше. И являл он собой межгосударственное объединение, сопоставимое, разве что, с Римской империей.

Но история учит одной непререкаемой истине: все империи рано или поздно рушатся. Исключений тут не бывает. И Европейский Союз, сокращенно — просто ЕС, тоже таковым не стал. Он просуществовал ровно сто лет, почти день в день. В марте 2057 года шесть стран-учредительниц интеграционного блока: Германия, Франция, Италия, Бельгия, Нидерланды и Люксембург — подписали историческую декларацию о прекращении всех взаимных обязательств. Впрочем, ЕС к тому времени имел место быть уже только на бумаге.

Дедушка Настасьи говорил, что историки сломали немало копий, споря о том, когда же на самом деле начал происходить его распад? Кто-то говорил: всё началось в 2016 году, когда Британия решила хлопнуть общеевропейской дверью. Другие с ними не соглашались, утверждая: выход Британии — пресловутый Brexit — не сильно навредил бы объединенной Европе. Но вскоре после этого её ударила ножом в спину Греция: решила отказаться от евро и вернуться к своей национальной валюте — драхме. Причем выдвинула железный аргумент: с дорогим евро страна ни за что не сумеет поднять международную конкурентоспособность своих товаров, а главное — своих самых востребованных услуг: туристических. И, стало быть, не сможет найти средства на погашение долгов перед внешними кредиторами. Но, впрочем, Греция изъявила готовность остаться в составе зоны евро, ежели её кредиторы (другие страны ЕС, и в первую голову — Германия), спишут ей долги. А когда Германия назвала такое заявление шантажом, Греция предложила ей умолкнуть (деликатно выражаясь) и не мешать греческому народу самому избирать собственное будущее.

Находились, однако, спорщики, которые утверждали: даже после этой эскапады Греции ничего катастрофического не случилось бы, если бы в это же самое время на востоке Евразии не начали вырисовываться контуры новой империи Чингисхана. Так злые языки именовали будущую Евразийскую конфедерацию — сокращенно ЕАК. Хотя мало кто доходил до такого лукавства, чтобы обвинять ЕАК в прямом воздействии на грядущий распад Европейского союза. Как ни крути, а при создании Евразийской конфедерации в неё вошло всего четыре государства: Россия, Белоруссия, Казахстан и Киргизия. И по своему геополитическому влиянию вряд ли она могла тягаться с ЕС, который на тот момент включал в себя 27 стран. Нет, создание Конфедерации стало триггером крушения ЕС в силу совсем других причин.

Всё дело было в том, что с момента возникновения ЕАК страны Европы словно бы перестали замечать свои внутренние проблемы. Негласно условились считать их ничтожными и несущественными. А в качестве главной и чуть ли не единственной угрозы своему благополучию стали воспринимать Евразийскую Конфедерацию — которую европейцы упорно путали с Российской Федерацией.

Греция вышла из зоны евро? Так это всё потому, что православная Москва сумела по церковным каналам повлиять на православный греческий клир. А тот, в свою очередь, залучил в свои сети и охмурил политический истеблишмент страны.

Сербия отозвала свою заявку о вступлении в ЕС? Так ведь и сербы — тоже православные. Да и, к тому же, они до сих пор с благодарностью вспоминают, как Россия вступилась за них в 1914 году. И, конечно же, в их демарше тоже виновата Москва.

Венгрия и Чехия ни в какую не хотят принимать на своей территории иностранных мигрантов? Так это и подавно — влияние Москвы. Ведь и Прага, и Будапешт когда-то находились у неё под пятой. И до сих пор испытывают за это благодарность… Ну, то есть, не то, чтобы благодарность… Да, в общем — неважно. Что-то ведь они к Москве испытывают! И, следовательно, она априори виновата.

Ситуацию не исправил даже перенос единой столицы Конфедерации из Москвы в Санкт-Петербург. Рука Санкт-Петербурга — это как-то не звучало. Европейцы по старинке винили во всех своих бедах именно Москву. И объединенная Европа становилась разъединенной, сама того не замечая — слишком уж поглощенная страхом внешней угрозы.

Однако разъединение это случилось не разом, не в один год. Даже — не в одно десятилетие. И в начале 2030-х страны Балтии, уже тридцать лет как являвшиеся членами ЕС, оказались одним из форпостов борьбы с этой самой внешней угрозой. Балтийцы и сами понимали, что очутились как будто между Римом и гуннами. Позиция — врагу не пожелаешь. И не так уж много времени прошло, прежде чем они покинули состав ЕС, чтобы создать свою собственную группировку: Балтийский Союз. Но — в 2036 году об этом еще никто не помышлял. И геополитические союзники изо всех сил старались заручиться благорасположением балтийцев. Так что на собственные средства возвели в Риге новый мост через Даугаву, оговорив только одно условие: чтобы за ним навсегда сохранилось название: мост Европейского Союза. А потому и в 2086 году он всё еще именовался так.

6

Мост был двухуровневым. На нижнем уровне располагалось четырехполосное шоссе, а верхний предназначался для пешеходов и велосипедистов (в 2030-х годах вся Европа раскатывала на велосипедах). Но теперь, через пятьдесят лет, обе части моста насквозь пронзал бледно-голубой лунный свет: ни одного велосипедиста или электрокара по нему не двигалось. И даже Настасья с Иваром, просидевшие последние девять лет в башне из слоновой кости, хорошо понимали: в пустынности этой повинна не одна только ночь.

Когда коляска упала, они оба так треснулись о брусчатку набережной, что из них чуть дух не вышибло. И Настасья подумала (снова издав истерический смешок, но теперь только мысленно), что, разбейся они сейчас насмерть — и стали бы единственными взрослыми людьми в мире, которых убила детская прогулочная коляска.

Однако они не разбились. И, хоть и ушиблись, но не настолько крепко, чтобы им отказали зрение и слух. Лежа не земле, они отлично видели, что к ним спешат давешние преследователи. И что владелец тазера подобрал его с земли и теперь бежит впереди всех.

— Вставай! — Голос Ивара прозвучал хрипло. — Нам надо перейти мост! Твой дед говорил: в пешеходной части образовались провалы. Так что эти мерзавцы всей толпой бежать за нами не смогут.

Настасья хотела спросить Ивара: а сами-то они как станут через эти провалы перебираться? Она едва могла пошевелиться от изнеможения. И всё-таки она перекатилась на бок и подтянула колени к груди, чтобы потом было легче подняться. Тогда-то она и увидала их — вторую группу.

Поначалу девушка решила: это их соседи решили разделиться, чтобы взять их с Иваром в клещи. Она охнула и указала на людскую массу, которая перемещалась вдоль набережной. И только потом поняла: вовсе это даже не их соседи! Новая толпа состояла из доброй сотни человек. А в их с Иваром доме и пятой части от этого числа не проживало. Но главное — эти новые двигались как-то не так.

Настасье сперва показалось: это какое-то религиозное шествие. Сама она давно, лет десять назад, участвовала вместе с мамой и папой в пасхальном крестном ходе. И это было очень красиво и празднично: посреди ночи люди шли вокруг одного из православных соборов города, держа в руках зажженные свечи. Шли — вот так же степенно, без всякой суеты.

Девушка стала вспоминать: а не Пасха ли сегодня? Но — нет: Пасху они с дедушкой праздновали в семейном кругу еще седьмого апреля! Дедушка еще говорил тогда: Кириопасха — когда Пасха и Благовещенье приходятся на один и тот же день — обычно предвещает события огромной исторической важности. В двадцатом веке такое было, к примеру, в 1991 году — когда прекратил свое существование Советский Союз. «Кириопасха была и одиннадцать лет назад, в 2075 году, — прибавил Петр Сергеевич тогда. — Говорят, именно в тот год Берестов и открыл возможность трансмутации».

Так что это никак не могла быть пасхальная процессия. Да и свечей идущие люди не держали. Они вообще ничего не держали в руках. У них — у всех до единого — пустые руки свисали плетьми вдоль боков. Даже издали это было заметно.

— Не смотри туда! — с усилием выговорил Ивар. — Вставай скорее! Надо бежать!

И Настасья с удивлением осознала: сейчас её друг напуган сильнее, чем когда-либо за эту ужасную ночь.

— Ты знаешь, кто они? — Настасья кое-как приподнялась за четвереньки, а Ивар попытался потянуть её за локоть вверх, но тут же со стоном разжал пальцы и закашлялся.

— Кажется, знаю, — почти беззвучно произнес он; и девушке показалось, что на губах его пузырится какая-то темная слюна.

Настасья всё-таки встала на ноги, и они с Иваром, опираясь друг на друга, оглянулись. От соседей их отделяло теперь не больше двадцати пяти метров. Но, когда Ивар и Настасья повернули к ним головы, их преследователи вдруг остановились. Все разом — так резко и внезапно, как если бы натолкнулись на сделанную из стекла стену.

Один из них выкрикнул что-то по-немецки; Настасье послышалось, что это были слова: gute Hirten². («Хорошие пастухи? Что это может означать?»). И от этих двух слов соседи-погорельцы начали, словно по команде, пятиться и отступать. А человека три — так и вовсе опрометью кинулись бежать.

— Что он сказал? — Настасья решила, что расслышала неправильно, и повернулась к Ивару, бледное лицо которого словно бы серебрилось в лунном свете.

— Он сказал — добрые пастыри. — И, когда он это произнес, Настасья поняла, что любые увертки уже бессмысленны: она видит на его губах пузырящуюся кровь.

7

Она никогда прежде ни о каких добрых пастырях не слыхивала. То есть, она знала, конечно, евангельское изречение: пастырь добрый душу свою полагает за овцы³. Но каких таких пастырей имел в виду их сосед? И почему все их соседи так дружно струсили и дали драпу? Может быть, она побоялись, что пресловутые пастыри покарают их за то, что они вознамерились продать Настасью и её друга колберам? Но почему тогда Ивар перепугался до чертиков, когда увидел толпу на набережной и услыхал слова гуте хиртен? Ведь они с Иваром, по сути, и были двумя потерявшимися овцами, которых добрым пастырям надлежало спасти!

Все эти мысли промелькнули у Настасьи в голове за одну секунду. И она отринула их все, разом. Сейчас имелись вещи поважнее.

— Ты расшиб себе ребра? — быстро спросила она Ивара. — Дышать — больно?

— Если мы не поспешим, то нам всё будет больно. Скорее! Мы должны их опередить.

Ивар больше не пытался взять её за руку, и Настасья поняла, что уже получила ответ на свой вопрос. Он при падении то ли ударился правым боком о брусчатку, то ли сверхпрочная коляска врезала ему по ребрам своей рамой.

— Тогда нам нужно на мост, — сказала Настасья. — Мы должны перебраться на другую сторону.

Им нужно было срочно попасть в ближайший госпиталь. Хотя бы в тот, где прежде работала мама Ивара. И они устремились к мосту ЕС.

Ивар бежал, не сбиваясь с шага — хоть и держал правую руку крепко прижатой к боку. Сплоховала сама Настасья: поглядела в сторону приближающейся толпы. Несколько человек из неё как раз оказались в круге света, который отбрасывал один из уцелевших фонарей на набережной. Так что девушка мгновенно уразумела, кто движется в их сторону. Не поняла только, почему их так много. И кто заставил их идти? Она ведь уже убедилась: они сами собой не стронутся с места, даже если будут гореть заживо. Всю эту толпу (Настасья сочла тогда, что всю) составляли безликие.

8

Настасья решила, что это наименование — безликие — было милосердным. Пожалуй, даже поэтическим.

«Мои мама и папа — они были такие же, — подумала она, даже не осознавая, что больше не бежит — стоит на месте. — Какая я была счастливая, что не рассмотрела их тогда! И что глядела на Карину всего одну минуту».

Все эти люди, которые механической шаркающей походкой шли теперь к мосту, не держали лица низко склоненными, как та маленькая девочка. Кто-то (добрые пастыри?) откинул им головы назад. Так что передняя часть головы у каждого, кто брел по набережной, была запрокинута к небу — к полной луне. И — какие уж там безликие: все эти люди были безносые, безгубые, безбровые. Возможно, что и безглазые — но глаза у всех были плотно зажмурены, как давеча у Карины.

А потом в свете фонаря возникло еще одно лицо: абсолютно черное и блестящее. Настасья предположила: какой-то чернокожий стал жертвой колберов. Но потом разглядела, что черноликий просто нацепил на себя маску, полностью скрывавшую его черты. Весь в черном, он был похож на японских ниндзя из старых фильмов. И руки его не висели плетьми. Он держал наперевес длинный тонкий шест и время от времени тыкал им в бока и спины безликих, которые начинали выбиваться из толпы.

— Настасья, да что же ты?!.. — Ивар заметил, что она остановилась, только когда сам добежал до моста. И теперь взирал на неё с ужасом.

Но девушка была словно под гипнозом. Она стояла и смотрела на приближающихся (безликих) зомби, почти машинально выделяя из их числа людей в черных масках. Она узрела уже четверых, шедших по флангам. Но почти не сомневалась, что в арьергарде колонны идет еще с десяток пастухов, и что они гонят своих овец в какое-то определенное место.

Ивар подбежал к ней и стиснул её ладонь — левой рукой.

— Ты что, не понимаешь? — Он придвинул губы, перепачканные кровью, к самому капюшону на её лице. — Они сейчас все пойдут на мост. Если мы не успеем перейти, нас просто затопчут.

Настасья чуть было не сказала: «Ну и пусть». Но потом нащупала в кармане ветровки запечатанный в полиэтилен квадрат. Вещь эта явно имела для её дедушки громадную ценность. И теперь она, Настасья, была не вправе погибнуть — унеся с собой последнее, что от него осталось.

Она сжала левую руку Ивара, и они поспешили к мосту.

Глава 5. Провал

28 мая 2086 года. Вторник, после полуночи. Рига

1

Сперва им показалось: они намного опередили безликих. Те двигались совсем не шустро, а пастыри понукали их без особого усердия, явно желая лишь одного: чтобы заблудшие овцы добрались до какого-то места назначения. И вряд ли им был госпиталь, где трудилась когда-то Татьяна Павловна, мама Ивара.

Однако тусклый свет, освещавший набережную, путал расстояния. Ивар и Настасья только-только ступили на мост, когда услышали многоголосое свистящее дыхание, вырывавшееся из вертикальных прорезей-ноздрей безликих овец. И, увы, они двое уже не могли идти быстрей. Ивару и без того каждый шаг давался с болью, и на лице у него выступили крупные капли пота.

Пройти они могли только на верхний ярус моста; выезд на нижний ярус — автомобильный — имелся лишь из туннеля, выходившего к самой набережной. И ясно было, что пастыри погонят безликих тоже по верхнему мосту. Однако выбора у беглецов не оставалось.

— Мы сможем! — Настасья крепче сдавила левую руку Ивара. — Бежим!

Но всё, что им удалось — это пойти более или менее быстрым шагом. Здесь под их ногами не было битого стекла, и девушка поминутно оглядывалась — смотрела, далеко ли от них безликая толпа.

Но и люди в масках — gute Hirten, добрые пастыри — явно не были слепыми: они тоже обозревали место действия. Настасья заметила, как двое чернолицых сблизились и принялись совещаться. При этом они периодически взмахивали своими шестами, указывая в сторону моста.

— Что, нас заметили? — Ивар задал вопрос шепотом, но всё равно закашлялся.

— Не говори ничего, пожалуйста! — Настасья, не удержавшись, снова глянула через плечо. — Они далеко, и мы в любом случае успеем раньше них перейти на ту сторону.

Но первые безликие уже подходили к мосту. И пастыри при помощи настойчивых тычков шестами заставляли их поворачивать в нужном направлении: к пешеходной дорожке.

— Надвинь капюшон пониже! — велел Ивар. — Главное, чтобы они не увидели наших лиц. Прости, что я потерял сумку твоего дедушки!

— Да помолчи ты! При чем тут вообще сумка?

— Если б у нас оставались деньги, мы могли бы купить себе новую одежду. Тогда у пастырей было бы меньше шансов опознать нас.

— Да кто они такие — эти пастыри? — Настасья забыла даже, что сама велела своему другу молчать.

— Мама рассказывала о них — по секрету. В её госпитале…

Договорить он не успел. Настил пешеходной дорожки, по которой они шли, задрожал и словно бы даже загудел. И Настасья не стала больше глядеть назад. И без того было ясно: безликих начали загонять на мост.

Ивар тоже всё понял.

— Пошли, и не оборачивайся больше! — Он снова сжал её руку — повлажневшей от пота ладонью. — Если на мосту провалы, нам нужно смотреть под ноги.

Луна светила ярко. Да и, к тому же, мост освещали уцелевшие фонари и красные сигнальные огни — призванные обеспечить безопасность проходящих судов (которых, правда, той ночью не наблюдалось вовсе). Так что темные пятна провалов Ивар и Настасья заметили еще шагов за десять. Не сговариваясь, они подались влево: к огражденью дорожки, отделявшему её от нижнего уровня моста, по которому не проезжало ни одной машины. Прижавшись к поручням спиной, они стали бочком пробираться мимо провалов, временами возвращаясь на сам настил — в тех местах, где он оставался целым.

— Нам нужно идти быстрее! — всё время повторял Ивар. — Плохо, если они просто разглядят нас. А уж если поймают…

И Настасья даже не спрашивала, что именно произойдет с ними в этом случае. Они и без того двигались настолько резво, насколько могли. Однако — недостаточно резво. И, когда позади них началось действо, они оказались слишком близко от него. Так что разглядели все его детали.

2

Настасья с Иваром услышали громкий всплеск далеко внизу. И остановились — почти против своей воли. Они как раз обходили повреждение в настиле дорожки, пробивавшее всю конструкцию навылет, и, когда поглядели сквозь него на реку, сразу поняли, что произошло.

Несколько сероватых тел в изорванной одежде еще плавало на поверхности воды. Но расходящиеся пузыри ясно показывали: еще больше оказалось (безликих) тех, кто уже шел ко дну.

— Пастыри — они знают, как вода действует на безликих? Знают о ложной декомпрессии? И потому их и топят? — спросила Настасья; она была слишком измучена и слишком близка к догадке с самого начала, чтобы удивляться или возмущаться.

— Как правило — да, — сказал Ивар. — Идем!

И они, прижимаясь спинами к парапету пешеходной дорожки, приставным шагом двинулись дальше. Вот только — всплески, доносившиеся снизу, всякий раз заставляли их вздрагивать и замирать на месте. Настасья даже уверилась в том, что до них долетают брызги речной воды — всякий раз, когда очередная безмолвная группа срывается вниз. Но это, конечно, была уже чистая фантазия. А вот что фантазией не было — так это убывающее расстояние между ними и овцами. Хорошо, хоть сами пастыри пока еще на мост не выходили. Настасья видела: она продолжают трудиться у входа на пешеходную дорожку, направляя безликих своими (пастушескими палками) шестами.

Настасья с Иваром видели: безликие идут ко дну безмолвно и бездвижно, словно манекены. И это сходство с манекенами отчасти обмануло их обоих — заставило позабыть правду. Так что они оказались не готовы к тому, что произошло дальше.

После короткой перебежки они добрались до очередной бреши в настиле — не слишком обширной, но расположенной рядом с поврежденным ограждением дорожки. Наверное, кто-то из велосипедистов потерял управление и врезался в него, выломав несколько секций.

— Я пойду первой и буду держать тебя за левую руку, — сказала Настасья.

И они пошли — медленно, почти движком, глядя всё время вниз. Очередная группа безликих незадолго до этого свалилась в реку. И некоторые — кто еще не успел утонуть — проплывали теперь прямо под беглецами. Сероватая кожа трансмутантов окрашивалась в кровавый оттенок сигнальными огнями моста, и большинство из них плыло спинами вверх. Большинство — но не все.

Безликие мужчина и женщина качались на воде рядышком. Возможно, это были муж и жена, возможно — мать и сын. А, может, они были друг для друга посторонними, и вместе их свело лишь усердие добрых пастырей. Но только — они оба плыли с открытыми глазами.

Так Настасья впервые увидела взгляд безликих.

Когда-то в детстве у неё была книжка со сказками саамов — дедушка подарил. Книжка была красивая, с цветными иллюстрациями. Но девочка не потому её запомнила. В тех сказках саамы боролись с многочисленными врагами, и самым страшным из них была чудь белоглазая. Но на картинках в книжке эти самые чудины изображались с глазами обыкновенными, не белыми, и вся причудливость их облика ограничивалась рогатыми шлемами на головах.

А вот у тех двоих, что плыли сейчас по Даугаве, глаза обладали самой настоящей, подлинной белизной. Даже расстояние до реки не могло этого скрыть. Радужная оболочка в их глазах отсутствовала полностью, совсем. Но черные точки зрачков на белой склере глаз всё-таки проступали. И Настасья даже не удивилась, когда взгляд обоих плывущих — предсмертный? посмертный? — вдруг остановился на них с Иваром. Взгляд — совсем не бессмысленный; каким-то образом эти лишенные радужек глаза отображали и ужас, и мольбу, и отчаяние, и гнев.

«Они как будто из ада глядят, — подумала Настасья. — Знают, что спасения не будет, но всё равно умоляют их спасти».

И, должно быть, Ивар тоже прочел то же самое во взглядах будущих утопленников. Он подался назад, отпрянул от провала, сквозь который они смотрели вниз. И его мокрая от пота ладонь выскользнула из руки Настасьи. Девушка охнула и потянулась к нему — снова схватить его за руку. Тут-то и появилась она: белая, с черной каймой на крыльях, с тонким и острым клювом. Она возникла ниоттуда-ниотсюда — эта чайка. Настасья вообще всегда думала, что чайки должны спать по ночам, но, как видно, ошиблась.

Ивар при виде птицы вскрикнул — тоненько, почти по-детски. И замахал левой рукой — словно бы стремясь злополучную чайку отогнать, хотя она и так пролетала метрах в двух, не меньше. И — да: чайка скорректировала траекторию свою полета. Сделав неширокую дугу, она облетела их с Иваром, и Настасья не столько услышала, сколько ощутила облегченный вздох своего названного жениха.

Он всю жизнь боялся их — чаек. «Одна такая убила моего папу, а другая — убьет меня», — твердил он. «Ну, прямо как попугай!» — злилась на него Настасья. И еще больше она злилась, когда он пугался любой белой птицы за окном, пусть даже — голубя. Вот и теперь Ивар, хоть и так стоял от пролетавшей чайки на безопасном расстоянии, сделал дополнительные полшажка в сторону, чтобы очутиться от неё еще дальше.

А затем он вдруг резко взмахнул руками — пытаясь удержать равновесие. Его правая нога оказалась на самом краю провала, и Настасья рванулась к нему, пытаясь его поддержать. Возможно, она даже успела бы это сделать — не отступи он на те самые полшажка. Возможно, он и сам сумел бы удержать равновесие — если бы мог задействовать обе свои руки. Но — Настасья промахнулась, пытаясь поймать локоть Ивара. А взмах правой руки её друга — со стороны поврежденных ребер — оказался коротким и бесполезным. И он спиной вперед полетел вниз.

3

Расстояние между верхним и нижним уровнями моста составляло десять футов: Настасья помнила, что еще в начальной гимназии им рассказывали об этом. То есть, в переводе на метрическую систему мер — три метра и пять сантиментов. Упасть спиной на асфальт с такой высоты — почти наверняка означало бы заработать перелом позвоночника и сотрясение мозга.

Настасья думала, что закричала, но в горле у неё так пересохло, что вышел только жалкий писк. Она повалилась животом на пешеходный настил (ей едва хватило места, чтобы самой не ухнуть в Даугаву), и свесила голову, пытаясь увидеть Ивара.

И ей показалось, что всё не так плохо, как она ожидала. Ивар сумел зацепиться за какой-то арматурный прут — возможно, за отвалившуюся часть огражденья. Так что до асфальта проезжей части он не долетел: висел теперь на этой торчащей железяке, держась за неё одной рукой.

— Я сейчас! — Настасья всё-таки смогла закричать. — Здесь должна быть лестница! Я слезу и помогу спуститься тебе. Ты только держись!

— Не спеши. Главное, не упади сама. — Голос Ивара доносился словно бы из какой-то потусторонней дали. — Я не сорвусь.

Настасья быстро оглядела боковую часть пешеходного уровня и всего в паре метров от пролома в ограждении увидела узкую металлическую лесенку. Так что четверти минуты не прошло, как девушка уже добралась до её поручней и полезла вниз. «Отчего мы не догадались спуститься раньше? — сокрушалась она. — Зачем ввязались в эту гонку с безликими?..» Объяснение могло быть только одно: чудовищная, отупляющая усталость. И еще, пожалуй — страх, что в любой проезжающей через мост машине могут оказаться новые охотники за головами.

«Надо будет поподробнее расспросить Ивара о добрых пастырях, — думая Настасья, перебираясь с лестницы на проезжую часть моста. — Сделаю это, как только помогу ему слезть. Быть может, они не так уж опасны для нас — мы же не безликие…»

Думая так, она подбежала к тому месту, где повис над землей Ивар и крикнула:

— Ты как?

Её друг ей не ответил. И только теперь Настасья уразумела, что ни за какую железяку рукой он не цепляется. Это железяка зацепилась за его левую руку: пробила её насквозь в области запястья. На черной ветровке Ивара кровь была не особенно заметна, так что, глядя на него сверху, девушка ничего не разглядела. Зато увидела сейчас: светло-голубые джинсы её друга и его белые летние туфли не просто окрасились в ярко-алый цвет — они продолжали напитываться этим цветом всё больше и больше. Кровь выливалась из руки Ивара пульсирующими толчками.

4

— Ивар! Ив!..

Когда она позвала его в третий раз, он чуть разлепил глаза и даже попытался ей улыбнуться, но не сумел выговорить ни слова. И снова смежил веки. Настасья понимала: он повредил артерию, скорее всего, лучевую или локтевую. Дедушка объяснял ей, что в подобных случаях нужно накладывать давящую повязку немедленно. Самое большее — в течение двух минут.

Немедленно — это слово пульсировало у неё в голове с таким же упорством, с каким кровь вытекала из тела Ивара. Но — внутри этого слова, как бы под ним, прятались два других: слишком поздно. Настасья пыталась их отогнать, отбросить, однако они нагло лезли вперед и не собирались отступать.

Она позабыла о безликих, позабыла о пастырях с их шестами, позабыла даже о (чуди белоглазой) двух почти утопленниках. Её взгляд метался по четырехполосному шоссе моста в поисках хоть чего-нибудь, что могло бы ей пригодиться. И — она такую вещь углядела. У обочины проезжей части, возле обращенного к реке края моста, круглился на асфальте продолговатый бок то ли какой-то бочки, то ли маленькой цистерны. Настасья кинулась туда и в самом деле обнаружила пустую емкость в форме цилиндра: примерно метр в высоту и полметра в диаметре. На ней было что-то написано краской: от руки, неровными буквами. Но Настасья не разобрала из-за темноты, что именно.

Емкость оказалось пустой, и Настасья тут же покатила её туда, где висел на ограждении Ивар. К великой её радости, тот всё-таки пришел в себя — проговорил, когда увидел её:

— Хорошо, что ты это нашла. Я надеюсь, ты сумеешь подобраться ко мне поближе.

— Конечно, сумею! — воскликнула Настасья, ставя цилиндрическую емкость вертикально и взбираясь на неё. — Вот, сейчас…

Её руки не дотянулись до Ивара: кончики пальцев рассекли воздух сантиментах в двадцати от подошв его туфель. А по крышке бочки будто забарабанил дождь, и на ней возникла россыпь мелких алых пятен округлой формы. От отчаяния девушка даже взвыла, а из глаз у неё брызнули слезы.

— Ничего, — прошептал Ивар. — Еще есть время.

Он произнес это с такой пугающей уверенностью, что Настасья даже перестала плакать. Что-то в его интонации было не то. Какой-то в ней прятался подтекст. Но какой именно — ей некогда было думать.

Она еще раз огляделась по сторонам, и тут её осенило. Ивар-то висел на частично оторвавшемся фрагменте ограждения — и этот фрагмент уперся теперь нижней частью в принесенную ею бочку. То есть — превратился почти что в лестницу.

Настасья ступила на первую перекладину, потом — на вторую, и псевдо-лесенка заскрипела, закачалась пол ней. На миг девушка даже уверилась, что ограждение сейчас полностью оторвется, а сама она рухнет спиной вниз, на асфальт проезжей части. И Настасья замерла, не двигаясь — но ненадолго. Едва убедившись, что импровизированная лесенка по-прежнему упирается нижним краем в пустую бочку, она полезла дальше. Железная конструкция ныла и дрожала, но Настасья игнорировала это. И скоро её лицо оказалось на одном уровне с лицом Ивара, который снова открыл глаза. И заговорил.

— Та колба, что была у Сюзанны — я видел, ты её подобрала. Она всё еще при тебе? — спросил он.

Настасья сперва опешила, но потом, крепко держась за огражденье одной рукой, вторую сунула под ветровку и проверила карман кардигана.

— При мне. — Она даже представить не могла, зачем Ивару понадобилось это знать.

— Тогда слушай. Не пытайся меня отцепить. Я намного тяжелее тебя, и ты меня не удержишь. А если я упаду, то могу разбить себе голову. Так что лучше оставь меня так.

— Но как же?..

— Погоди, дай мне сказать. Я хочу, чтобы ты дождалась момента, когда всё со мной будет кончено. Думаю, это случится скоро: я уже не чувствую ни рук, ни ног. Не перебивай — у меня мало времени. А когда я… когда я уйду, ты должна произвести экстракцию. Я хочу, чтобы ты это сделала. Время у тебя будет: процесс можно осуществить в течение тридцати минут после смерти объекта. Я читал об этом. Засеки время по часам…

Он закашлялся, и только тут, увидев огромные кровавые пузыри у него на губах, Настасья вспомнила о том, что у Ивара еще и сломаны ребра. И всё же — признавать неизбежное она не желала.

— Нет, — она замотала головой, — я даже слышать этого не хочу. Сейчас я придумаю, как мне освободить твою левую руку. И ты ни за что не упадешь, если будешь правой рукой…

Она хотела сказать: держаться за ограду. Но, даже и без сломанных ребер, как бы он стал держаться, если руки его и вправду ничего не чувствовали? И главное: как ей было снять его с арматурного прута, на котором он висел? Чтобы отцепить Ивара, ей пришлось бы его приподнять. И не имелось даже призрачных шансов, что ей удастся это сделать.

А её названный жених между тем продолжал:

— Мне всё равно не выжить — с такой кровопотерей. Но капсула с моим экстрактом — она поможет выжить тебе. Это — твой билет в Новый Китеж. Твой дедушка хотел, чтобы я отвез тебя… — Он снова закашлялся, и кашлял целую минуту кряду; кровь двумя струйками потекла у него по подбородку.

Настасья отдала бы всё, что у неё осталось: и пустую капсулу, и даже загадочный дедушкин подарок — за возможность просто расплакаться. Если бы она могла заплакать прямо сейчас! Но — тогда бы она точно ничего не сумела разглядеть в окружавшей их с Иваром темноте, едва подсвеченной тусклыми фонарями на мосту. А она так хотела наглядеться на него! Пусть лицо его было бледным и в крови, пусть фиалковые глаза покрылись красноватыми прожилками, пусть вьющиеся волосы сбились и торчали патлами — он всё равно был самым красивым парнем на свете. Лучшим парнем на свете.

— Не умирай, Ив, — прошептала она — ненавидя себя за то, с какой жалкой, беспомощной интонацией выговорила это. — Я люблю тебя. — Никогда прежде она не говорила ему этого. — Не умирай, ладно?

Он поглядел на неё так, словно был перед ней в чем-то виноват. Потом сказал:

— Мы еще встретимся — когда-нибудь. Я тебе обещаю. Ты не веришь в реинкарнацию, а я — верю. И я к тебе вернусь. Я тоже тебя люблю. Всегда тебя любил. И всегда буду.

Настасья не сдержалась и всё-таки заплакала. А, чтобы слезы не застилали ей глаза, потянулась левой рукой — вытереть их. В тот же миг её левая нога потеряла точку опоры, и девушка не сумела сохранить равновесие — заскользила по ржавому огражденью вниз.

5

Она всё-таки не упала на асфальт. Какая-то острая кромка вспорола ей штанину джинсов и глубоко пропахала левую икру, Настасья ободрала об ограду обе ладони, но смогла извернуться и спрыгнуть на крышку пустой бочки.

— Всё хорошо, Ив! — крикнула она. — Я уже лезу обратно.

Ответа не последовало, но она тут же принялась перебирать руками по перекладинам ограды, отталкиваясь правой ногой. Левая её нога болела так, что казалось: боль ввинчивается, как штопор, прямо в мозг. И Настасья старалась не смотреть вниз — чтобы не увидеть, насколько быстро её джинсы краснеют. Однако она не сомневалась: эта травма, в сравнении с теми, какие получил Ивар, может считаться пустяшной. Да и потом, по крышке бочки больше не стучала кровавая капель. Выходило, что и её рана не так уж сильно кровоточила, и повреждение на руке Ивара закрылось само собой.

— Ив, я уже здесь!

Она попробовала улыбнуться, всматриваясь в его широко распахнутые фиалковые глаза; и ей показалось, что Ивар тоже улыбается перепачканными в крови губами. Но кровотечение из его руки и вправду прекратилось. Так что, вероятно, никакая артерия всё-таки не была повреждена.

— Ив, кровь уже не идет! — воскликнула девушка радостно. — Может быть, ты попробуешь упереться ногами в ограду, а после этого мы с тобой вместе…

Настасья осеклась на полуслове: улыбка её жениха выглядела бесчувственной, застывшей. А его глаза… Она могла бы поклясться: во взглядах чуди белоглазной, проплывавшей под мостом, и то просматривалось больше выражения, чем в теперешнем взгляде Ивара.

— Ив, что с тобой? — Настасья почему-то перешла на шепот. — Ив?..

Он ей не отвечал. И только теперь она поняла, что его чудесные глаза всё это время глядели на неё, не мигая. Рискуя снова сорваться, Настасья протянула руку и коснулась его щеки. Кожа юноши показалась ей холодной и какой-то резиновой.

Настасья переступила на шаг ближе к Ивару — и конструкция под ней, как ни странно, даже не вздрогнула. Секунду или две девушка держала руку на весу, но потом всё-таки прижала пальцы к его шее. И держала их прижатыми целую минуту. А потом, поменяв руку, снова попыталась нащупать пульс. Но биения не было. И раскрытые глаза Ивара так ни разу и не моргнули за это время.

Настасья испытала такое чувство, будто на неё свалилась громадная груда камней — каждый размером с человеческую голову. И с каждым её вдохом численность этих камней прибывала, как если бы их всё сбрасывали и сбрасывали на неё.

В этой груде имелись камни старые: воспоминанья о её маме и папе, о гимназии, в которую они с Иваром ходили и об их прежнем городе. Но такие камни составляли только нижний слой груды; они давили на Настасью, но давление это не грозило ей смертью. Иное дело — свежие камни: её дедушка, вступающий в горящую квартиру Озолсов; горящий мертвец на асфальте двора; безликая девочка, нянчащая свою куклу. Однако и это давление Настасья могла пережить. Знала, что могла.

Но вот камень, который всю эту пирамиду увенчал… Это было уж чересчур. Ну, не мог же, в самом деле, Ивар — её Ивар: всегда храбрый, всегда оптимистичный, всегда знающий, что нужно делать, — умереть вот так? С какой стати ему было умирать? Им было только по восемнадцать. И разве не для того дедушка прятал их от колберов целых девять лет, чтобы они могли прожить счастливую и долгую жизнь? А её дедушка был мудрее всех людей на свете! Почему же он тогда не предвидел, как всё закончится?

— Почему, дедушка? — Настасья даже не заметила, что говорит вслух. — Почему ты не придумал другой план? Почему полез в огонь? Почему позволил Ивару умереть?

Ей пришло в голову: никто даже не сможет её несостоявшегося жениха опознать. Никто не поймет, кто он, когда его тело найдут. Теперь, когда их дом сгорел, а приготовленные дедушкой биогенетические паспорта потеряны вместе с сумкой, ни у кого на свете не осталось их изображений: ни Ивара, ни самой Настасьи. Но — она ведь не уйдет отсюда, не оставит его одного, правда?

— Я не уйду, Ив? — Настасья с удивлением поняла, что задает вопрос.

Да мало того: она была уверена, что услышала ответ! Губы Ивара, конечно, не разжались, но в своей голове она ясно услышала его слова: «Тридцать минут. И пятнадцать из них уже прошли».

6

— Я не могу этого сделать, — жалобно произнесла Настасья. — Прости меня, Ив, но я просто не могу.

Он больше не отвечал ей. Да он, конечно, вообще не отвечал. И не стал бы он её заставлять делать такое! Он же видел, как это происходит: видел, что сталось с Кариной.

— Не стал бы, если б только было, из чего выбирать. — Настасья сказала это сама — как и сама напомнила себе про тридцать минут.

Какая-то её часть с самого начала знала, что она исполнит последнее желание Ивара. Но только — он не должен остаться неопознанным безликим. Настасья сунула руку в маленький кармашек для часов на своих джинсах и осторожно, двумя пальцами вытянула оттуда малюсенький предмет. Это был кусочек янтаря, который Ивар нашел на взморье в тот самый — последний счастливый — день. Она поднесла ладонь к самым глазам и всмотрелась в эту пустяковину, которую все последние девять лет носила с собой — какая бы одежда на ней ни была надета. Овальное тельце с маленькой головкой — божья коровка, сама собой слепившаяся из смолы много веков назад.

— Вот, Ив, — Настасья прямо поглядела в мертвое лицо своего несостоявшегося жениха, — это твоя карамелька. Ты отдал её мне — не пожадничал. А теперь я возвращаю её тебе. Сладких тебе снов, Ивар Озолс!

И она, рискуя снова свалиться, протянула руку и вытянула у Ивара из-под ветровки цепочку медальона Святого Христофора. И слегка заостренной головкой божьей коровки процарапала на обратной стороне медальона фамилию — Озолс. А потом, упрятав золотую вещицу обратно, Настасья чуть приоткрыла рот Ивара и положила ему под язык маленькую янтарную каплю — перепачкав пальцы в его крови.

«Десять минут!» — прокричал голос у неё в голове.

Но Настасья всё еще всматривалась в лицо Ивара — зная, что видит его в последний раз. А потом её вдруг осенило: может, и не в последний? Может быть, он вернется к ней именно так — таким диким, чудовищным, но вполне реальным образом?

— Ты вернешься, но это будешь уже не ты, — сказала Настасья. — И зачем тогда всё это?

Она подалась назад и уже изготовилась лезть по ограждению вниз, когда вспомнила слова дедушки: Китеж-град. И вспомнила про предмет у себя в кармане. А потом тяжело, медленно потянула из кармана кардигана зеркальную колбу.

— Прощай, Ив, — прошептала Настасья и вдавила кнопку на капсуле.

Острие, которое сразу же выскочило из зеркальной поверхности, показалось ей похожим уже не на жало насекомого. Она решила, что больше всего оно походит на шип какого-нибудь средневекового орудия пытки. Вроде тех, какими была утыкана внутренняя поверхность Железной Девы.

— Но теперь Железная Дева — это я. — Настасья издала то ли смешок, то ли всхлип — она сама не поняла. — Вот так-то, Ив.

7

Уже рассветало, и Настасья смогла, наконец, прочесть надпись, сделанную на злосчастной бочке: Ночью — маски, днем — шляпы. Берегись их! Что это могло означать — у девушки даже не было сил подумать. Припадая на левую ногу, она поковыляла к противоположной стороне моста. Ей нужно было попасть на другой берег Даугавы — где всё ещё работал госпиталь, и она могла бы получить хоть какую-то помощь. Ивара — её Ивара — больше не было. Мертвое тело осталось висеть на арматурном пруту под пешеходной дорожкой моста. Но оно так же мало походило на её красавца-друга, как истаявшая на солнце восковая фигура из музея мадам Тюссо — на свой оригинал. Настасья думала, что захочет еще проститься с ним, прежде чем уходить. Прикоснуться к нему в последний раз. Однако ноги сами понесли её прочь — как только она сунула под ветровку, в карман вязаной кофты, заполненную капсулу.

Один только раз девушка обернулась — как Орфей, пытавшийся вывести из царства мертвых Эвридику. И тут же пожалела об этом. По пешеходному мосту шли люди. Даже не шли — фланировали. Сперва Настасья не поняла, почему они идут так медленно, а потом до неё дошло: они аккуратно обходят провалы, сквозь которые безликие падали в Даугаву. Так что спешить им и вправду не пристало.

Лица всех идущих прикрывали уже знакомые Настасье черные маски. Все эти люди (только мужчины, ни одной женщины) являлись, конечно же, добрыми пастырями. И Настасья решила: они сами и проделали дыры в мосту, чтобы сподручнее было топить безликих. Прятать — в прямом смысле — концы в воду.

И теперь пастыри, конечно же, высматривали её. Девушка метнулась вправо — к самому основанию пешеходного настила, молясь, чтобы люди в палаческих масках не успели её разглядеть. Поначалу она никак не могла понять, почему они медлили так долго — не сразу пошли её разыскивать? А потом посмотрела вперед и увидела: у другого берега Даугавы, возле входа на противоположную часть пешеходной дорожки, дежурит другая группа мужчин с зачерненными лицами.

Медленно, почти ползком — и вовсе не из-за хромоты — Настасья стала продвигаться к противоположному берегу вдоль опор пешеходного моста. Она просто не знала, что еще могла бы сделать. Люди наверху шли, переговариваясь на латышском языке, и она улавливала только, что они поминутно призывают друг друга к осторожности.

И тут до неё донесся звук, который она даже не сразу сумела идентифицировать. Слишком уж давно ей не доводилось его слышать: по асфальту шуршали шины приближающегося электрокара. Люди на пешеходной дорожке умолкли все разом. И Настасья почему-то была уверена, что они не просто затаились, но еще и попадали ничком — чтобы их невозможно было разглядеть даже в рассветных сумерках. А когда Настасья рискнула выглянуть из-за опоры моста, то обнаружила: у противоположного его конца тоже больше никто не стоит.

И она решилась: выскочила на проезжую часть.

Водитель черного седана затормозил при виде неё так резко, что на асфальте даже остались темные следы от его шин. Он опустил окно со стороны водительского сиденья и воззрился на девушку — как-то очень уж пристально, словно бы выискивая что-то в её лице.

Уставилась на него и сама Настасья, пытаясь найти ответ на один-единственный вопрос: кто опаснее для неё? Пастыри или этот человек: немолодой, с коротким ежиком седых волос, одетый в дорогой элегантный костюм?

— Вам нужна помощь? — Водитель седана задал вопрос по-латышски, но потом, заметив непонимание, повторил его по-русски, с легким немецким акцентом.

— Д-да… — Настасья не очень уверенно кивнула.

Ей показалось, что этого человека она уже видела прежде, хотя и довольно давно.

— Вы одна или с кем-нибудь? — задал между тем водитель новый вопрос.

— Одна, — честно ответила Настасья — хоть и понимала, как рискует.

— С вами приключилась какая-то беда?

И девушка на одном дыхании выдала:

— Я возвращалась от подруги, и около моста натолкнулась на целую толпу этих… ну, вы понимаете. Они сбили меня с ног, я упала и потом долго не могла подняться — они всё шли и шли… Но потом я всё-таки вырвалась и побежала на мост.

Новое выражение возникло при этих её словах на лице пожилого мужчины. Словно бы — смесь сочувствия и осознания собственной вины.

— Я вижу, вы ранены. — Он кивком указывал на её голень. — А я как раз еду в больницу. Так что садитесь — я вас подвезу.

В последний момент Настасья заколебалась было. Но потом бросила короткий взгляд назад, и увидела: один из людей в масках приподнялся над пешеходным настилом и глядит прямо на неё. А водитель уже открыл для неё заднюю дверцу своего электрокара. И Настасья поняла: она просто не может больше бояться. Страх вытянет из неё последние силы, какие еще остались. Она коротко вздохнула и села в машину незнакомца.

Примечания

2

Добрые пастыри (нем.)

3

От Иоанна (10; 11).