Неточные совпадения
Стародум. А ты здесь в
учителях? Вральман! Я
думал, право, что ты человек добрый и не за свое не возьмешься.
Он понимал, что
учитель не
думает того, что говорит, он это чувствовал по тону, которым это было сказано.
Придя в комнату, Сережа, вместо того чтобы сесть за уроки, рассказал
учителю свое предположение о том, что то, что принесли, должно быть машина. — Как вы
думаете? — спросил он.
Но Василий Лукич
думал только о том, что надо учить урок грамматики для
учителя, который придет в два часа.
Савельич поглядел на меня с глубокой горестью и пошел за моим долгом. Мне было жаль бедного старика; но я хотел вырваться на волю и доказать, что уж я не ребенок. Деньги были доставлены Зурину. Савельич поспешил вывезти меня из проклятого трактира. Он явился с известием, что лошади готовы. С неспокойной совестию и с безмолвным раскаянием выехал я из Симбирска, не простясь с моим
учителем и не
думая с ним уже когда-нибудь увидеться.
Самгин наблюдал шумную возню людей и
думал, что для них существуют школы, церкви, больницы, работают
учителя, священники, врачи. Изменяются к лучшему эти люди? Нет. Они такие же, какими были за двадцать, тридцать лег до этого года. Целый угол пекарни до потолка загроможден сундучками с инструментом плотников. Для них делают топоры, пилы, шерхебели, долота. Телеги, сельскохозяйственные машины, посуду, одежду. Варят стекло. В конце концов, ведь и войны имеют целью дать этим людям землю и работу.
— Я
думаю, что это не серьезно, — очень ласково и утешительно говорила Спивак. — Арестован знакомый Дмитрия Ивановича,
учитель фабричной школы, и брат его, студент Попов, — кажется, это и ваш знакомый? — спросила она Клима.
Мать нежно гладила горячей рукой его лицо. Он не стал больше говорить об
учителе, он только заметил: Варавка тоже не любит
учителя. И почувствовал, что рука матери вздрогнула, тяжело втиснув голову его в подушку. А когда она ушла, он, засыпая,
подумал: как это странно! Взрослые находят, что он выдумывает именно тогда, когда он говорит правду.
— Ну, вот. Я встречаюсь с вами четвертый раз, но… Одним словом: вы — нравитесь мне. Серьезный. Ничему не учите. Не любите учить? За это многие грехи простятся вам. От
учителей я тоже устала. Мне — тридцать, можете
думать, что два-три года я убавила, но мне по правде круглые тридцать и двадцать пять лет меня учили.
Клим Самгин был согласен с Дроновым, что Томилин верно говорит о гуманизме, и Клим чувствовал, что мысли
учителя, так же, как мысли редактора, сродны ему. Но оба они не возбуждали симпатий, один — смешной, в другом есть что-то жуткое. В конце концов они, как и все другие в редакции, тоже раздражали его чем-то; иногда он
думал, что это «что-то» может быть «избыток мудрости».
«Жестоко вышколили ее», —
думал Самгин, слушая анекдоты и понимая пристрастие к ним как выражение революционной вражды к старому миру. Вражду эту он считал наивной, но не оспаривал ее, чувствуя, что она довольно согласно отвечает его отношению к людям, особенно к тем, которые метят на роли вождей, «
учителей жизни», «объясняющих господ».
«Как это он? и отчего так у него вышло живо, смело, прочно?» —
думал Райский, зорко вглядываясь и в штрихи и в точки, особенно в две точки, от которых глаза вдруг ожили. И много ставил он потом штрихов и точек, все хотел схватить эту жизнь, огонь и силу, какая была в штрихах и полосах, так крепко и уверенно начерченных
учителем. Иногда он будто и ловил эту тайну, и опять ускользала она у него.
«Притворяется!» —
думают ученики. «Какие способности у этого лентяя!» —
подумает учитель.
— Как же: отдать ее за
учителя? — сказала она. — Вы не
думаете сами серьезно, чтоб это было возможно!
— Я
думаю, — сказал Новодворов, — что если мы хотим делать свое дело, то первое для этого условие (Кондратьев оставил книгу, которую он читал у лампы, и внимательно стал слушать своего
учителя) то, чтобы не фантазировать, а смотреть на вещи как они есть.
Впрочем, хлопоты Василисы Васильевны насчет воспитания Пантюши ограничились одним мучительным усилием: в поте лица наняла она ему в гувернеры отставного солдата из эльзасцев, некоего Биркопфа, и до самой смерти трепетала, как лист, перед ним: ну,
думала она, коли откажется — пропала я! куда я денусь? где другого
учителя найду?
Однако ж это «пожалуй» звучит похоже на тo, что «я готова, чтобы только отвязаться», —
думает учитель.
Потом вдруг круто поворотила разговор на самого
учителя и стала расспрашивать, кто он, что он, какие у него родственники, имеют ли состояние, как он живет, как
думает жить;
учитель отвечал коротко и неопределенно, что родственники есть, живут в провинции, люди небогатые, он сам живет уроками, останется медиком в Петербурге; словом сказать, из всего этого не выходило ничего.
— В ближний город, — отвечал француз, — оттуда отправляюсь к одному помещику, который нанял меня за глаза в
учители. Я
думал сегодня быть уже на месте, но господин смотритель, кажется, судил иначе. В этой земле трудно достать лошадей, господин офицер.
Сказано — сделано, и вот пятьдесят губернских правлений рвут себе волосы над неофициальной частью. Священники из семинаристов, доктора медицины,
учителя гимназии, все люди, состоящие в подозрении образования и уместного употребления буквы «ъ», берутся в реквизицию. Они
думают, перечитывают «Библиотеку для чтения» и «Отечественные записки», боятся, посягают и, наконец, пишут статейки.
— Я так и
думал, — заметил ему мой отец, поднося ему свою открытую табакерку, чего с русским или немецким
учителем он никогда бы не сделал. — Я очень хотел бы, если б вы могли le dégourdir un peu, [сделать его немного развязнее (фр.).] после декламации, немного бы потанцевать.
Ученье шло плохо, без соревнования, без поощрений и одобрений; без системы и без надзору, я занимался спустя рукава и
думал памятью и живым соображением заменить труд. Разумеется, что и за
учителями не было никакого присмотра; однажды условившись в цене, — лишь бы они приходили в свое время и сидели свой час, — они могли продолжать годы, не отдавая никакого отчета в том, что делали.
— Все
думаем, то есть мыслим, — ответило несколько голосов задорно.
Учитель начинал раздражать.
О двух остальных сыновьях Тит совсем как-то и не
думал: солдат Артем, муж Домнушки, отрезанный ломоть, а
учитель Агап давно отбился от мужицкой работы.
Сафьянос хотел принять начальственный вид, даже
думал потянуть назад свою пухлую греческую руку, но эту руку Зарницын уже успел пожать, а в начальственную форму лицо Сафьяноса никак не складывалось по милости двух роз, любезно поздоровавшихся с
учителем.
Около нее, говорили последние, лебезят два молодых
учителя, стараясь подделаться к отцу, а она
думает, что это за ней увиваются, и дует губы.
— А то у меня был один
учитель. Он какую-то арифметику учил, я не помню, какую. Он меня все время заставлял
думать, что будто бы я мужчина, а он женщина, и чтобы я его… насильно… И какой дурак! Представьте себе, девушки, он все время кричал: «Я твоя! Я вся твоя! Возьми меня! Возьми меня!»
«Ну, бог с ним, в первый еще раз эта маленькая подкупочка
учителям будет!» —
подумал полковник и разрешил сыну.
— И ты по этим делам пошла, Ниловна? — усмехаясь, спросил Рыбин. — Так. Охотников до книжек у нас много там.
Учитель приохочивает, — говорят, парень хороший, хотя из духовного звания. Учителька тоже есть, верстах в семи. Ну, они запрещенной книгой не действуют, народ казенный, — боятся. А мне требуется запрещенная, острая книга, я под их руку буду подкладывать… Коли становой или поп увидят, что книга-то запрещенная,
подумают —
учителя сеют! А я в сторонке, до времени, останусь.
— Как вы
думаете, — спросил Павел, — если заподозрят
учителей в том, что они запрещенные книги раздают, — посадят в острог за это?
— Приказывать — не мое дело. Я могу принять меры — и больше ничего. Всему злу корень —
учитель Воскресенский, насчет которого я уже распорядился… Ах, Николай Николаич! Неужели вы
думаете, что мне самому не жаль этой заблуждающейся молодой девицы? Поверьте мне, иногда сидишь вот в этом самом кресле и
думаешь: за что только гибнут наши молодые силы?
— Вы, может быть,
думаете, что я… Со мной паспорт и я — профессор, то есть, если хотите,
учитель… но главный. Я главный
учитель. Oui, c’est comme за qu’on peut traduire. [Да, это именно так можно перевести (фр.).] Я бы очень хотел сесть, и я вам куплю… я вам за это куплю полштофа вина.
— Не помню, голубчик, не помню! — восклицал Иван Петрович и, нисколько не
подумав, зачем нужна Сверстову какая-то справка о Тулузове, а также совершенно не сообразив, что
учитель Тулузов и Тулузов, ныне ладящий попасть в попечители гимназии, одно и то же лицо, он обратился к сторожу, продолжавшему держать перед ним шубу, и приказал тому...
— Что ж из того, что она племянница ему? — почти крикнул на жену Сверстов. — Неужели ты
думаешь, что Егор Егорыч для какой бы ни было племянницы захочет покрывать убийство?.. Хорошо ты об нем
думаешь!.. Тут я
думаю так сделать… Слушай внимательно и скажи мне твое мнение!.. Аггей Никитич упомянул, что Тулузов
учителем был, стало быть, сведения об нем должны находиться в гимназии здешней… Так?..
«А то учение, требующее слишком многого, неисполнимого, хуже, чем то, которое требует от людей возможного, соответственно их силам», —
думают и утверждают ученые толкователи христианства, повторяя при этом то, что давно уже утверждали и утверждают и не могли не утверждать о христианском учении те, которые, не поняв его, распяли за то
учителя, — евреи.
«Это — нехороший город, —
думал Передонов, — и люди здесь злые, скверные; поскорее бы уехать в другой город, где все
учителя будут кланяться низенько, а все школьники будут бояться и шептать в страхе: инспектор идет. Да, начальникам совсем иначе живется на свете».
Стали выходить из церкви. Сельский
учитель Мачигин, простоватый молодой человек, подстал к девицам, улыбался и бойко беседовал. Передонов
подумал, что неприлично ему при будущем инспекторе так вольно держаться. На Мачигине была соломенная шляпа. Но Передонов вспомнил, что как-то летом за городом он видел его в форменной фуражке с кокардою. Передонов решил пожаловаться. Кстати, инспектор Богданов был тут же. Передонов подошел к нему и сказал...
Далеко не так приятны были ожидания Передонова. Уже он давно убедился, что директор ему враждебен, — и на самом деле директор гимназии считал Передонова ленивым, неспособным
учителем. Передонов
думал, что директор приказывает ученикам его не почитать, — что было, понятно, вздорною выдумкою самого Передонова. Но это вселяло в Передонова уверенность, что надо от директора защищаться. Со злости на директора он не раз начинал поносить его в старших классах. Многим гимназистам такие разговоры нравились.
Учитель сконфузился, долго
думал, что бы спросить, и наконец сказал...
Глядя на его кроткое лицо, можно было
подумать, что из него разовьется одно из милых германских существований, — существований тихих, благородных, счастливых в немножко ограниченной, но чрезвычайно трудолюбивой ученопедагогической деятельности, в немножко ограниченном семейном кругу, в котором через двадцать лет муж еще влюблен в жену, а жена еще краснеет от каждой двусмысленной шутки; это существования маленьких патриархальных городков в Германии, пасторских домиков, семинарских
учителей, чистые, нравственные и незаметные вне своего круга…
Думаешь,
учитель, так и не надо.
Думал,
думал, что начать под конец жизни, — а тут открылось место
учителя в здешней школе, я принял его и чрезвычайно доволен моими занятиями.
А он назвал всех школьных
учителей; долго
думал он, как быть, и наконец позвал кухарку свою Пелагею (заметьте, что он ее никогда не называл Палагеей, а, как следует, Пелагеей; равно слова «четверток» и «пяток» он не заменял изнеженными «четверг» и «пятница»).
Начинается разбирательство: купца защищал
учитель естественных наук, и как вы
думаете, чем он его защищал?
Шалимов. Во мне нет самонадеянности
учителей… Я — чужой человек, одинокий созерцатель жизни… я не умею говорить громко, и мои слова не пробудят смелости в этих людях. О чем вы
думаете?
И вот к нему ходят вежливые, холодные люди, они что-то изъясняют, спрашивают, а он равнодушно сознается им, что не понимает наук, и холодно смотрит куда-то через
учителей,
думая о своем. Всем ясно, что его мысли направлены мимо обычного, он мало говорит, но иногда ставит странные вопросы...
Однако ж представьте себе такое положение: человек с малолетства привык
думать, что главная цель общества — развитие и самосовершенствование, и вдруг кругом него точно сбесились все, только о бараньем роге и толкуют! Ведь это даже подло. Возражают на это: вам-то какое дело? Вы идите своей дорогой, коли не чувствуете за собой вины! Как какое дело? да ведь мой слух посрамляется! Ведь мозги мои страдают от этих пакостных слов! да и
учителя в"казенном заведении"недаром же заставляли меня твердить...
Первую половину вопроса статский советник признал правильною и, дабы удовлетворить потерпевшую сторону, обратился к уряднику, сказав: это все ты, каналья, сплетни разводишь! Но относительно проторей и убытков вымолвил кратко: будьте и тем счастливы, чего бог простил! Затем, запечатлев урядника, проследовал в ближайшее село, для исследования по доносу тамошнего батюшки, будто местный сельский
учитель превратно толкует события, говоря: сейте горохи, сажайте капусту, а о прочем не
думайте!
Илья и раньше замечал, что с некоторого времени Яков изменился. Он почти не выходил гулять на двор, а всё сидел дома и даже как бы нарочно избегал встречи с Ильёй. Сначала Илья
подумал, что Яков, завидуя его успехам в школе, учит уроки. Но и учиться он стал хуже;
учитель постоянно ругал его за рассеянность и непонимание самых простых вещей. Отношение Якова к Перфишке не удивило Илью: Яков почти не обращал внимания на жизнь в доме, но Илье захотелось узнать, что творится с товарищем, и он спросил его...
Трагик. Я
думаю, да-с… я
думаю. Это не то, что твоя география какая-нибудь. Значит, мы с тобой
учителя, ну, и прекрасно. По этому случаю пойдем в буфет, выпьем и, разумеется, на твой счет.