Неточные совпадения
А вы — стоять на крыльце, и ни с места! И никого не впускать
в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и не с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)
Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
— Благородный молодой человек! — сказал он, с слезами на глазах. — Я все
слышал. Экой мерзавец! неблагодарный!.. Принимай их после этого
в порядочный
дом! Слава Богу, у меня нет дочерей! Но вас наградит та, для которой вы рискуете жизнью. Будьте уверены
в моей скромности до поры до времени, — продолжал он. — Я сам был молод и служил
в военной службе: знаю, что
в эти дела не должно вмешиваться. Прощайте.
И постепенно
в усыпленье
И чувств и дум впадает он,
А перед ним воображенье
Свой пестрый мечет фараон.
То видит он: на талом снеге,
Как будто спящий на ночлеге,
Недвижим юноша лежит,
И
слышит голос: что ж? убит.
То видит он врагов забвенных,
Клеветников и трусов злых,
И рой изменниц молодых,
И круг товарищей презренных,
То сельский
дом — и у окна
Сидит она… и всё она!..
Марфа Петровна уже третий день принуждена была
дома сидеть; не с чем
в городишко показаться, да и надоела она там всем с своим этим письмом (про чтение письма-то
слышали?).
Проходя канцелярию, Раскольников заметил, что многие на него пристально посмотрели.
В прихожей,
в толпе, он успел разглядеть обоих дворников из того
дома, которых он подзывал тогда ночью к квартальному. Они стояли и чего-то ждали. Но только что он вышел на лестницу, вдруг
услышал за собой опять голос Порфирия Петровича. Обернувшись, он увидел, что тот догонял его, весь запыхавшись.
Кабанов. Я
в Москву ездил, ты знаешь? На дорогу-то маменька читала, читала мне наставления-то, а я как выехал, так загулял. Уж очень рад, что на волю-то вырвался. И всю дорогу пил, и
в Москве все пил, так это кучу, что нб-поди! Так, чтобы уж на целый год отгуляться. Ни разу про дом-то и не вспомнил. Да хоть бы и вспомнил-то, так мне бы и
в ум не пришло, что тут делается.
Слышал?
Как скоро сержант
услышал, что я еду из Белогорской крепости, то и повел меня прямо
в дом генерала.
А, знаю, помню,
слышал,
Как мне не знать? примерный случай вышел;
Его
в безумные упрятал дядя-плут…
Схватили,
в желтый
дом, и на́ цепь посадили.
— А вот извольте выслушать.
В начале вашего пребывания
в доме моего брата, когда я еще не отказывал себе
в удовольствии беседовать с вами, мне случалось
слышать ваши суждения о многих предметах; но, сколько мне помнится, ни между нами, ни
в моем присутствии речь никогда не заходила о поединках, о дуэли вообще. Позвольте узнать, какое ваше мнение об этом предмете?
Самгин пошел одеваться, не потому, что считал нужными санитарные пункты, но для того, чтоб уйти из
дома, собраться с мыслями. Он чувствовал себя ошеломленным, обманутым и не хотел верить
в то, что
слышал. Но, видимо, все-таки случилось что-то безобразное и как бы направленное лично против него.
— Поболталась я
в Москве,
в Питере. Видела и
слышала в одном купеческом
доме новоявленного пророка и водителя умов. Помнится, ты мне рассказывал о нем: Томилин, жирный, рыжий, весь
в масляных пятнах, как блинник из обжорки. Слушали его поэты, адвокаты, барышни всех сортов, раздерганные умы, растрепанные души. Начитанный мужик и крепко обозлен: должно быть, честолюбие не удовлетворено.
Он не
слышал, что где-то
в доме хлопают двери чаще или сильнее, чем всегда, и не чувствовал, что смерть Толстого его огорчила.
В этот день утром он выступал
в суде по делу о взыскании семи тысяч трехсот рублей, и ему показалось, что иск был признан правильным только потому, что его противник защищался слабо, а судьи слушали дело невнимательно, решили торопливо.
— Из-за этой любви я и не женился, потому что, знаете, третий человек
в доме — это уже помеха! И — не всякая жена может вынести упражнения на скрипке. А я каждый день упражняюсь. Мамаша так привыкла, что уж не
слышит…
«Поярков», — признал Клим, входя
в свою улицу. Она встретила его шумом работы, таким же, какой он
слышал вчера. Самгин пошел тише, пропуская
в памяти своей жильцов этой улицы, соображая: кто из них может строить баррикаду? Из-за угла вышел студент, племянник акушерки, которая раньше жила
в доме Варвары, а теперь — рядом с ним.
— Вот — соседи мои и знакомые не говорят мне, что я не так живу, а дети, наверное, сказали бы. Ты
слышишь, как
в наши дни дети-то кричат отцам — не так, все — не так! А как марксисты народников зачеркивали? Ну — это политика! А декаденты? Это уж — быт, декаденты-то! Они уж отцам кричат: не
в таких
домах живете, не на тех стульях сидите, книги читаете не те! И заметно, что у родителей-атеистов дети — церковники…
В словах ее Самгин
услышал нечто чрезмерное и не ответил ей.
Дома она снова заговорила о Лютове...
Дома, устало раздеваясь и с досадой думая, что сейчас надо будет рассказывать Варваре о манифестации, Самгин
услышал в столовой звон чайных ложек, глуховатое воркованье Кумова и затем иронический вопрос дяди Миши...
—
Слышите, как у всех
в доме двери хлопают? Будто испугались люди-то.
Самгин с недоумением, с иронией над собой думал, что ему приятно было бы снова видеть
в доме и на улице защитников баррикады,
слышать четкий, мягкий голос товарища Якова.
— Ты знаешь, сколько дохода с Обломовки получаем? — спрашивал Обломов. —
Слышишь, что староста пишет? доходу «тысящи яко две помене»! А тут дорогу надо строить, школы заводить,
в Обломовку ехать; там негде жить,
дома еще нет… Какая же свадьба? Что ты выдумал?
Скажут, может быть, что
в этом высказывается добросовестная домохозяйка, которой не хочется, чтоб у ней
в доме был беспорядок, чтоб жилец ждал ночью на улице, пока пьяный дворник
услышит и отопрет, что, наконец, продолжительный стук может перебудить детей…
Обломов не помнил, где он сидит, даже сидел ли он: машинально смотрел и не замечал, как забрезжилось утро;
слышал и не слыхал, как раздался сухой кашель старухи, как стал дворник колоть дрова на дворе, как застучали и загремели
в доме, видел и не видал, как хозяйка и Акулина пошли на рынок, как мелькнул пакет мимо забора.
— Да, Вера, теперь я несколько вижу и понимаю тебя и обещаю: вот моя рука, — сказал он, — что отныне ты не
услышишь и не заметишь меня
в доме: буду «умник», — прибавил он, — буду «справедлив», буду «уважать твою свободу», и как рыцарь буду «великодушен», буду просто — велик! Я — grand coeur! [великодушен! (фр.)]
Вдруг он
услышал, что
в старом
доме отворяется окно. Он взглянул вверх, но окно, которое отворилось, выходило не к саду, а
в поле, и он поспешил
в беседку из акаций, перепрыгнул через забор и попал
в лужу, но остался на месте, не шевелясь.
Марфеньку всегда слышно и видно
в доме. Она то смеется, то говорит громко. Голос у ней приятный, грудной, звонкий,
в саду слышно, как она песенку поет наверху, а через минуту
слышишь уж ее говор на другом конце двора, или раздается смех по всему саду.
Вот почему Марья, как
услышала давеча, что
в половине двенадцатого Катерина Николаевна будет у Татьяны Павловны и что буду тут и я, то тотчас же бросилась из
дому и на извозчике прискакала с этим известием к Ламберту. Именно про это-то она и должна была сообщить Ламберту —
в том и заключалась услуга. Как раз у Ламберта
в ту минуту находился и Версилов.
В один миг Версилов выдумал эту адскую комбинацию. Говорят, что сумасшедшие
в иные минуты ужасно бывают хитры.
Дергачев жил
в маленьком флигеле, на дворе деревянного
дома одной купчихи, но зато флигель занимал весь. Всего было чистых три комнаты. Во всех четырех окнах были спущены шторы. Это был техник и имел
в Петербурге занятие; я
слышал мельком, что ему выходило одно выгодное частное место
в губернии и что он уже отправляется.
Целый вечер просидели мы все вместе
дома, разговаривали о европейских новостях, о вчерашнем пожаре, о лагере осаждающих, о их неудачном покушении накануне сжечь город, об осажденных инсургентах, о правителе шанхайского округа, Таутае Самква, который был
в немилости у двора и которому обещано прощение, если он овладеет городом.
В тот же вечер мы
слышали пушечные выстрелы, которые повторялись очень часто: это перестрелка императорских войск с инсургентами, безвредная для последних и бесполезная для первых.
Конечно, всякому из вас, друзья мои, случалось, сидя
в осенний вечер
дома, под надежной кровлей, за чайным столом или у камина,
слышать, как вдруг пронзительный ветер рванется
в двойные рамы, стукнет ставнем и иногда сорвет его с петель, завоет, как зверь, пронзительно и зловеще
в трубу, потрясая вьюшками; как кто-нибудь вздрогнет, побледнеет, обменяется с другими безмолвным взглядом или скажет: «Что теперь делается
в поле?
— Так я оставлю en blanc [пробел] что тебе нужно о стриженой, а она уж велит своему мужу. И он сделает. Ты не думай, что я злая. Они все препротивные, твои protégées, но je ne leur veux pas de mal. [я им зла не желаю.] Бог с ними! Ну, ступай. А вечером непременно будь
дома.
Услышишь Кизеветера. И мы помолимся. И если ты только не будешь противиться, ça vous fera beaucoup de bien. [это тебе принесет большую пользу.] Я ведь знаю, и Элен и вы все очень отстали
в этом. Так до свиданья.
Она не только знает читать и писать, она знает по-французски, она, сирота, вероятно несущая
в себе зародыши преступности, была воспитана
в интеллигентной дворянской семье и могла бы жить честным трудом; но она бросает своих благодетелей, предается своим страстям и для удовлетворения их поступает
в дом терпимости, где выдается от других своих товарок своим образованием и, главное, как вы
слышали здесь, господа присяжные заседатели, от ее хозяйки, умением влиять на посетителей тем таинственным,
в последнее время исследованным наукой,
в особенности школой Шарко, свойством, известным под именем внушения.
Никто, кажется, не подумал даже, что могло бы быть, если бы Альфонс Богданыч
в одно прекрасное утро взял да и забастовал, то есть не встал утром с пяти часов, чтобы несколько раз обежать целый
дом и обругать
в несколько приемов на двух диалектах всю прислугу; не пошел бы затем
в кабинет к Ляховскому, чтобы получить свою ежедневную порцию ругательств, крика и всяческого неистовства, не стал бы сидеть ночи за своей конторкой во главе двадцати служащих, которые, не разгибая спины, работали под его железным началом, если бы, наконец, Альфонс Богданыч не обладал счастливой способностью являться по первому зову, быть разом
в нескольких местах, все видеть, и все
слышать, и все давить, что попало к нему под руку.
Мы
слышали, как обвинение перечло по пальцам всех бывших и всех перебывавших
в ту ночь
в этом
доме.
Слышали, как он
в злобе, пьяный, грозился
в питейном
доме убить ее.
— Да, могу благодарить моего создателя, — сказала Марья Алексевна: — у Верочки большой талант учить на фортепьянах, и я за счастье почту, что она вхожа будет
в такой
дом; только учительница-то моя не совсем здорова, — Марья Алексевна говорила особенно громко, чтобы Верочка
услышала и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении, так и впилась глазами
в гостей: — не знаю,
в силах ли будет выйти и показать вам пробу свою на фортепьянах. — Верочка, друг мой, можешь ты выйти, или нет?
— Ты дурно поступаешь со мною, Дмитрий. Я не могу не исполнить твоей просьбы. Но,
в свою очередь, я налагаю на тебя одно условие. Я буду бывать у вас; но, если я отправлюсь из твоего
дома не один, ты обязан сопровождать меня повсюду, и чтоб я не имел надобности звать тебя, —
слышишь? — сам ты, без моего зова. Без тебя я никуда ни шагу, ни
в оперу, ни к кому из знакомых, никуда.
Ей показалось, что все люди разбегались,
дом был
в движении, на дворе было много народа, у крыльца стояла тройка, издали
услышала она голос Кирила Петровича и спешила войти
в комнаты, опасаясь, чтоб отсутствие ее не было замечено.
Она улыбнулась и немного спустя уже сама заговаривала со мной. Я не видал существа более подвижного. Ни одно мгновенье она не сидела смирно; вставала, убегала
в дом и прибегала снова, напевала вполголоса, часто смеялась, и престранным образом: казалось, она смеялась не тому, что
слышала, а разным мыслям, приходившим ей
в голову. Ее большие глаза глядели прямо, светло, смело, но иногда веки ее слегка щурились, и тогда взор ее внезапно становился глубок и нежен.
Все неповрежденные с отвращением
услышали эту фразу. По счастию, остроумный статистик Андросов выручил кровожадного певца; он вскочил с своего стула, схватил десертный ножик и сказал: «Господа, извините меня, я вас оставлю на минуту; мне пришло
в голову, что хозяин моего
дома, старик настройщик Диц — немец, я сбегаю его прирезать и сейчас возвращусь».
…Я ждал ее больше получаса… Все было тихо
в доме, я мог
слышать оханье и кашель старика, его медленный говор, передвиганье какого-то стола… Хмельной слуга приготовлял, посвистывая, на залавке
в передней свою постель, выругался и через минуту захрапел… Тяжелая ступня горничной, выходившей из спальной, была последним звуком… Потом тишина, стон больного и опять тишина… вдруг шелест, скрыпнул пол, легкие шаги — и белая блуза мелькнула
в дверях…
Разве три министра, один не министр, один дюк, один профессор хирургии и один лорд пиетизма не засвидетельствовали всенародно
в камере пэров и
в низшей камере,
в журналах и гостиных, что здоровый человек, которого ты видел вчера, болен, и болен так, что его надобно послать на яхте вдоль Атлантического океана и поперек Средиземного моря?.. «Кому же ты больше веришь: моему ослу или мне?» — говорил обиженный мельник,
в старой басне, скептическому другу своему, который сомневался,
слыша рев, что осла нет
дома…
— А ты, сударыня, что по сторонам смотришь… кушай! Заехала, так не накормивши не отпущу! Знаю я, как ты
дома из третьёводнишних остатков соусы выкраиваешь…
слышала! Я хоть и
в углу сижу, а все знаю, что на свете делается! Вот я нагряну когда-нибудь к вам, посмотрю, как вы там живете… богатеи! Что? испугалась!
— Но отчего же вы не обратились ко мне? я бы давно с величайшей готовностью… Помилуйте! я сам сколько раз
слышал, как князь [Подразумевается князь Дмитрий Владимирович Голицын, тогдашний московский главнокомандующий.] говорил: всякий дворянин может войти
в мой
дом, как
в свой собственный…
Она решается не видеть и удаляется
в гостиную. Из залы доносятся звуки кадрили на мотив «Шли наши ребята»; около матушки сменяются дамы одна за другой и поздравляют ее с успехами дочери. Попадаются и совсем незнакомые, которые тоже говорят о сестрице. Чтоб не
слышать пересудов и не сделать какой-нибудь истории, матушка вынуждена беспрерывно переходить с места на место. Хозяйка
дома даже сочла нужным извиниться перед нею.
Когда его перевели из кучерской
в комнату старинного барского
дома, прислуга стала глумиться над ним, и не раз он
слышал ужасное слово: «Дармоед».
А Владимирка начинается за Рогожской, и поколениями видели рогожские обитатели по нескольку раз
в год эти ужасные шеренги, мимо их
домов проходившие. Видели детьми впервые, а потом седыми стариками и старухами все ту же картину,
слышали...
Между тем Крейцберг поселился
в доме Гурьева,
в комнате при зверинце, вместе с ручной пантерой.
В первую же ночь пантера забеспокоилась. Проснулся укротитель и
услышал страшный вой зверей, обычно мирно спавших по ночам.
Такие слухи упорно носились по Москве. Прохожие по ночам
слышали раздававшиеся
в доме вой, грохот ржавого железа, а иногда на улицу вылетали из
дома кирпичи, а сквозь разбитые окна многие видели белое привидение.
— Дурак! Из-за тебя я пострадала… И словечка не сказала, а повернулась и вышла. Она меня, Симка, ловко отзолотила. Откуда прыть взялась у кислятины… Если б ты был настоящий мужчина, так ты приехал бы ко мне
в тот же день и прощения попросил. Я целый вечер тебя ждала и даже приготовилась обморок разыграть… Ну, это все пустяки, а вот ты
дома себя дурак дураком держишь. Помирись с женой…
Слышишь? А когда помиришься, приезжай мне сказать.
Возвратись
в дом свой, возвратись к семье своей; успокой востревоженные мысли; вниди во внутренность свою, там обрящешь мое божество, там
услышишь мое вещание.