Неточные совпадения
Он решился.
Река не захотела
уйти от него — он
уйдет от нее. Место,
на котором стоял старый Глупов, опостылело ему. Там не повинуются стихии, там овраги и буераки
на каждом шагу преграждают стремительный бег; там воочию совершаются волшебства, о которых не говорится ни в регламентах, ни в сепаратных предписаниях начальства. Надо бежать!
Река то, верная своим высоким берегам, давала вместе с ними углы и колена по всему пространству, то иногда
уходила от них прочь, в луга, затем, чтобы, извившись там в несколько извивов, блеснуть, как огонь, перед солнцем, скрыться в рощи берез, осин и ольх и выбежать оттуда в торжестве, в сопровожденье мостов, мельниц и плотин, как бы гонявшихся за нею
на всяком повороте.
Прислуга Алины сказала Климу, что барышня нездорова, а Лидия
ушла гулять; Самгин спустился к
реке, взглянул вверх по течению, вниз — Лидию не видно. Макаров играл что-то очень бурное. Клим пошел домой и снова наткнулся
на мужика, тот стоял
на тропе и, держась за лапу сосны, ковырял песок деревянной ногой, пытаясь вычертить круг. Задумчиво взглянув в лицо Клима, он уступил ему дорогу и сказал тихонько, почти в ухо...
— Сказать, как? — лукаво дразнила она, когда они выехали
на средину
реки. — Теперь можно: ты не
уйдешь отсюда, а там убежал бы…
— Говоря о себе, не ставьте себя наряду со мной, кузина: я урод, я… я… не знаю, что я такое, и никто этого не знает. Я больной, ненормальный человек, и притом я отжил, испортил, исказил… или нет, не понял своей жизни. Но вы цельны, определенны, ваша судьба так ясна, и между тем я мучаюсь за вас. Меня терзает, что даром
уходит жизнь, как
река, текущая в пустыне… А то ли суждено вам природой? Посмотрите
на себя…
Но их мало, жизни нет, и пустота везде. Мимо фрегата редко и робко скользят в байдарках полудикие туземцы. Только Афонька, доходивший в своих охотничьих подвигах, через леса и
реки, и до китайских, и до наших границ и говорящий понемногу
на всех языках, больше смесью всех, между прочим и наречиями диких, не робея, идет к нам и всегда норовит прийти к тому времени, когда команде раздают вино. Кто-нибудь поднесет и ему: он выпьет и не благодарит выпивши, не скажет ни слова, оборотится и
уйдет.
Так прошел весь вечер, и наступила ночь. Доктор
ушел спать. Тетушки улеглись. Нехлюдов знал, что Матрена Павловна теперь в спальне у теток и Катюша в девичьей — одна. Он опять вышел
на крыльцо.
На дворе было темно, сыро, тепло, и тот белый туман, который весной сгоняет последний снег или распространяется от тающего последнего снега, наполнял весь воздух. С
реки, которая была в ста шагах под кручью перед домом, слышны были странные звуки: это ломался лед.
17-го утром мы распрощались с
рекой Нахтоху и тронулись в обратный путь, к староверам.
Уходя, я еще раз посмотрел
на море с надеждой, не покажется ли где-нибудь лодка Хей-ба-тоу. Но море было пустынно. Ветер дул с материка, и потому у берега было тихо, но вдали ходили большие волны. Я махнул рукой и подал сигнал к выступлению. Тоскливо было возвращаться назад, но больше ничего не оставалось делать. Обратный путь наш прошел без всяких приключений.
Тогда он оставил родительский дом и
ушел на Сунгари, и оттуда перебрался в Уссурийский край, и поселился
на реке Даубихе.
Восточный склон Сихотэ-Алиня совершенно голый. Трудно представить себе местность более неприветливую, чем истоки
реки Уленгоу. Даже не верится, что здесь был когда-нибудь живой лес. Немногие деревья остались стоять
на своих корнях. Сунцай говорил, что раньше здесь держалось много лосей, отчего и
река получила название Буй, что значит «сохатый»; но с тех пор как выгорели леса, все звери
ушли, и вся долина Уленгоу превратилась в пустыню.
По его словам, такой же тайфун был в 1895 году. Наводнение застало его
на реке Даубихе, около урочища Анучино. Тогда
на маленькой лодочке он спас заведующего почтово-телеграфной конторой, двух солдаток с детьми и четырех китайцев. Два дня и две ночи он разъезжал
на оморочке и снимал людей с крыш домов и с деревьев. Сделав это доброе дело, Дерсу
ушел из Анучина, не дожидаясь полного спада воды. Его потом хотели наградить, но никак не могли разыскать в тайге.
После этого оба они пришли ко мне и стали просить, чтобы я переменил место бивака.
На вопрос, какая тому причина, солон сказал, что, когда под утесом он стал рубить дерево, сверху в него черт два раза бросил камнями. Дерсу и солон так убедительно просили меня
уйти отсюда и
на лицах у них написано было столько тревоги, что я уступил им и приказал перенести палатки вниз по
реке метров
на 400. Тут мы нашли место еще более удобное, чем первое.
Оказалось, что он, возвращаясь с Шантарских островов, зашел
на Амагу и здесь узнал от А.И. Мерзлякова, что я
ушел в горы и должен выйти к морю где-нибудь около
реки Кулумбе.
Долина последней речки непропорционально широка, в особенности в верхней части. Горы с левой стороны так размыты, что можно совершенно незаметно перейти в соседнюю с ней
реку Кулумбе. Здесь я наблюдал такие же каменные россыпи, как и
на реке Аохобе. Воронки среди них, диаметром около 2 м и глубиной 1,5 м, служат водоприемниками. Через них вода
уходит в землю и вновь появляется
на поверхности около устья.
С
реки Амагу мы выступили довольно поздно, поэтому не могли
уйти далеко и заночевали
на реке Соен.
Следующий день был 15 августа. Все поднялись рано, с зарей.
На восточном горизонте темной полосой все еще лежали тучи. По моим расчетам, А.И. Мерзляков с другой частью отряда не мог
уйти далеко. Наводнение должно было задержать его где-нибудь около
реки Билимбе. Для того чтобы соединиться с ним, следовало переправиться
на правый берег
реки. Сделать это надо было как можно скорее, потому что ниже в
реке воды будет больше и переправа труднее.
19 декабря наш отряд достиг
реки Бягаму, текущей с юго-востока, по которой можно выйти
на реку Кусун. Эта
река и по величине, и по обилию воды раза в два больше Мыге. Близ своего устья она около 20 м шириной и 1–1,5 м глубиной. По словам удэгейцев, вся долина Бягаму покрыта гарью; лес сохранился только около Бикина. Раньше Бягаму было одним из самых зверовых мест; особенно много было здесь лосей. Ныне это пустыня. После пожаров все звери
ушли на Арму и Кулумбе, притоки Имана.
Там, где долина Оленьей
реки сходится с долиной
реки Медвежьей,
на конце увала приютилась маленькая фанза. Она была пуста. Окинув ее взором, Дерсу сказал, что здесь живут корейцы, 4 человека, что они занимаются ловлей соболей и недавно
ушли на охоту
на всю зиму.
О Кашлеве мы кое-что узнали от других крестьян. Прозвище Тигриная Смерть он получил оттого, что в своей жизни больше всех перебил тигров. Никто лучше его не мог выследить зверя. По тайге Кашлев бродил всегда один, ночевал под открытым небом и часто без огня. Никто не знал, куда он
уходил и когда возвращался обратно. Это настоящий лесной скиталец.
На реке Сандагоу он нашел утес, около которого всегда проходят тигры. Тут он их и караулил.
17 июля
ушло на осмотр
реки Арзамасовки.
Потесненные русскими, они
ушли на Уссури, а оттуда, под давлением казаков, перекочевали
на реку Улахе. Теперь их осталось только 12 человек: 3 мужчин, 5 женщин и 4 детей.
Следующий день, 8 июня,
ушел на поиски в воде ружей. Мы рассчитывали, что при солнце будет видно дно
реки, но погода, как
на грех, снова испортилась. Небо покрылось тучами, и стало моросить. Тем не менее после полудня Меляну удалось найти 2 ружья, ковочный инструмент, подковы и гвозди. Удовольствовавшись этим, я приказал собираться в дорогу.
Начиная с 7 июля погода снова стала портиться. Все время шли дожди с ветром. Воспользовавшись непогодой, я занялся вычерчиванием маршрутов и обработкой путевых дневников.
На эту работу
ушло 3 суток. Покончив с ней, я стал собираться в новую экспедицию
на реку Арзамасовку. А.И. Мерзлякову было поручено произвести съемку Касафуновой долины и Кабаньей пади, а Г.И. Гранатман взялся произвести рекогносцировку в направлении Арзамасовка — Тадушу.
Река Санхобе (
на картах — Саченбея и по-удэгейски Санкэ) состоит из 2
рек одинаковой величины — Сицы (по-китайски — Западный приток) и Дунцы (Восточный приток). Путь мой
на Иман,
на основании расспросных сведений, был намечен по
реке Дунце. Поэтому я решил теперь, пока есть время, осмотреть
реку Сицу.
На эту работу у меня
ушло ровно семь суток.
В Лужниках мы переехали
на лодке Москву-реку
на самом том месте, где казак вытащил из воды Карла Ивановича. Отец мой, как всегда, шел угрюмо и сгорбившись; возле него мелкими шажками семенил Карл Иванович, занимая его сплетнями и болтовней. Мы
ушли от них вперед и, далеко опередивши, взбежали
на место закладки Витбергова храма
на Воробьевых горах.
Мы остались и прожили около полугода под надзором бабушки и теток. Новой «власти» мы как-то сразу не подчинились, и жизнь пошла кое-как. У меня были превосходные способности, и, совсем перестав учиться, я схватывал предметы
на лету, в классе,
на переменах и получал отличные отметки. Свободное время мы с братьями отдавали бродяжеству:
уходя веселой компанией за
реку, бродили по горам, покрытым орешником, купались под мельничными шлюзами, делали набеги
на баштаны и огороды, а домой возвращались позднею ночью.
Старик Колобов зажился в Заполье. Он точно обыскивал весь город. Все-то ему нужно было видеть, со всеми поговорить, везде побывать. Сначала все дивились чудному старику, а потом привыкли. Город нравился Колобову, а еще больше нравилась
река Ключевая. По утрам он почти каждый день
уходил купаться, а потом садился
на бережок и проводил целые часы в каком-то созерцательном настроении. Ах, хороша
река, настоящая кормилица.
Уберечься от такой беды невозможно, так как долина узка и
уйти от
реки можно только
на горы.
Все как будто было предусмотрено, неизвестными для нас оставались только два вопроса: какой глубины снег
на Хунгари и скоро ли по ту сторону мы найдем людей и протоптанную нартовую дорогу. Дня два
ушло на сбор ездовых собак и корма для них. Юколу мы собрали понемногу от каждого дома. Наконец, все было упаковано и уложено. Я условился с орочами, что, когда замерзнет
река Тумнин, в отряд явится проводник орочей со своей нартой, и мы снимемся с якоря.
Поутру
на белые степи гляжу,
Послышался звон колокольный,
Тихонько в убогую церковь вхожу,
Смешалась с толпой богомольной.
Отслушав обедню, к попу подошла,
Молебен служить попросила…
Всё было спокойно — толпа не
ушла…
Совсем меня горе сломило!
За что мы обижены столько, Христос?
За что поруганьем покрыты?
И
реки давно накопившихся слез
Упали
на жесткие плиты!
Страх давно уже овладевал мною, но я боролся с ним и скрывал, сколько мог; когда же берег стал
уходить из глаз моих, когда мы попали
на стрежень
реки и страшная громада воды, вертящейся кругами, стремительно текущей с непреодолимою силою, обхватила со всех сторон и понесла вниз, как щепку, нашу косную лодочку, — я не мог долее выдерживать, закричал, заплакал и спрятал свое лицо
на груди матери.
С какой жадностью взор нашего юноши
ушел в эту таинственную глубь какой-то очень красивой рощи, взади которой виднелся занавес с бог знает куда уходящею далью, а перед ним что-то серое шевелилось
на полу — это была
река Днепр!
— Да! — отвечал тот. — Это место, например, когда влюбленные сидят
на берегу
реки и видят вдали большой лес, и им представляется, что если бы они туда
ушли, так скрылись бы от всех в мире глаз, — это очень поэтично и верно.
Река, задержанная плотиной, была широка и неподвижна, как большой пруд. По обеим ее сторонам берега
уходили плоско и ровно вверх.
На них трава была так ровна, ярка и сочна, что издали хотелось ее потрогать рукой. Под берегами в воде зеленел камыш и среди густой, темной, круглой листвы белели большие головки кувшинок.
И позабыл уже я сам про все мое прежнее бытие и звание, и дослуживаю таким манером последний год, как вдруг
на самый
на Иванов день были мы в погоне за татарами, а те напаскудили и
ушли за
реку Койсу.
Домой он
ушел часов в двенадцать; и когда у Годневых все успокоилось, задним двором его квартиры опять мелькнула чья-то тень, спустилась к
реке и, пробираясь по берегу, скрылась против беседки, а
на рассвете опять эта тень мелькнула, и все прошло тихо…
Там я ложился в тени
на траве и читал, изредка отрывая глаза от книги, чтобы взглянуть
на лиловатую в тени поверхность
реки, начинающую колыхаться от утреннего ветра,
на поле желтеющей ржи
на том берегу,
на светло-красный утренний свет лучей, ниже и ниже окрашивающий белые стволы берез, которые, прячась одна за другую,
уходили от меня в даль чистого леса, и наслаждался сознанием в себе точно такой же свежей, молодой силы жизни, какой везде кругом меня дышала природа.
Многие не верят, что настоящая, а Базунов даже кричал, что Самара
на Волге, а не
на Тигре, и что Тигр-река давно в землю
ушла.
Манило за город,
на зелёные холмы, под песни жаворонков,
на реку и в лес, празднично нарядный. Стали собираться в саду, около бани, под пышным навесом берёз, за столом, у самовара, а иногда — по воскресеньям —
уходили далеко в поле, за овраги,
на возвышенность, прозванную Мышиный Горб, — оттуда был виден весь город, он казался написанным
на земле ласковыми красками, и однажды Сеня Комаровский, поглядев
на него с усмешечкой, сказал...
(Прим. автора.)] и братьев, понеслась в погоню с воплями и угрозами мести; дорогу угадали, и, конечно, не
уйти бы нашим беглецам или по крайней мере не обошлось бы без кровавой схватки, — потому что солдат и офицеров, принимавших горячее участие в деле, по дороге расставлено было много, — если бы позади бегущих не догадались разломать мост через глубокую, лесную, неприступную
реку, затруднительная переправа через которую вплавь задержала преследователей часа
на два; но со всем тем косная лодка,
на которой переправлялся молодой Тимашев с своею Сальме через
реку Белую под самою Уфою, — не достигла еще середины
реки, как прискакал к берегу старик Тевкелев с сыновьями и с одною половиною верной своей дружины, потому что другая половина передушила
на дороге лошадей.
Команда парохода любила его, и он любил этих славных ребят, коричневых от солнца и ветра, весело шутивших с ним. Они мастерили ему рыболовные снасти, делали лодки из древесной коры, возились с ним, катали его по
реке во время стоянок, когда Игнат
уходил в город по делам. Мальчик часто слышал, как поругивали его отца, но не обращал
на это внимания и никогда не передавал отцу того, что слышал о нем. Но однажды, в Астрахани, когда пароход грузился топливом, Фома услыхал голос Петровича, машиниста...
Маша часто
уходила на мельницу и брала с собою сестру, и обе, смеясь, говорили, что они идут посмотреть
на Степана, какой он красивый. Степан, как оказалось, был медлителен и неразговорчив только с мужчинами, в женском же обществе держал себя развязно и говорил без умолку. Раз, придя
на реку купаться, я невольно подслушал разговор. Маша и Клеопатра, обе в белых платьях, сидели
на берегу под ивой, в широкой тени, а Степан стоял возле, заложив руки назад, и говорил...
Васька Соловей со своими злодеями
ушел в дальний, сплошь лесной уезд и там промышлял около железной дороги и почты, собираясь, по слухам, перекинуться
на реку — по старому доброму разбойничьему обычаю.
Да… так вот… когда стало плохо, я решил все-таки помучиться (пусть бы полюбовался
на меня профессор N) и оттянуть укол и
ушел к
реке.
Слушаю и удивляюсь: всё это понятно мне и не только понятно, но кажется близким, верным. Как будто я и сам давно уже думал так, но — без слов, а теперь нашлись слова и стройно ложатся предо мною, как ступени лестницы вдаль и вверх. Вспоминаю Ионины речи, оживают они для меня ярко и красочно. Но в то же время беспокойно и неловко мне, как будто стою
на рыхлой льдине
реки весной. Дядя незаметно
ушёл, мы вдвоём сидим, огня в комнате нет, ночь лунная, в душе у меня тоже лунная мгла.
Селиван, не ожидая, что Савка так хорошо вооружен, как раз к его приезду выскочил петухом
на застреху и начал вертеться, глазеть
на все стороны да петь «ку-ка-реку!» Савка не сробел колдуна, а, напротив, сказал ему: «Э, брат, врешь — не
уйдешь», и с этим, недолго думая, ловко швырнул в него своим поленом, что тот даже не допел до конца своего «ку-ка-реку» и свалился мертвым.
В праздники мы с Коноваловым
уходили за
реку, в луга. Мы брали с собой немного водки, хлеба, книгу и с утра отправлялись «
на вольный воздух», как называл Коновалов эти экскурсии.
Лодка под ним колыхнулась, и от ее движения
на воде послышался звон, как бы от разбиваемого стекла. Это в местах, защищенных от быстрого течения, становились первые «забереги», еще тонкие, сохранившие следы длинных кристаллических игол, ломавшихся и звеневших, как тонкий хрусталь…
Река как будто отяжелела, почувствовав первый удар мороза, а скалы вдоль горных берегов ее, наоборот, стали легче, воздушнее. Покрытые инеем, они
уходили в неясную, озаренную даль, искрящиеся, почти призрачные…
Приходская церковь была в шести верстах, в Косогорове, и в ней бывали только по нужде, когда нужно было крестить, венчаться или отпевать; молиться же ходили за
реку. В праздники, в хорошую погоду, девушки наряжались и
уходили толпой к обедне, и было весело смотреть, как они в своих красных, желтых и зеленых платьях шли через луг; в дурную же погоду все сидели дома. Говели в приходе. С тех, кто в Великом посту не успевал отговеться, батюшка
на Святой, обходя с крестом избы, брал по 15 копеек.
Прошел день. Наступил длинный осенний вечер. В избе мотали шелк; мотали все, кроме Феклы: она
ушла за
реку. Шелк брали с ближней фабрики, и вся семья вырабатывала
на нем немного — копеек двадцать в неделю.