Неточные совпадения
«Я ничего не открыл. Я только
узнал то, что я
знаю. Я понял ту силу, которая не в одном прошедшем дала мне жизнь, но теперь дает мне жизнь. Я освободился
от обмана, я
узнал хозяина».
Кстати, не
знаю наверно даже до сего дня, подкупили они Петра Ипполитовича, моего
хозяина, или нет, и получил ли он
от них хоть сколько-нибудь тогда за услуги или просто пошел в их общество для радостей интриги; но только и он был за мной шпионом, и жена его — это я
знаю наверно.
Я не хотел здесь останавливаться, но один из местных жителей
узнал, кто мы такие, и просил зайти к нему напиться чаю.
От хлеба-соли отказываться нельзя.
Хозяин оказался человеком весьма любезным. Он угощал нас молоком, белым хлебом, медом и маслом. Фамилии его я не помню, но
от души благодарю его за радушие и гостеприимство.
От хозяина фанзы мы
узнали, что находимся у подножия Сихотэ-Алиня, который делает здесь большой излом, а река Тютихе течет вдоль него. Затем он сообщил нам, что дальше его фанзы идут 2 тропы: одна к северу, прямо на водораздельный хребет, а другая — на запад, вдоль Тютихе. До истоков последней оставалось еще 12 км.
У корейцев в фанзе было так много клопов, что сам
хозяин вынужден был спать снаружи, а во время дождя прятался в сарайчик, сложенный из тонкого накатника.
Узнав об этом, мы отошли
от фанзы еще с километр и стали биваком на берегу реки.
Приезды не мешают, однако ж, Арсению Потапычу следить за молотьбой. Все
знают, что он образцовый
хозяин, и понимают, что кому другому, а ему нельзя не присмотреть за работами; но, сверх того, наступили самые короткие дни, работа идет не больше пяти-шести часов в сутки, и Пустотелов к обеду уж совсем свободен. Иногда, впрочем, он и совсем освобождает себя
от надзора; придет в ригу на какой-нибудь час, скажет мужичкам...
Трофимов. Придумай что-нибудь поновее. Это старо и плоско. (Ищет калоши.)
Знаешь, мы, пожалуй, не увидимся больше, так вот позволь мне дать тебе на прощанье один совет: не размахивай руками! Отвыкни
от этой привычки — размахивать. И тоже вот строить дачи, рассчитывать, что из дачников со временем выйдут отдельные
хозяева, рассчитывать так — это тоже значит размахивать… Как-никак, все-таки я тебя люблю. У тебя тонкие, нежные пальцы, как у артиста, у тебя тонкая, нежная душа…
Каковы бы ни были цифры, но пока несомненно только, что далеко не всякий
хозяин знает весною, где он будет косить летом, и что сена не хватает и к концу зимы скот тощает
от недостатка корма.
Отец с матерью старались растолковать мне, что совершенно добрых людей мало на свете, что парашинские старики, которых отец мой
знает давно, люди честные и правдивые, сказали ему, что Мироныч начальник умный и распорядительный, заботливый о господском и о крестьянском деле; они говорили, что, конечно, он потакает и потворствует своей родне и богатым мужикам, которые находятся в милости у главного управителя, Михайлы Максимыча, но что как же быть? свой своему поневоле друг, и что нельзя не уважить Михайле Максимычу; что Мироныч хотя гуляет, но на работах всегда бывает в трезвом виде и не дерется без толку; что он не поживился ни одной копейкой, ни господской, ни крестьянской, а наживает большие деньги
от дегтя и кожевенных заводов, потому что он в части у
хозяев, то есть у богатых парашинских мужиков, промышляющих в башкирских лесах сидкою дегтя и покупкою у башкирцев кож разного мелкого и крупного скота; что хотя
хозяевам маленько и обидно, ну, да они богаты и получают большие барыши.
Лакеи в продолжение всего вечера беспрестанно разносили фрукты и конфеты. Наконец подана была груша — по два рубля штука. Виссарион, несмотря на то, что разговаривал с начальником губернии, не преминул подбежать к m-me Пиколовой и упросил ее взять с собой домой пяток таких груш. Он
знал, что она до страсти их любила и ела их обыкновенно, лежа еще в постели поутру. За такого рода угощенье m-me Пиколова была в восторге
от вечеров Захаревского и ужасно их хвалила, равно как и самого
хозяина.
— Ежели даже теперича срубить их, парки-то, — продолжал Лукьяныч, — так
от одного молодятника через десять лет новые парки вырастут! Вон она липка-то — робёнок еще! Купят, начнут кругом большие деревья рубить — и ее тут же зря замнут. Потому, у него, у купца-то, ни бережи, ни жаления: он взял деньги и прочь пошел… хоть бы тот же Осип Иванов! А сруби теперича эти самые парки настоящий
хозяин, да сруби жалеючи — в десять лет эта липка так выхолится, что и не
узнаешь ее!
Варвара Тебенькова, дочь моего
хозяина, точно ушла
от родителя своего в скиты, где и жила в той же самой Магдалининой обители, но про беременность ее ничего не
знаю.
Еще более взгрустнется провинциалу, как он войдет в один из этих домов, с письмом издалека. Он думает, вот отворятся ему широкие объятия, не будут
знать, как принять его, где посадить, как угостить; станут искусно выведывать, какое его любимое блюдо, как ему станет совестно
от этих ласк, как он, под конец, бросит все церемонии, расцелует
хозяина и хозяйку, станет говорить им ты, как будто двадцать лет знакомы, все подопьют наливочки, может быть, запоют хором песню…
Дубков и Володя
знали у Яра всех людей по имени, и
от швейцара до
хозяина все оказывали им большое уважение.
Мы побеседовали, и я
от него
узнал всю подноготную жизни фабрики. И далеко не в пользу
хозяев говорил он.
— Я-с. Еще со вчерашнего дня, и всё, что мог, чтобы сделать честь… Марья же Тимофеевна на этот счет, сами
знаете, равнодушна. А главное,
от ваших щедрот, ваше собственное, так как вы здесь
хозяин, а не я, а я, так сказать, в виде только вашего приказчика, ибо все-таки, все-таки, Николай Всеволодович, все-таки духом я независим! Не отнимите же вы это последнее достояние мое! — докончил он умилительно.
Ночные прогулки под зимними звездами, среди пустынных улиц города, очень обогащали меня. Я нарочно выбирал улицы подальше
от центра: на центральных было много фонарей, меня могли заметить знакомые
хозяев, тогда
хозяева узнали бы, что я прогуливаю всенощные. Мешали пьяные, городовые и «гулящие» девицы; а на дальних улицах можно было смотреть в окна нижних этажей, если они не очень замерзли и не занавешены изнутри.
По праздникам,
от обеда до девяти часов, я уходил гулять, а вечером сидел в трактире на Ямской улице;
хозяин трактира, толстый и всегда потный человек, страшно любил пение, это
знали певчие почти всех церковных хоров и собирались у него; он угощал их за песни водкой, пивом, чаем.
— Фю-ю! На этот счет вы себе можете быть вполне спокойны. Это совсем не та история, что вы думаете. Здесь свобода: все равные, кто за себя платит деньги. И
знаете, что я вам еще скажу? Вот вы простые люди, а я вас больше почитаю… потому что я вижу: вы в вашем месте были
хозяева. Это же видно сразу. А этого шарлатана я, может быть, и держать не стал бы, если бы за него не платили
от Тамани-холла. Ну, что мне за дело! У «босса» денег много, каждую неделю я свое получаю аккуратно.
Николай Артемьевич потребовал
от нее, чтоб она не пускала своей дочери к себе на глаза; он как будто обрадовался случаю показать себя в полном значении
хозяина дома, во всей силе главы семейства: он беспрерывно шумел и гремел на людей, то и дело приговаривая: «Я вам докажу, кто я таков, я вам дам
знать — погодите!» Пока он сидел дома, Анна Васильевна не видела Елены и довольствовалась присутствием Зои, которая очень усердно ей услуживала, а сама думала про себя: «Diesen Insaroff vorziehen — und wem?» [Предпочесть этого Инсарова — и кому? (нем.)]
Мы побеседовали, я
от него
узнал всю подноготную жизнь фабрики, и далеко не в пользу
хозяев говорил он.
Уж я после
узнал, что меня взяли в ватагу в Ярославле вместо умершего
от холеры, тело которого спрятали на расшиве под кичкой — хоронить в городе боялись, как бы задержки
от полиции не было… Старые бурлаки, люди с бурным прошлым и с юности без всяких паспортов, молчали: им полиция опаснее холеры. У половины бурлаков паспортов не было. Зато
хозяин уж особенно ласков стал: три раза в день водку подносил с отвалом, с привалом и для здоровья.
— Без того не возьму; подписку надо
от хозяина: может, бык-ат у вас краденый… я почем
знаю…
— Граждане, товарищи, хорошие люди! Мы требуем справедливости к нам — мы должны быть справедливы друг ко другу, пусть все
знают, что мы понимаем высокую цену того, что нам нужно, и что справедливость для нас не пустое слово, как для наших
хозяев. Вот человек, который оклеветал женщину, оскорбил товарища, разрушил одну семью и внес горе в другую, заставив свою жену страдать
от ревности и стыда. Мы должны отнестись к нему строго. Что вы предлагаете?
— Жалеть его — не за что. Зря орал, ну и получил, сколько следовало… Я его
знаю: он — парень хороший, усердный, здоровый и — неглуп. А рассуждать — не его дело: рассуждать я могу, потому что я —
хозяин. Это не просто, хозяином-то быть!..
От зуботычины он не помрет, а умнее будет… Так-то… Эх, Фома! Младенец ты… ничего не понимаешь… надо учить тебя жить-то… Может, уж немного осталось веку моего на земле…
Он заранее
знал всё, что будет говорить
хозяин,
знал, как он будет говорить, и
от скуки, вызванной ожиданием вечера, проверял себя.
Агния. Послушайте! Нынче же выпросите себе у
хозяина хорошее жалованье или отходите
от него и ищите другое место! Если вы этого не сделаете, лучше и не
знайте меня совсем, и не кажитесь мне на глаза!
Ахов. Да ты только рассуди, как ему с
хозяином в одной комнате? Может, я и разговорюсь у вас; может, пошутить с вами захочу; а он, рот разиня, слушать станет? Он в жизни
от меня, кроме приказу да брани, ничего не слыхивал. Какой же у него страх будет после этого? Онскажет, наш хозяин-то такие же глупости говорит, как и все прочие люди. А он
знать этого не должен.
— Про то,
хозяин, опять-таки я
знаю, где ночевал; а ты вот что, Борис Тимофеич, ты моего слова послушай: что, отец, было, того назад не воротишь; не клади ж ты по крайности позору на свой купеческий дом. Сказывай, чего ты
от меня теперь хочешь? Какого ублаготворения желаешь?
Кузьма стоял, одеревенев
от изумления и в разинутом рте держа кусок пряника, не успев его проглотить. Надобно
знать, что этот пряник
хозяин ему поднес, а в счет таки поставил. Насилу Кузьма расслушал, в чем дело и что требуется его мнение. Проглотив скорее кусок пряника, он также начал утверждать, что платить не надо и что мы были у него гости.
Я
знал, чувствовал, что он — неправ в спокойном отрицании всего, во что я уже верил, я ни на минуту не сомневался в своей правде, но мне трудно было оберечь мою правду
от его плевков; дело шло уже не о том, чтобы опровергнуть его, а чтоб защитить свой внутренний мир, куда просачивался яд сознания моего бессилия пред цинизмом
хозяина.
Когда наступала моя очередь укладывать крендели, — стоя у стола я рассказывал ребятам все, что
знал и что — на мой взгляд — они тоже должны были
знать. Чтобы заглушить ворчливый шум работы, нужно было говорить громко, а когда меня слушали хорошо, я, увлекаясь, повышал голос и, будучи застигнут
хозяином в такой момент «подъема духа», получил
от него прозвище и наказание.
Смагин вернулся
от генерала как раз к обеду. Гости, конечно,
знали о его секретном поручении, и когда Тарас Ермилыч, встретив его, вернулся в столовую с веселым видом, все вздохнули свободнее: тучу пронесло мороком.
Хозяин сразу повеселел, глянул на всех соколом и шепнул Савелию...
Стал я понемногу поправляться. Однажды мой доктор и говорит: «Слушайте, сэр, не все же вам без дела околачиваться; у меня есть для вас в виду место. Хотите поступить конторщиком в „Южную звезду“?» — «Помилуйте, с руками, ногами!» — «Ну, так отправляйтесь туда завтра к одиннадцати часам, спросите
хозяина и скажите, что
от меня пришли. Он уже
знает».
Мирошев после обеда
узнал, у кого он в гостях, ужасно переконфузился
от мысли, что ел хлеб и соль у
хозяина, с которым вел тяжбу, и спешил уйти домой.
В пустынных местах удельный вес человека, в особенности человека хоть чем-нибудь выделяющегося, — вообще больше, и имя Степана «с озера» или с «Дальней заимки» произносилось в слободе с оттенком значительности и уважения. «Мы с Степаном довольно знакомы», — хвастливо говорили поселенцы, а якуты весело кивали головами: «Истебан биллем» (Степана
знаем)… Совершенно понятно, что теперь, когда мы случайно попали к этому человеку, нам не хотелось уезжать
от его заимки, не познакомившись с
хозяином.
Не особенно же страшна была эта мысль потому, что, кроме тех
хозяев, как Василий Андреич, которым он служил здесь, он чувствовал себя всегда в этой жизни в зависимости
от главного
хозяина, того, который послал его в эту жизнь, и
знал, что и умирая он останется во власти этого же
хозяина, а что
хозяин этот не обидит.
Хотя ему еще было тепло
от выпитого чая и оттого, что он много двигался, лазяя по сугробам, он
знал, что тепла этого хватит не надолго, а что согреваться движением он уже будет не в силах, потому что чувствовал себя так же усталым, как чувствует себя лошадь, когда она становится, не может, несмотря ни на какой кнут, итти дальше, и
хозяин видит, что надо кормить, чтобы она вновь могла работать.
— Кто его
знает. Баловство
от хозяина.
Узнав от меня, что я сын родителей, с которыми они некогда жили в дружбе, что я тот самый хворенький Сережа, которого они оставили двухлетним умирающим дитятей,
хозяева приняли меня, по-своему, с радушием и ласкою.
За первым же обедом я насмешил своих
хозяев:
узнав вовсе неожиданно, что они живут в доме Ломоносова, я вскрикнул
от радостного изумления и едва не выскочил из-за стола.
Однажды, когда Свиньин случился у владыки, чтобы принять
от него благословение, высокочтимый
хозяин заговорил с ним «кстати о выстреле». Свиньин рассказал всю правду, в которой, как мы
знаем, не было ничего похожего на то, о чем повествовали «кстати о выстреле».
— А вот как: жила я у
хозяина пятнадцать лет, его дом стерегла, лаяла и бросалась кусаться; а вот состарилась, зуб не стало, — меня со двора прогнали, да еще зад оглоблею отбили. Вот и волочусь, сама не
знаю куда, подальше
от старого
хозяина.
Для меня важно одно:
знать, чего бог хочет
от меня. А это выражено вполне ясно и во всех религиях и в моей совести, и потому мое дело в том, чтобы выучиться исполнять всё это и на это направить все мои силы, твердо
зная, что, если я посвящу свои силы на исполнение воли
хозяина, он не оставит меня и со мной будет то самое, что должно быть и что хорошо для меня.
Вторые же подобны тому животному, которое, поняв волю
хозяина, идет свободно и радостно, куда его ведет
хозяин,
зная, что
от исполнения воли
хозяина ничего, кроме добра, быть не может.
Приказчики разгоняли их, дубася по чем попало железными замками, звали полицейских офицеров и солдат; но те и сами не
знали, в какую им сторону идти и брать ли этих господ,
от которых хотя и припахивало водкой, но которые по большей части одеты были прилично, называли себя дворянами или чиновниками и с примерным бескорыстием усердствовали в разбитии дверей тех лавок,
хозяева которых не успевали вовремя явиться на место.
Заря еще не занималась, но небосклон становился светлее… Чу!.. Кто-то по грязи шлепает… Вглядывается Флор Гаврилов — ровно бы
хозяин… Вот кто-то, медленно и тяжело ступая, пробирается вдоль стенки… Подошел под фонарь… Тут
узнал Флор Гаврилов Дмитрия Петровича… «Он!.. зато весь в грязи… Никогда такого за ним не водилось!.. Шибко, значит, загулял!.. Деньги-то целы ли?.. Сам-от здоров ли?»
Хозяин фанзы сообщил, что
от старых людей он слышал, будто бы русские в первый раз пришли со стороны моря, и никто не
знал, какие это люди и зачем они пришли на Амур, а на другой год лоца приплыли сверху и остановились около озера Кизи.
— Ты прав! — произнес сурово господин Злыбин, — я её не трону сегодня, но я ей не прощу: завтра… Завтра после представления, клянусь, дрянная девчонка
узнает, что значит приносить убыток своему
хозяину и убегать
от него.
Узнал он
от хозяев, что предводителя держат чуть не в секретной, что следователь у них — лютый, не позволял Звереву в первую неделю даже с больной женой повидаться; а она очень плоха. Поговаривали в городе, будто даже на себя руки хотела наложить… И к нему никого не пускали.