Неточные совпадения
Дома Кузьма передал Левину, что Катерина Александровна здоровы, что недавно только
уехали от них сестрицы, и подал два письма. Левин тут же, в передней, чтобы потом не развлекаться, прочел их. Одно было от Соколова, приказчика. Соколов писал, что пшеницу нельзя продать, дают только пять
с половиной рублей, а
денег больше взять неоткудова. Другое письмо было от сестры. Она упрекала его за то, что дело ее всё еще не было сделано.
— А пребываем здесь потому, ваше благородие, как, будучи объявлены беженцами, не имеем возможности двигаться. Конечно,
уехать можно бы, но для того надобно получить заработанные нами
деньги. Сюда нас доставили бесплатно, а дальше, от Риги, начинается тайная торговля. За посадку в вагоны на Орел
с нас требуют полсотни.
Деньги — не малые, однако и пятак велик, ежели нет его.
«Черт меня дернул говорить
с нею! Она вовсе не для бесед. Очень пошлая бабенка», — сердито думал он, раздеваясь, и лег в постель
с твердым намерением завтра переговорить
с Мариной по делу о
деньгах и завтра же
уехать в Крым.
— Ага! Ну —
с ним ничего не выйдет. И вообще — ничего не будет! Типограф и бумажник сбесились, ставят такие смертные условия, что проще сразу отдать им все мои
деньги, не ожидая, когда они вытянут их по сотне рублей. Нет, я, кажется,
уеду в Японию.
Обломов, подписывая, утешался отчасти тем, что
деньги эти пойдут на сирот, а потом, на другой день, когда голова у него была свежа, он со стыдом вспомнил об этом деле, и старался забыть, избегал встречи
с братцем, и если Тарантьев заговаривал о том, он грозил немедленно съехать
с квартиры и
уехать в деревню.
Он едва повидался
с Аяновым, перетащил к нему вещи
с своей квартиры, а последнюю сдал. Получив от опекуна — за заложенную землю — порядочный куш
денег, он в январе
уехал с Кириловым, сначала в Дрезден, на поклон «Сикстинской мадонне», «Ночи» Корреджио, Тициану, Поль Веронезу и прочим, и прочим.
«Чем доказать, что я — не вор? Разве это теперь возможно?
Уехать в Америку? Ну что ж этим докажешь? Версилов первый поверит, что я украл! „Идея“? Какая „идея“? Что теперь „идея“? Через пятьдесят лет, через сто лет я буду идти, и всегда найдется человек, который скажет, указывая на меня: „Вот это — вор“. Он начал
с того „свою идею“, что украл
деньги с рулетки…»
Пока я писал в лесу и осторожно обходил болота, товарищи мои, подождав меня на станке,
уехали вперед, оставив мне чаю, сахару, даже мяса, и увезли
с тюками мою постель, белье и
деньги.
Он думал еще и о том, что, хотя и жалко
уезжать теперь, не насладившись вполне любовью
с нею, необходимость отъезда выгодна тем, что сразу разрывает отношения, которые трудно бы было поддерживать. Думал он еще о том, что надо дать ей
денег, не для нее, не потому, что ей эти
деньги могут быть нужны, а потому, что так всегда делают, и его бы считали нечестным человеком, если бы он, воспользовавшись ею, не заплатил бы за это. Он и дал ей эти
деньги, — столько, сколько считал приличным по своему и ее положению.
— Ну, уж извините, я вам голову отдаю на отсечение, что все это правда до последнего слова. А вы слышали, что Василий Назарыч
уехал в Сибирь? Да… Достал где-то
денег и
уехал вместе
с Шелеховым. Я заезжала к ним на днях: Марья Степановна совсем убита горем, Верочка плачет… Как хотите — скандал на целый город, разоренье на носу, а тут еще дочь-невеста на руках.
Вот он и убил отца, а
денег все-таки мне не отдал, а
уехал с ней в ту деревню, где его схватили.
Оно написано за двое суток до преступления, и, таким образом, нам твердо теперь известно, что за двое суток до исполнения своего страшного замысла подсудимый
с клятвою объявлял, что если не достанет завтра
денег, то убьет отца,
с тем чтобы взять у него
деньги из-под подушки „в пакете
с красною ленточкой, только бы
уехал Иван“.
Вот, например, это было через неделю после визита, за который «очень благодарил» Бьюмонт Катерину Васильевну, месяца через два после начала их знакомства; продажа завода была покончена, мистер Лотер собирался
уехать на другой день (и
уехал; не ждите, что он произведет какую-нибудь катастрофу; он, как следует негоцианту, сделал коммерческую операцию, объявил Бьюмонту, что фирма назначает его управляющим завода
с жалованьем в 1000 фунтов, чего и следовало ожидать, и больше ничего: какая ж ему надобность вмешиваться во что-нибудь, кроме коммерции, сами рассудите), акционеры, в том числе и Полозов, завтра же должны были получить (и получили, опять не ждите никакой катастрофы: фирма Ходчсона, Лотера и К очень солидная) половину
денег наличными, а другую половину — векселями на З — х месячный срок.
— Да, это дело очень серьезное, мсье Лопухов.
Уехать из дома против воли родных, — это, конечно, уже значит вызывать сильную ссору. Но это, как я вам говорила, было бы еще ничего. Если бы она бежала только от грубости и тиранства их,
с ними было бы можно уладить так или иначе, — в крайнем случае, несколько лишних
денег, и они удовлетворены. Это ничего. Но… такая мать навязывает ей жениха; значит, жених богатый, очень выгодный.
Деньги нашли; генерал у меня отобедал, потом тотчас
уехал и увез
с собою приказчика.
Не вынес больше отец,
с него было довольно, он умер. Остались дети одни
с матерью, кой-как перебиваясь
с дня на день. Чем больше было нужд, тем больше работали сыновья; трое блестящим образом окончили курс в университете и вышли кандидатами. Старшие
уехали в Петербург, оба отличные математики, они, сверх службы (один во флоте, другой в инженерах), давали уроки и, отказывая себе во всем, посылали в семью вырученные
деньги.
Ечкин получил
с него
деньги и сейчас же
уехал в Петербург, где по выданной ему доверенности заложил б одном из столичных банков и стеариновую фабрику.
Это был богатырского сложения человек, еще молодой и красивый, характера кроткого и сосредоточенного, — всё, бывало, молчит и о чем-то думает, — и
с первого же времени хозяева стали доверять ему, и когда
уезжали из дому, то знали, что Вукол и
денег не вытащит из комода, и спирта в кладовой не выпьет.
Ульрих Райнер
с великим трудом скопил небольшую сумму
денег, обеспечил на год мать и, оплаканный ею,
уехал в Россию. Это было в 1816 году.
— Попервоначалу она тоже
с ним
уехала; но, видно, без губернаторства-то
денег у него немножко в умалении сделалось, она из-за него другого стала иметь. Это его очень тронуло, и один раз так, говорят, этим огорчился, что крикнул на нее за то, упал и мертв очутился; но и ей тоже не дал бог за то долгого веку: другой-то этот самый ее бросил, она — третьего, четвертого, и при таком пути своей жизни будет ли прок, — померла, говорят, тоже нынешней весной!
— Когда мы приехали, то долго отыскивали дедушку, — отвечала Нелли, — но никак не могли отыскать. Мамаша мне и сказала тогда, что дедушка был прежде очень богатый и фабрику хотел строить, а что теперь он очень бедный, потому что тот,
с кем мамаша
уехала, взял у ней все дедушкины
деньги и не отдал ей. Ока мне это сама сказала.
— Ее мать была дурным и подлым человеком обманута, — произнес он, вдруг обращаясь к Анне Андреевне. — Она
уехала с ним от отца и передала отцовские
деньги любовнику; а тот выманил их у нее обманом, завез за границу, обокрал и бросил. Один добрый человек ее не оставил и помогал ей до самой своей смерти. А когда он умер, она, два года тому назад, воротилась назад к отцу. Так, что ли, ты рассказывал, Ваня? — спросил он отрывисто.
— Потом-с, — продолжал Дубовский, у которого озлобленное выражение лица переменилось на грустное, — потом напечатали… Еду я получать
деньги, и вдруг меня рассчитывают по тридцати пяти рублей, тогда как я знаю, что всем платят по пятидесяти. Я, конечно, позволил себе спросить: на каком праве делается это различие? Мне на это спокойно отвечают, что не могут более назначить, и сейчас же
уезжают из дома. Благороден этот поступок или нет? — заключил он, взглянув вопросительно на Калиновича.
Откупщик после того недолго просидел и, попросив только Аггея Никитича непременно бывать на его балах,
уехал, весьма довольный успехом своего посещения; а Аггей Никитич поспешил отправиться к пани Вибель, чтобы передать ей неправильно стяжанные им
с откупа
деньги, каковые он выложил перед пани полною суммою. Та, увидев столько
денег, пришла в удивление и восторг и, не помня, что делает, вскрикнула...
С окончанием дела сестры получили возможность
уехать из Самоварнова. Да и время было, потому что спрятанная тысяча рублей подходила под исход. А сверх того, и антрепренер кречетовского театра,
с которым они предварительно сошлись, требовал, чтобы они явились в Кречетов немедленно, грозя, в противном случае, прервать переговоры. О
деньгах, вещах и бумагах, опечатанных по требованию частного обвинителя, не было ни слуху ни духу…
— Всем деревни не выбрать, маменька, а Павел Митрич об нас
с вами не заплачет: посмотрит невесту и
уедет. Ему только рукой повести — как галок налетит. Как знаете, я не навязываю вам жениха, а только мне Нюши-то жаль… Это от сытости да от достатков женихов разбирают. Может, у вас где-нибудь припрятаны
деньги, вот вы и ломаетесь надо мной.
И рассказал мне, что тогда осенью, когда я
уехал из Рыбинска, они
с Костыгой устроили-таки побег Репке за большие
деньги из острога, а потом все втроем убежали в пошехонские леса, в поморские скиты, где Костыга остался доживать свой век, а Улан и Репка поехали на Черемшан Репкину поклажу искать.
Они разыскали меня в полку, кутили три дня, пропили все:
деньги и свою пару лошадей
с санями — и
уехали на ямщике в свое имение, верстах в двадцати пяти от Ярославля под Романовом-Борисоглебском.
— У нас теперь нет
денег, чтобы купить себе хлеба, — сказала она. — Григорий Николаич
уезжает на новую должность, но меня
с детьми не хочет брать
с собой, и те
деньги, которые вы, великодушный человек, присылали нам, тратит только на себя. Что же нам делать? Что? Бедные, несчастные дети!
Коринкина. Для разговору.
С деньгами-то можно себя тешить. Она вон и за Незнамова просила. А для чего, спросите у нее? Так, сама не знает. Она-то
уедет, а мы тут оставайся
с этим сахаром.
Надежда Антоновна. Ах, Григорий Борисыч, не говорите! Что я терплю! Как я страдаю! Вы знаете мою жизнь в молодости; теперь, при одном воспоминании, у меня делаются припадки. Я бы
уехала с Лидией к мужу, но он пишет, чтоб мы не ездили. О ваших
деньгах ничего не упоминает.
От Бегушева Долгов
уехал, уже рассчитывая на служебное поприще, а не на литературное. Граф Хвостиков, подметивший в нем это настроение, нарочно поехал вместе
с ним и всю дорогу старался убедить Долгова плюнуть на подлую службу и не оставлять мысли о газете, занять
денег для которой у них оставалось тысячи еще шансов, так как в Москве много богатых людей, к которым можно будет обратиться по этому делу.
Конечно, ничего, как и оказалось потом: через неделю же после того я стала слышать, что он всюду
с этой госпожой ездит в коляске, что она является то в одном дорогом платье, то в другом… один молодой человек семь шляпок мне у ней насчитал, так что в этом даже отношении я не могла соперничать
с ней, потому что муж мне все говорил, что у него
денег нет, и какие-то гроши выдавал мне на туалет; наконец, терпение мое истощилось… я говорю ему, что так нельзя, что пусть оставит меня совершенно; но он и тут было: «Зачем, для чего это?» Однако я такой ему сделала ад из жизни, что он не выдержал и сам
уехал от меня.
Прошло два месяца
с лишком. В течение всего этого времени Рудин почти не выезжал от Дарьи Михайловны. Она не могла обойтись без него. Рассказывать ему о себе, слушать его рассуждения стало для нее потребностью. Он однажды хотел
уехать, под тем предлогом, что у него вышли все
деньги: она дала ему пятьсот рублей. Он занял также у Волынцева рублей двести. Пигасов гораздо реже прежнего посещал Дарью Михайловну: Рудин давил его своим присутствием. Впрочем, давление это испытывал не один Пигасов.
— Послушай, Александр Давидыч, последняя просьба! — горячо сказал фон Корен. — Когда ты будешь давать тому прохвосту
деньги, то предложи ему условие: пусть
уезжает вместе со своей барыней или же отошлет ее вперед, а иначе не давай. Церемониться
с ним нечего. Так ему и скажи, а если не скажешь, то даю тебе честное слово, я пойду к нему в присутствие и спущу его там
с лестницы, а
с тобою знаться не буду. Так и знай!
В самом деле, чтобы
уехать, ему нужно будет солгать Надежде Федоровне, кредиторам и начальству; затем, чтобы добыть в Петербурге
денег, придется солгать матери, сказать ей, что он уже разошелся
с Надеждой Федоровной; и мать не даст ему больше пятисот рублей, — значит, он уже обманул доктора, так как будет не в состоянии в скором времени прислать ему
денег.
Чтобы перескочить ее в один раз, а не лгать по частям, нужно было решиться на крутую меру — например, ни слова не говоря, встать
с места, надеть шапку и тотчас же
уехать без
денег, не говоря ни слова, но Лаевский чувствовал, что для него это невозможно.
«Итак, надо взвесить все обстоятельства и сообразить. Прежде чем
уехать отсюда, я должен расплатиться
с долгами. Должен я около двух тысяч рублей.
Денег у меня нет… Это, конечно, неважно; часть теперь заплачу как-нибудь, а часть вышлю потом из Петербурга. Главное, Надежда Федоровна… Прежде всего надо выяснить наши отношения… Да».
И в один прекрасный день Катя поступила в труппу и
уехала, кажется в Уфу, увезя
с собою много
денег, тьму радужных надежд и аристократические взгляды на дело.
На другой же день после похорон дядя Егор, который, по всему было видно, приехал из Сибири не
с пустыми руками (
деньги на похороны дал он и Давыдова спасителя наградил щедро), но который о своем тамошнем житье-бытье ничего не рассказывал и никаких своих планов на будущее не сообщал, — дядя Егор внезапно объявил моему отцу, что не намерен остаться в Рязани, а
уезжает в Москву вместе
с сыном.
Замшелые, древние, белые, согбенные старцы рассказывали о том, что и прежде делались попытки добыть со дна английское золото; приезжали и сами англичане, и какие-то фантастические американцы, ухлопывали пропасть
денег и
уезжали из Балаклавы ни
с чем.
Наивный Ничипоренко вовсе и не замечал, что его выпроваживали, и
уезжал с полным упованием, что он во все это время делал какое-то предприятие, которое остановилось только за случившимся недостатком в
деньгах, но разыщет он в Петербурге деньжонок, и ему надо будет вернуться, и предприятие опять пойдет далее.
—
Уехал! у него все мое в закладе; я гол, как сокол! Те
деньги, которые вы привезли… те
деньги, — я не знаю, сколько там, кажется франков семьсот осталось, и — довольно-с, вот и все, а дальше — не знаю-с, не знаю-с!..
Уехать куда-нибудь
с Анной Павловной, где бы он мог по крайней мере выезжать из дому, но на это не было никакой возможности, потому что у него ни копейки не было
денег.
В самой отдаленной и даже темной комнате, предназначенной собственно для хранения гардероба старухи, Юлия со слезами рассказала хозяйке все свое горькое житье-бытье
с супругом, который, по ее словам, был ни более ни менее, как пьяный разбойник, который, конечно, на днях убьет ее, и что она, только не желая огорчить папеньку, скрывала все это от него и от всех; но что теперь уже более не в состоянии, — и готова бежать хоть на край света и даже ехать к папеньке, но только не знает, как это сделать, потому что у ней нет ни копейки
денег: мерзавец-муж обобрал у ней все ее состояние и промотал, и теперь у ней только брильянтовые серьги, фермуар и брошки, которые готова она кому-нибудь заложить, чтоб только
уехать к отцу.
Выйдя из Правоведения десятым классом и получив от отца
деньги на обмундировку, Иван Ильич заказал себе платье у Шармера, повесил на брелоки медальку
с надписью: respice finem, [Предвидь конец,] простился
с принцем и воспитателем, пообедал
с товарищами у Донона и
с новыми модными чемоданом, бельем, платьем, бритвенными и туалетными принадлежностями и пледом, заказанными и купленными в самых лучших магазинах,
уехал в провинцию на место чиновника особых поручений губернатора, которое доставил ему отец.
— Во флигеле-то-с? да ведь через неделю, может, уже и уедем-с, а
денег и без того много потратили, хотя бы и
с состоянием-с…
Когда Дутлов вернулся домой, молодайка уже
уехала с Игнатом, и чалая брюхастая кобыла, совсем запряженная, стояла под воротами. Он выломил хворостину из забора; запахнувшись, уселся в ящик и погнал лошадь. Дутлов гнал кобылу так шибко, что у ней сразу пропало всё брюхо, и Дутлов уже не глядел на нее, чтобы не разжалобиться. Его мучила мысль, что он опоздает как-нибудь к ставке, что Илюха пойдет в солдаты, и чортовы
деньги останутся у него на руках.
Так и вышли все, а часы там остались, и скоро в этом во всем утешились, и много еще было смеху и потехи, и напился я тогда
с ними в первый раз в жизни пьян в Борисоглебской и ехал по улице на извозчике, платком махал. Потом они
денег в Орле заняли и
уехали, а дьякона
с собой не увезли, потому что он их очень забоялся. Как ни просили — не поехал.
— Ну, а я понимаю: я даже в Петербург хотел вернуться и сошел, но только
денег не было. Начальник станции велел
с другим, поездом в Москву отвезть, а в Петербург, говорит, без билета нельзя. А поезд подходит — опять того знакомого мужика; которого били, ведут и опять наколачивают. Я его узнал, говорю: «За что тебя опять?» А он говорит: «Не твое дело». Я приехал в Москву — в их дом, и все спал, а потом встал, а на дворе уже никого, — говорят:
уехали.