Неточные совпадения
Константин Левин заглянул в
дверь и
увидел, что говорит с огромной шапкой волос молодой человек в поддевке, а молодая рябоватая женщина, в шерстяном платье без рукавчиков и воротничков, сидит на диване. Брата не видно было.
У Константина больно сжалось сердце при мысли о том, в среде каких чужих людей живет его брат. Никто не услыхал его, и Константин, снимая калоши, прислушивался к тому, что говорил господин в поддевке. Он говорил о каком-то предприятии.
И, сказав эти слова, она взглянула на сестру и,
увидев, что Долли молчит, грустно опустив голову, Кити, вместо того чтобы выйти из комнаты, как намеревалась, села
у двери и, закрыв лицо платком, опустила голову.
—
У нас теперь идет железная дорога, — сказал он, отвечая на его вопрос. — Это
видите ли как: двое садятся на лавку. Это пассажиры. А один становится стоя на лавку же. И все запрягаются. Можно и руками, можно и поясами, и пускаются чрез все залы.
Двери уже вперед отворяются. Ну, и тут кондуктором очень трудно быть!
«
Увидеть барский дом нельзя ли?» —
Спросила Таня. Поскорей
К Анисье дети побежали
У ней ключи взять от сеней;
Анисья тотчас к ней явилась,
И
дверь пред ними отворилась,
И Таня входит в дом пустой,
Где жил недавно наш герой.
Она глядит: забытый в зале
Кий на бильярде отдыхал,
На смятом канапе лежал
Манежный хлыстик. Таня дале;
Старушка ей: «А вот камин;
Здесь барин сиживал один.
Атвуд взвел, как курок, левую бровь, постоял боком
у двери и вышел. Эти десять минут Грэй провел, закрыв руками лицо; он ни к чему не приготовлялся и ничего не рассчитывал, но хотел мысленно помолчать. Тем временем его ждали уже все, нетерпеливо и с любопытством, полным догадок. Он вышел и
увидел по лицам ожидание невероятных вещей, но так как сам находил совершающееся вполне естественным, то напряжение чужих душ отразилось в нем легкой досадой.
— Не войду, некогда! — заторопился он, когда отворили
дверь, — спит во всю ивановскую, отлично, спокойно, и дай бог, чтобы часов десять проспал.
У него Настасья; велел не выходить до меня. Теперь притащу Зосимова, он вам отрапортует, а затем и вы на боковую; изморились, я
вижу, донельзя.
— Не провожал, а открыл
дверь, — поправила она. — Да, я это помню. Я ночевала
у знакомых, и мне нужно было рано встать. Это — мои друзья, — сказала она, облизав губы. — К сожалению, они переехали в провинцию. Так это вас вели? Я не узнала…
Вижу — ведут студента, это довольно обычный случай…
Блестели золотые, серебряные венчики на иконах и опаловые слезы жемчуга риз.
У стены — старинная кровать карельской березы, украшенная бронзой, такие же четыре стула стояли посреди комнаты вокруг стола. Около
двери, в темноватом углу, — большой шкаф, с полок его, сквозь стекло, Самгин
видел ковши, братины, бокалы и черные кирпичи книг, переплетенных в кожу. Во всем этом было нечто внушительное.
После Ходынки и случая
у манежа Самгин особенно избегал скопления людей, даже публика в фойе театров была неприятна ему; он инстинктивно держался ближе к
дверям, а на улицах,
видя толпу зрителей вокруг какого-то несчастия или скандала, брезгливо обходил людей стороной.
В углу открылась незаметная
дверь, вошел, угрюмо усмехаясь, вчерашний серый дьякон. При свете двух больших ламп Самгин
увидел, что
у дьякона три бороды, длинная и две покороче; длинная росла на подбородке, а две другие спускались от ушей, со щек. Они были мало заметны на сером подряснике.
Она открыла
дверь, впустив в коридор свет из комнаты. Самгин
видел, что лицо
у нее смущенное, даже испуганное, а может быть, злое, она прикусила верхнюю губу, и в светлых глазах неласково играли голубые искры.
Самгин почувствовал, что он теряет сознание, встал, упираясь руками в стену, шагнул, ударился обо что-то гулкое, как пустой шкаф. Белые облака колебались пред глазами, и глазам было больно, как будто горячая пыль набилась в них. Он зажег спичку,
увидел дверь, погасил огонек и, вытолкнув себя за
дверь, едва удержался на ногах, — все вокруг колебалось, шумело, и ноги были мягкие, точно
у пьяного.
Вот все, что пока мог наблюсти Райский, то есть все, что
видели и знали другие. Но чем меньше было
у него положительных данных, тем дружнее работала его фантазия, в союзе с анализом, подбирая ключ к этой замкнутой
двери.
Там, в церкви, толпилось по углам и
у дверей несколько стариков и старух. За колонной, в сумрачном углу,
увидел он Веру, стоящую на коленях, с наклоненной головой, с накинутой на лицо вуалью.
— Скажите, — вдруг остановила она меня уже совсем
у дверей, — вы сами
видели, что… то письмо… разорвано? Вы хорошо это запомнили? Почему вы тогда узнали, что это было то самое письмо к Андроникову?
— Тржи, панове, тржи! Слушай, пане,
вижу, что ты человек разумный. Бери три тысячи и убирайся ко всем чертям, да и Врублевского с собой захвати — слышишь это? Но сейчас же, сию же минуту, и это навеки, понимаешь, пане, навеки вот в эту самую
дверь и выйдешь.
У тебя что там: пальто, шуба? Я тебе вынесу. Сию же секунду тройку тебе заложат и — до видзенья, пане! А?
Конечно, и в публике, и
у присяжных мог остаться маленький червячок сомнения в показании человека, имевшего возможность «
видеть райские
двери» в известном состоянии лечения и, кроме того, даже не ведающего, какой нынче год от Рождества Христова; так что защитник своей цели все-таки достиг.
— «А спроси, — отвечаю ей, — всех господ офицеров, нечистый ли во мне воздух али другой какой?» И так это
у меня с того самого времени на душе сидит, что намеднись сижу я вот здесь, как теперь, и
вижу, тот самый генерал вошел, что на Святую сюда приезжал: «Что, — говорю ему, — ваше превосходительство, можно ли благородной даме воздух свободный впускать?» — «Да, отвечает, надо бы
у вас форточку али
дверь отворить, по тому самому, что
у вас воздух несвежий».
Вот его за это и присудили… то есть,
видишь, ты меня извини, я ведь передаю сам, что слышал, это только легенда… присудили,
видишь, его, чтобы прошел во мраке квадриллион километров (
у нас ведь теперь на километры), и когда кончит этот квадриллион, то тогда ему отворят райские
двери и все простят…
На другой день, проходя мимо комнаты Дерсу, я
увидел, что
дверь в нее приотворена. Случилось как-то так, что я вошел тихо. Дерсу стоял
у окна и что-то вполголоса говорил сам с собою. Замечено, что люди, которые подолгу живут одиноко в тайге, привыкают вслух выражать свои мысли.
Между тем Аркадий Павлыч расспрашивал старосту об урожае, посеве и других хозяйственных предметах. Староста отвечал удовлетворительно, но как-то вяло и неловко, словно замороженными пальцами кафтан застегивал. Он стоял
у дверей и то и дело сторожился и оглядывался, давая дорогу проворному камердинеру. Из-за его могущественных плеч удалось мне
увидеть, как бурмистрова жена в сенях втихомолку колотила какую-то другую бабу. Вдруг застучала телега и остановилась перед крыльцом: вошел бурмистр.
Она
увидела, что идет домой, когда прошла уже ворота Пажеского корпуса, взяла извозчика и приехала счастливо, побила
у двери отворившего ей Федю, бросилась к шкапчику, побила высунувшуюся на шум Матрену, бросилась опять к шкапчику, бросилась в комнату Верочки, через минуту выбежала к шкапчику, побежала опять в комнату Верочки, долго оставалась там, потом пошла по комнатам, ругаясь, но бить было уже некого: Федя бежал на грязную лестницу, Матрена, подсматривая в щель Верочкиной комнаты, бежала опрометью,
увидев, что Марья Алексевна поднимается, в кухню не попала, а очутилась в спальной под кроватью Марьи Алексевны, где и пробыла благополучно до мирного востребования.
Сидит он, скорчившись, на верстаке, а в голове
у него словно молоты стучат. Опохмелиться бы надобно, да не на что. Вспоминает Сережка, что давеча
у хозяина в комнате (через сени) на киоте он медную гривну
видел, встает с верстака и, благо хозяина дома нет, исчезает из мастерской. Но главный подмастерье пристально следит за ним, и в то мгновенье, как он притворяет
дверь в хозяйскую комнату, вцепляется ему в волоса.
Что такое? И спросить не
у кого — ничего не
вижу. Ощупываю шайку — и не нахожу ее; оказалось, что банщик ее унес, а голова и лицо в мыле. Кое-как протираю глаза и
вижу: суматоха! Банщики побросали своих клиентов, кого с намыленной головой, кого лежащего в мыле на лавке. Они торопятся налить из кранов шайки водой и становятся в две шеренги
у двери в горячую парильню, высоко над головой подняв шайки.
Все это было так завлекательно, так ясно и просто, как только и бывает в мечтах или во сне. И
видел я это все так живо, что… совершенно не заметил, как в классе стало необычайно тихо, как ученики с удивлением оборачиваются на меня; как на меня же смотрит с кафедры старый учитель русского языка, лысый, как колено, Белоконский, уже третий раз окликающий меня по фамилии… Он заставил повторить что-то им сказанное, рассердился и выгнал меня из класса, приказав стать
у классной
двери снаружи.
Бубнов струсил еще больше. Чтобы он не убежал, доктор запер все
двери в комнате и опять стал
у окна, — из окна-то он его уже не выпустит. А там, на улице, сбежались какие-то странные люди и кричали ему, чтоб он уходил, то есть Бубнов. Это уже было совсем смешно. Глупцы они, только теперь
увидели его! Доктор стоял
у окна и раскланивался с публикой, прижимая руку к сердцу, как оперный певец.
Проходя мимо
двери в столовую, Кочетов
увидел Галактиона, который сидел
у стола, схватившись за голову.
В Андрее-Ивановском я
видел чрезвычайно красивую татарку 15 лет, которую муж купил
у ее отца за 100 рублей; когда мужа нет дома, она сидит на кровати, а в
дверь из сеней смотрят на нее поселенцы и любуются.
Когда я сам встал, чтобы запереть за ним
дверь на ключ, мне вдруг припомнилась картина, которую я
видел давеча
у Рогожина, в одной из самых мрачных зал его дома, над
дверями.
— Да вы что все в дырьях-то вышли? — сказала девушка. — Ведь тут за
дверью у вас лежит новешенький сюртук, не
видели, что ли?
Свистовые же как прискочили, сейчас вскрикнули и как
видят, что те не отпирают, сейчас без церемонии рванули болты
у ставень, но болты были такие крепкие, что нимало не подались, дернули
двери, а
двери изнутри заложены на дубовый засов.
Отворив
дверь в избу, Ганна
увидела старшую сноху
у печи, а сама Палагея усаживалась за кросна.
Против формовочной стоял длинный кричный корпус; открытые настежь
двери позволяли издалека
видеть целый ряд ярко пылавших горнов, а
у внутренней стены долбили по наковальням двенадцать кричных молотов, осыпая искрами тянувших полосы кричных мастеров.
В
дверях часовни Павел
увидел еще послушника, но только совершенно уж другой наружности: с весьма тонкими очертаниями лица, в выражении которого совершенно не видно было грубо поддельного смирения, но в то же время в нем написаны были какое-то спокойствие и кротость; голубые глаза его были полуприподняты вверх; с губ почти не сходила небольшая улыбка; длинные волосы молодого инока были расчесаны с некоторым кокетством; подрясник на нем, перетянутый кожаным ремнем, был, должно быть, сшит из очень хорошей материи, но теперь значительно поизносился; руки
у монаха были белые и очень красивые.
В зале он
увидел, что по трем ее стенам стояли, а где и сидели господа во фраках, в белых галстуках и все почти в звездах, а около четвертой, задней стены ее шел буфет с фруктами, оршадом, лимонадом, шампанским; около этого буфета, так же, как и
у всех
дверей, стояли ливрейные лакеи в чулках и башмаках.
Я поднялся к себе с каким-то странным предчувствием, отворил
дверь и —
увидел князя. Он сидел
у стола и читал роман. По крайней мере, книга была раскрыта.
Но не могу выразить, какой удар ожидал меня дома. Я спешил домой. Прихожу и
вижу, что ключ торчит снаружи
у двери.
Стою, это, в
дверях и
вижу только одно: что
у них сидит наш крестьянин Лука Прохоров, по замечанию моему, самый то есть злейший бунтовщик.
Между тем как я предавался этим размышлениям, лошади как-то сами собой остановились. Выглянувши из тарантаса, я
увидел, что мы стоим
у так называемого постоялого двора, на
дверях которого красуется надпись:"распивочно и навынос". Ямщик разнуздывает лошадей, которые трясут головами и громыхают бубенчиками.
—
Видел.
У моей
двери тоже. Ну, до свиданья! До свиданья, свирепая женщина. А знаете, друзья, драка на кладбище — хорошая вещь в конце концов! О ней говорит весь город. Твоя бумажка по этому поводу — очень хороша и поспела вовремя. Я всегда говорил, что хорошая ссора лучше худого мира…
Осторожный шум
у двери разбудил ее, — вздрогнув, она
увидела открытые глаза Егора.
Крики толпы звучали умиротворяюще, просительно, они сливались в неясную суету, и все было в ней безнадежно, жалобно. Сотские повели Рыбина под руки на крыльцо волости, скрылись в
двери. Мужики медленно расходились по площади, мать
видела, что голубоглазый направляется к ней и исподлобья смотрит на нее.
У нее задрожали ноги под коленками, унылое чувство засосало сердце, вызывая тошноту.
И вдруг вспомнил мальчик про то, что
у него так болят пальчики, заплакал и побежал дальше, и вот опять
видит он сквозь другое стекло комнату, опять там деревья, но на столах пироги, всякие — миндальные, красные, желтые, и сидят там четыре богатые барыни, а кто придет, они тому дают пироги, а отворяется
дверь поминутно, входит к ним с улицы много господ.
Я слышал свое пунктирное, трясущееся дыхание (мне стыдно сознаться в этом — так все было неожиданно и непонятно). Минута, две, три — все вниз. Наконец мягкий толчок: то, что падало
у меня под ногами, — теперь неподвижно. В темноте я нашарил какую-то ручку, толкнул — открылась
дверь — тусклый свет.
Увидел: сзади меня быстро уносилась вверх небольшая квадратная платформа. Кинулся — но уже было поздно: я был отрезан здесь… где это «здесь» — не знаю.
Когда я его достаточно ободряла и успокоивала, то старик наконец решался войти и тихо-тихо, осторожно-осторожно отворял
двери, просовывал сначала одну голову, и если
видел, что сын не сердится и кивнул ему головой, то тихонько проходил в комнату, снимал свою шинельку, шляпу, которая вечно
у него была измятая, дырявая, с оторванными полями, — все вешал на крюк, все делал тихо, неслышно; потом садился где-нибудь осторожно на стул и с сына глаз не спускал, все движения его ловил, желая угадать расположение духа своего Петеньки.
Пустившись на этакое решение, чтобы подслушивать, я этим не удовольнился, а захотел и глазком что можно
увидеть и всего этого достиг: стал тихонечко ногами на табуретку и сейчас вверху
дверей в пазу щелочку присмотрел и жадным оком приник к ней.
Вижу, князь сидит па диване, а барыня стоит
у окна и, верно, смотрит, как ее дитя в карету сажают.
При старой
двери у меня изнутри замок был, а в этой, как я более на святость ее располагался, замка не приладил, потому что и времени не было, то он ее так и пихает, и все раз от разу смелее, и, наконец,
вижу, как будто морда просунулась, но только
дверь размахнулась на блоке и его как свистнет со всей силы назад…
— Чего, матушка, с крестин
у Павла Савича пегашка захромала: угораздила нелегкая кучера положить через канавку старую
дверь от амбара… бедные люди,
видите!
Первая встреча с холерой была
у меня при выходе из вагона в Ростове. Подхожу к
двери в зал первого класса — и передо мной грохается огромный, толстый швейцар, которого я
увидел еще издали, сходя с площадки вагона. Оказалось — случай молниеносной холеры. Во время моей поездки я
видел еще два таких случая, а слышал о них часто.
Мало-помалу он забылся на миг легким сном и
видел во сне что-то похожее на кошмар; ему приснилось, что он опутан на своей кровати веревками, весь связан и не может шевельнуться, а между тем раздаются по всему дому страшные удары в забор, в ворота, в его
дверь, во флигеле
у Кириллова, так что весь дом дрожит, и какой-то отдаленный, знакомый, но мучительный для него голос жалобно призывает его.