Заветный ковчег Гумилева

Екатерина Барсова, 2018

Изучая свою родословную, Маша заинтересовалась судьбой двоюродной прабабушки Ариадны Бориславской. Ариадна работала в знаменитом институте крови Александра Богданова, была видным ученым, но в конце двадцатых годов исчезла, и сведений о ней Маша не смогла найти ни в одном архиве. Случай свел ее с Василием и Анной из историко-консультативного центра «Клио», и они взялись выяснить, что же на самом деле произошло с Ариадной. В поисках информации о ней молодые историки пришли к сенсационным открытиям: Бориславская была знакома с Николаем Гумилевым и, выполняя последнюю волю поэта, отправилась в Африку, чтобы отыскать некий артефакт, который сможет изменить ход истории…

Часть вторая

История одной самозванки

Германия. 1919 год

Я помню глаз, парящий надо мной в высоте, от него исходило тепло. Я подумала, что уже умерла и нахожусь в раю. Но я ошиблась, потому что чей-то грубый мужской голос сказал:

— Очнулась? Вот и хорошо, а я уже думал…

Дальше шел длинный текст на непонятном языке.

Я открыла сначала один глаз, потом — другой.

Я находилась в комнате, на меня смотрели двое мужчин, словно чего-то ждали. Один мужчина лет шестидесяти, с бородкой, другой — высокий, моложе, лет сорока.

Я попыталась улыбнуться, но не смогла. Рот был словно зашит, я испугалась, что у меня паралич или что-то в этом роде и теперь я буду полностью обездвиженной. Наверное, этот испуг отразился на моем лице, потому что мужчина, который помоложе, подошел ко мне, склонился и проговорил:

— Все в порядке, барышня, не переживайте. Все будет хорошо.  — Он говорил по-русски, но с каким-то странным акцентом.

А я опять не могла произнести ни слова.

— Видишь, Конрад! — сказал старший и продолжил на непонятном языке.

На их лицах читалось недоумение и озабоченность. И как я поняла, причиной тому было мое состояние.

Мужчины вытягивались передо мной то в длину, то в ширину. Они напоминали мне восточных джиннов. Очертания фигур колебались в воздухе, и казалось, их вот-вот унесет сквозняком. Страшная сонливая тяжесть навалилась на меня, и я закрыла глаза. Сквозь сон я слышала невнятное бормотание — без слов, без пауз. Как будто бы надо мной читали молитву или заклинание.

Когда я снова очнулась — был день, потому что солнечный свет падал в комнату. Я пыталась повернуть голову или пошевелиться, и собственное бессилие заставило меня издать звук, похожий на всхлип. Я не могла ни шевелиться, ни говорить. Я помнила, что недавно в этой комнате были другие люди. Но кто? Этого я вспомнить не могла.

Надо мной склонилась женщина.

— Как вы? — спросила она по-немецки.

Я пыталась что-то изобразить на своем лице, но у меня и это получилось плохо, потому что женщина озабоченно смотрела на меня, положив руку на мой лоб. Ее рука была не холодной, не горячей, она была как будто бы невесомой и светилась изнутри.

— Вы хотите есть? Пить?

Я смотрела на нее, не понимая, чего от меня хотят.

Женщина исчезла из моего поля видимости, и я вдруг услышала странный шум. Шум нарастал, и вскоре вся комната наполнилась звуками. Они были разными: свист ветра, клекот хищной птицы, крики людей, топот ног и сухие щелчки, снова крики… Казалось, моя голова вот-вот лопнет от этого гула…

По моему лицу потекли слезы. Я почувствовала, что мне их вытирают. Но я плакала и плакала, а потом снова уснула. Точнее, провалилась в забытье.

Очнулась я от того, что меня легонько трясли за руку. Я открыла глаза. Передо мной был совершенно незнакомый человек. Плотный, с всклокоченными черными волосами и черной бородкой. Он смотрел на меня огромными черными глазами, не мигая.

Я никак не хотела просыпаться, но он снова тряс меня за руку. Его глаза расширились, и внезапно мне показалось, что я провалилась в них. Я очутилась в пустыне, посреди раскаленных барханов, передо мной вился извилистый след змеи, тонкий, уходящий к горизонту, как будто бы кисть художника сделала причудливые зигзаги на бежево-золотистом полотне. Цепочка верблюдов шла впереди — далеко передо мной. Я побежала. Бежала изо всех сил, понимая, что если не догоню караван, то умру сию минуту в этом раскаленном пространстве. Мои ноги увязали в песке, в горле першило. Неизвестно откуда нахлынули строки:

— Память. Память… Сбрасываем кожу, не тела…  — Гортанный голос звучал словно внутри меня. А верблюды, мерно покачиваясь, уходили, скрываясь за последним барханом, который я могла еще видеть. Я упала на песок и заплакала от собственного бессилия. Я не смогла догнать караван, и отныне моя участь — умереть от голода и жажды в пустыне, где я одна-одинешенька.

Но самое страшное видение, преследовавшее меня время от времени, было, как я лежу на столе, опутанная тоненькими стеклянными трубками, по которым текла моя кровь. Я силилась встать и не могла. Крики, бормотание, шепот, раскаленная пустыня и лед… Мне холодно и жарко, больно и сладко, я не выдерживаю этого напряжения и кричу… Но мой крик безмолвен. И я плачу…

В очередной раз я очнулась от того, что мне стало холодно. Я открыла глаза и увидела, что мне на лицо положили кусок льда. Я вскрикнула и пыталась замотать головой, чтобы стряхнуть лед, но голова была как ватная…

На меня смотрело незнакомое мужское лицо. И я поняла, что плачу от собственного бессилия и отчаяния. Я напоминала себе мумию фараона или куклу, которая не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Слезы текли по моим щекам: теплые, живые, и вдруг я ощутила, что могу пошевелить пальцами руки. Это открытие ошеломило меня, и я чуть не вскрикнула от радости… Но вовремя сдержала свои эмоции. Мужчина смотрел на меня немигающим взглядом. От его взгляда мне было не по себе. Он обратился ко мне по-русски:

— Мадемуазель Мария? Анастасия? Ольга? Татьяна?

Как будто проверял мою реакцию, ждал, когда я откликнусь.

Я слушала его, не дыша, замерев. Каким-то чутьем я поняла, что этот мужчина — чужой и я должна опасаться его. Мне нельзя выдавать свои чувства, это все потом обернется против меня. Может быть, наступит день, я полностью приду в себя и смогу встать с кровати, но пока до этого было очень далеко.

Свет погас, я снова осталась одна…

В темноте, когда я долго лежала и думала, смутные картины прошлого проносились передо мной. Я вспоминала свою семью, отца, мать, сестер. Дворец, где мы жили. Но я не могла вспомнить, как меня зовут и кто мои родители… Картины были неясными, смутными, голоса приглушенными. Все расплывалось в нежном солнечном мареве.

Наутро, открыв глаза, я вновь увидела солнечный свет, заливший комнату, и впервые за все это время у меня появилось хорошее настроение. Какое счастье, что я осталась жива!

Беспокойная мысль юркнула змейкой: а почему я так подумала? Мне что, грозила опасность, которой я избежала? Откуда взялась эта опасность? Чего я избежала? Я пыталась вспомнить и не могла.

Теперь ко мне подошли трое. Двое мужчин и женщина. Они смотрели на меня внимательно, а я на них — с беспокойством. Они говорили между собой на каком-то непонятном языке, и вдруг я стала их понимать. Они говорили обо мне, перемежая свою речь длинными медицинскими терминами. Они ожесточенно спорили между собой, наконец, мужчина, самый старший из них, сказал, что нужно время и что, возможно, я скоро приду в норму. При этом они ни разу не назвали меня по имени. Но я чувствовала себя лучше, даже могла слабо пошевелить пальцами.

Меня поместили на коляску и куда-то повезли. Мне было страшно, и я зажмурилась. А когда открыла глаза, то поняла, что меня привезли в сад. Роскошный красивый сад. Зелень была в полном цвету, но уже клонилась к увяданию. Я сидела и смотрела на деревья, на листья, на цветы. Сад! И откуда-то во мне раздалось: «Папа! Папа! Посмотри, какой красивый цветок!»

Нахлынули картинки из прошлого… Я в таком же красивом саду, стою, наклонившись над ярко-алым цветком. Невысокий мужчина с бородкой, что стоит неподалеку, поворачивается ко мне.

— Да. Спасибо, дорогая.

К нему спешит женщина. Перья на шляпе колышутся в такт шагам.

— Ники! Нам надо поговорить.

— Да, дорогая Аликс, сейчас.

Мужчина подходит ко мне и ласково треплет по щеке.

— Спасибо, за цветок. Я буду хранить эту красоту. Спасибо, моя маленькая принцесса.

Он берет меня на руки и целует.

Я смотрю на сад, и картины прошлого мелькают передо мной. Ники и Аликс — это мои родители. Но кто они? Кто я? И как меня зовут?

Внезапно видения исчезли, и я испытываю острое разочарование. Я так и не узнала — кто я. И вопросы один сложнее другого встают передо мной. Где я? Как я здесь очутилась? И что меня в конце концов ждет? И внутренняя интуиция подсказывает, что от этих людей ничего хорошего мне ждать не стоит…

Прошло несколько дней. Мое состояние медленно, но верно улучшалось. Я уже могла двигать пальцами рук и ног, поворачивать голову. Свои маленькие достижения я старательно скрывала от людей, которые приходили ко мне.

Настал день, когда я попыталась встать с кровати. Даже не встать, а просто приподняться. Но, сделав резкое нерассчитанное движение, я упала. Боль ошеломила меня. Я лежала на полу и плакала в голос. Но вместо крика из моего горла вырвался слабый писк.

Я пролежала так не очень долго, потому что женщина в белом халате заглянула ко мне и, увидев, что произошло, воскликнула: «Скорее, скорее, сюда!» На ее крик прибежали люди, меня подняли с пола, положили опять на кровать. Все захлопотали вокруг меня. А я ощущала слабость и бессилие. И еще чувство, что я останусь здесь навсегда.

Прошло еще время, сколько — я не знала. Дни и часы путались в моем сознании. Я пробовала еще раз встать с кровати, на этот раз мне удалось спустить ноги. Я сидела, болтала ногами. То есть это было даже не болтание, а так — слабое покачивание. Но я была счастлива. Мое тело начинало постепенно слушаться меня. И затеплилась надежда, что когда-нибудь я снова стану здоровой.

Меня по-прежнему иногда вывозили в сад, я сидела в коляске, грелась на солнышке, но больше голоса во мне не звучали. И я не знала: хорошо это или плохо.

Вскоре я смогла встать с кровати и, сделав два шага, остановилась. Пот стекал по моему лицу, ноги от непривычки сильно гудели, но я была счастлива! Я могла ходить!

Два шага обратно к кровати дались чуть легче. Вдруг дверь распахнулась и ворвалась женщина в белом халате — сиделка.

— О, мадам, мадам,  — засуетилась она.  — Вы уже ходите, как хорошо!

Ее глазки внимательно обшаривали мою фигуру, словно желая отыскать на ней какой-то тайный знак.

Я молчала.

— Ложитесь обратно, ложитесь,  — приказала она.  — Вы могли упасть! Разве можно быть такой неосторожной?

Она помогла мне лечь обратно в кровать, а затем явилась уже знакомая мне троица — двое мужчин и женщина. И еще один мужчина, которого раньше я не видела. Высокий, худой, не старый. У него были пронзительные черные глаза и аккуратные усы. Черные волосы зачесаны назад. В руках он держал небольшой серебристый ящичек. Он прошел ко мне и сел на кровать. Открыл ящичек. Там были медицинские инструменты.

Он откинул одеяло. Мне было стыдно и неприятно. Я закрыла глаза, чтобы не видеть, как он меня осматривает. Но любопытство все-таки пересилило, и я принялась сквозь ресницы наблюдать за ним.

Мужчина осматривал меня сосредоточенно, сдвинув брови, как будто бы изучал диковинный экземпляр. Наверное, это так и было. Остальные стояли вокруг молча и так же внимательно смотрели на меня. Закончив осмотр, мужчина что-то кратко сказал остальным, и они, как я поняла, выразили согласие с его словами.

С тех пор меня не оставляли одну ни на мгновение, около меня постоянно дежурила сиделка. Это было досадно, что я не смогла сохранить в тайне свои движения и меня обнаружили. Но, поразмыслив, я поняла, что моей вины тут не было. Напрасно я казнила себя за неосторожность. Надо довериться Богу, и все будет хорошо. Я вспомнила, что кто-то однажды уже говорил мне эти слова. Но кто? Этого я никак не могла вспомнить, как ни старалась.

Каждый день я делала маленькие успехи. Вот только речь ко мне никак не возвращалась. Вместо нее было лишь какое-то сипенье. Как будто бы я обожгла горло и теперь каждый звук причинял мне боль.

Однажды мне приснился странный сон, как будто бы я нахожусь в маленькой тесной комнате. Рядом со мной дорогие и любимые: родители, сестры, брат. Их лица я вижу как бы в тумане, нечетко. На всех — отпечаток глубокой скорби и страданий. Они смотрят на меня, я хочу подойти к ним ближе, положить голову на колени матери, но не могу этого сделать, потому что стою как бы по другую сторону невидимого стекла. Мои родные за ним, а я — здесь. Я смотрю на них, но между нами — преграда, которую я не в силах одолеть. Я могу быть только безмолвным наблюдателем. Они смотрят на меня, как будто бы взывают к чему-то. И я чувствую, как стучат мои зубы, мне отчаянно страшно, словно сейчас должно произойти нечто неминуемое и ужасное.

Вдруг раздаются страшные звуки — выстрелы. И дорогие мне люди тают как тени, превращаясь на моих глазах в легкие облачка, но кровь, которая струится из них, — живая, реальная. Кровь заливает пол, брызги остаются на стенах. Мне страшно, я кричу… и просыпаюсь, продолжая кричать. Надо мной склонилась сиделка.

— Что такое? Что? — повторяет она, с испугом заглядывая мне в лицо…

Я говорю, как выплевываю:

— Воды!

И в тот же момент — по моему позвоночнику озноб. Я могу говорить! Боже мой, я снова говорю! Я слышу свой голос со стороны. Хриплый, каркающий. Но это мой голос!

Мне приносят стакан воды. Я пью простую воду, и она мне кажется сладкой на вкус. Словно ничего вкуснее до этого я не пила.

Мои зубы стучат о стакан.

— Вам приснился страшный сон, мадемуазель? — пытает меня сиделка. У нее круглое лицо и курносый нос.

Я снова выдавила из себя:

— Да,  — а потом еще раз: — Да.

Я могу говорить!

Допив воду, протягиваю стакан сиделке. Она уходит. Когда за ней закрывается дверь, я начинаю говорить вслух. Я могу говорить пока только отдельные слова, и то с трудом.

Вскоре ко мне пришли опять те же самые люди. Четверо. Они заставили меня встать и сделать несколько шагов, потом повторить за ними разные слова. На этот раз они не стали ничего обсуждать, а, переглянувшись, вышли из комнаты.

«Что они решили в отношении меня?»  — гадала я. Почему-то я была уверена, что они будут принимать какое-то решение.

Когда сиделка вывезла меня в сад в коляске, мне показалось, что она была чем-то озабочена. Она часто наклонялась ко мне поправить плед, который покрывал мои ноги. Наклонившись в очередной раз, она шепнула мне:

— На днях вас собираются убить. Вам надо бежать. Понимаете? Дайте знак, что вы меня поняли.

— Да,  — прохрипела я.  — Я поняла…

— Хорошо. Только говорите осторожней. Нас могут услышать. Я ваш друг, и меня попросили спасти вас.

— Кто?

— Ваши друзья.

Я понятия не имела, кто мои друзья. Ведь я даже не знала, кто я.

— У вас есть друзья, и они хотят спасти вас. Меня попросили помочь, иначе вас убьют,  — настойчиво продолжала сиделка.  — Сегодня вас постараются вывезти отсюда,  — сказала она, вновь поправляя мне плед.  — Будьте к этому готовы.

Я кивнула.

— Вот и хорошо,  — улыбнулась она и громко спросила: — Вам не дует?

К нам приближался мужчина. Он был в светлом плаще и темных брюках. Светловолосый, сероглазый. Наверное, при других обстоятельствах я бы назвала его симпатичным.

— Нина! Кажется, нашей пациентке холодно, лучше отвезти ее в дом.

— Она мне об этом ничего не сказала.

— Но она же не умеет говорить.

Меня взяла досада и обида.

— Умею…  — выдавила я.

— Мо-ло-дец! — по слогам сказал мужчина. Он говорил по-русски, а потом перешел на немецкий:  — Сейчас вы меня понимаете?

Отпираться было глупо, и я кивнула.

— Замечательно. Вы делаете успехи. Это очень хорошо. А вам стоит вернуться в дом, на улице прохладно.

— Хорошо, сейчас я ее отвезу,  — ответила сиделка.

Мужчина стоял и смотрел на меня сверху вниз. Ощущение было не из приятных. Словно я маленькая девочка, а он с любопытством меня разглядывал.

— Вы идете на поправку.

Я насупилась. Разговаривать мне не хотелось.

— Обиделись? Я желаю вам добра.  — Он улыбнулся.

«Так они все говорят,  — устало подумала я.  — Все здесь говорят, что желают мне добра. Между тем несколько минут назад сиделка сказала, что меня хотят вывезти отсюда, чтобы спасти от смерти. Кто прав?»

Я слабо улыбнулась.

— Какая у вас замечательная улыбка,  — воскликнул мужчина.  — Улыбнитесь еще разочек.

В ответ я плотно сжала губы.

Мужчина рассмеялся.

— А вы озорница. Как и следовало ожидать.

Я насторожилась.

Что значит «следовало ожидать»? Что он имеет в виду? Он знал меня раньше? Или это просто слова?

— Не сердитесь,  — сказал он.  — И не обращайте внимания на мои слова.

Легко сказать — «не обращайте». И почему он стоит и смотрит на меня? Неожиданно я забеспокоилась — как я выгляжу? В памяти всплыло зеркало. Да, зеркало! Надо посмотреться в зеркало. Но что я там увижу? Внезапно я так испугалась, что меня стала бить дрожь. Мужчина посмотрел на меня с беспокойством.

— Вы озябли? Лучше поскорее вернуться в дом. Нина,  — кивнул он сиделке.

— Спа-си-бо, су-дарь,  — отчеканила я.

Сиделка покатила мою коляску к дому. Мужчина шел рядом. Катила она меня быстро, и я слышала его тяжелые шаги справа. Перед порогом он сказал сиделке:

— Давайте теперь я.

Он катил коляску легко, как будто бы я ничего не весила. Перед комнатой остановился, склонился и поцеловал мне руку.

— Приятно было познакомиться, мадемуазель.

В ответ я слабо улыбнулась.

Когда мы с сиделкой остались в комнате одни, она шепнула мне:

— Вы помните, что я вам сказала? Вы все поняли?

— Да.

— Ваши друзья дадут нам о себе знать.

Мне хотелось попросить у нее зеркальце, но почему-то я постеснялась это сделать. Она ушла, закрыв за собой дверь. А я, оставшись одна, задумалась: ее настойчивость меня пугала. Кому я вообще могу доверять в этом доме? Кто эти люди? Зачем я здесь? Как я сюда попала? А самое главное — кто я?

Я заснула, но спала беспокойно. Проснулась от шума за дверью. Приглушенные крики, звуки борьбы, потом раздались щелчки. Все это привело меня в сильнейшее волнение. Я попыталась встать, но не смогла… Раздался женский крик. Вновь грянули выстрелы. Я закричала и все-таки встала с постели. Сделала несколько шагов и упала на пол. Поднялась и с трудом, держась за стены, добралась до двери. Я стояла, тяжело дыша, когда дверь внезапно распахнулась и на пороге возник тот самый светловолосый мужчина.

— Вы в порядке? — спросил он, увидев меня у двери.  — Вам еще рано ходить.

— А что происходит? — Мой голос дрожал.  — Кажется, я слышала…  — Я прищелкнула пальцами.  — Я слышала выстрелы.

— Совершенно правильно, мадемуазель,  — кивнул мужчина.  — Это были выстрелы. Меня радует, что вы уже ходите и говорите. Очевидно, сильный стресс способствовал тому, что резервные силы вашего организма вступили в бой с недугом. И судя по всему, побеждают его.

В его манере говорить было что-то от взрослого, который разговаривает с маленькой девочкой. И вдруг меня осенило: я же даже не знаю, сколько мне лет! Девятнадцать? Семнадцать? Двадцать пять?

Я хотела спросить его. Но поняла, что сейчас не время задавать вопросы.

— Давайте я помогу вам вернуться в постель. Все-таки вы не настолько окрепли, чтобы самостоятельно путешествовать по комнате.

— А что там… было?

— Расскажу как-нибудь после. Сейчас все, что от вас требуется, это крепкий сон для восстановления организма.

Он помог мне лечь и подоткнул одеяло.

— А вы…  — Я хотела спросить: «придете ко мне завтра?» Но слова застряли в горле. Я поняла, что если скажу их, то расплачусь.

Он как будто бы угадал или, точнее, услышал мои мысли.

— Спите, завтра я к вам приду.  — И погладил меня по руке.

Его рука была теплой, а моя — холодной.

Проснувшись утром, я обнаружила около себя другую сиделку. Это была высокая сухощавая женщина лет пятидесяти, из-под белой шапочки выбивались густые жесткие волосы. Она смотрела на меня, поджав тонкие губы.

— Смотрите, смотрите, мадемуазель Берд пришла к нам! — вспомнился мне вдруг чей-то смех.  — Какая она важная…

Смеялись девочки в белых платьях — мои сестры. К ним подходила женщина, чем-то похожая на птицу — высокая, худая, с острым носом.

— Вы только поглядите! — не унимались они.

— Мадемуазель Берд,  — проговорила я вслух.

Сиделка посмотрела на меня с недоумением, а потом сказала длинную фразу по-немецки. Смысл фразы сводился к тому, что мне нужно себя беречь и не перенапрягаться, никакой мадемуазель Берд она не знает, а если мне нужно есть или пить — она тотчас принесет.

Кормили меня здесь протертой пищей: пресной и безвкусной. Впрочем, я все равно практически не ощущала вкуса еды. Но вдруг мне захотелось сочных ягод — больших, ярко-красных. Как же они называются? Ах да, клубника!

— Я хочу клубники.

— Но у нас нет клубники,  — сказала женщина, как мне показалось, с осуждением.

Я закрыла глаза и вновь уснула. И проснулась от того, что изумительный запах щекотал мне ноздри. Открыв глаза, я увидела рядом с собой вчерашнего светловолосого мужчину. Он сидел на стуле с тарелкой в руках, на тарелке лежала клубника, именно такая, какой я ее себе и представляла — яркая, налитая, сочная.

— Мадемуазель, вы просили клубнику.

— Да,  — прошептала я.

— Тогда — прошу. На здоровье.

Я приподнялась. Он поставил тарелку с клубникой на прикроватный столик, помог мне приподняться и подложил подушки под спину, теперь я могла сидеть на кровати.

— Так будет лучше.

Он снова протянул мне тарелку. Я взяла ягоду, надкусила, брызнул сок…

— Боже, какая же ты смешная! Даже клубнику ешь как медвежонок! — раздавались, звенели голоса девочек — моих сестер. Они были как феи — в светлых платьицах, веселые, красивые.

Я посмотрела на свое платье: на груди расплывалось пятно от ягоды. Мы сидели за столом в саду и ели клубнику, посередине стола был кувшин молока, сверху которого виднелась бледно-желтая пенка.

— И почему ты такая неаккуратная!

Алое пятно расплывается на груди, я пытаюсь стереть его салфеткой. Но делаю только хуже. Я ужасно смущена. Сестры качают головами, на их груди я вижу такие же алые пятна, которые расплываются, становятся все больше и больше… Их лица бледнеют, они падают на траву как подкошенные. Я бегу от них прочь и вижу, как навстречу мне идет женщина. И я понимаю, что это — моя мать. У нее озабоченное лицо, я бегу к ней, вся дрожа.

— Мама! — шепчу я.  — Мама! — повторяя, зарываюсь в складки ее платья.

Она наклоняется ко мне, обнимает и шепчет:

— Что тебя напугало?

Я, не в силах вымолвить ни слова, вырываюсь, бегу дальше. Я выбегаю на берег. Море! Какое огромное! На горизонте большой корабль, который уплывает от нас… Я бегу в воду, я уже по колено в воде. Мне страшно идти назад, а впереди… ничего нет.

— Вам плохо? — Мужчина дотронулся до моей руки.

— Н-нет. Просто вспомнилось кое-что.

— У вас такой вид, будто бы увидели что-то страшное. Что вы увидели? Или вспомнили?

Он задавал вопросы небрежным тоном, но при этом не сводил с меня внимательного взгляда.

— Так, глупости.  — Я не хотела ему ни о чем говорить.

На лице мужчины мелькнула не то досада, не то раздражение. Но он мягко поинтересовался:

— Как клубника?

— Вкусная… Но я ела вкусней.

— Когда? — быстро спросил он.

— Не могу вспомнить,  — солгала я.

— А что вы помните?

Я покачала головой:

— Ничего. Как будто бы в голове пустая дыра…

— Жаль! Но вы обязательно поправитесь, и к вам вернутся воспоминания.

Дальше он сказал что-то по-французски. Я уловила только общий смысл.

— Вы думаете, что воспоминания будут для меня… болезненны?

Он колебался. Я это видела.

— Говорите!

— Не знаю,  — неохотно произнес мужчина.  — Существует даже специальная молитва против воспоминаний. Не всегда хочется вспоминать: иногда лучше забыть. Но не всегда это получается. Память — страшная вещь! Есть прекрасные строки:

Только змеи сбрасывают кожи,

Чтобы душа старела и росла.

Мы, увы, со змеями не схожи,

Мы меняем души, не тела.

Память, ты рукою великанши

Жизнь ведешь, как под уздцы коня,

Ты расскажешь мне о тех, кто раньше

В этом теле жили до меня…^[1]

— Чьи это строки? — спросила я.

— Есть такой поэт Николай Гумилев. Это его стихи.

— Наверное, я его не читала.

— Почему?

Я задумалась:

— Мне кажется, у меня была строгая мама.

Мой собеседник улыбнулся.

— Да, у вас была очень строгая мама.

— Но кто? — воскликнула я.  — Вы знаете мою маму? Кто я? Как меня зовут? Почему меня здесь держат?

Его лицо посуровело.

— Вы еще очень слабы. Вот когда окрепнете…

— То, что тогда? Вы меня отпустите? И что я буду делать?

— Не все сразу, мадемуазель. Не надо торопить события.

— Вы обращаетесь со мной как с ребенком… Сколько мне лет?

Он некоторое время молча смотрел на меня и наконец проговорил:

— Чуть позже вы все узнаете.

По моим щекам текли слезы. Я была непонятно где, я не знала, кем я была в прошлом и что меня ждет в настоящем. Я отложила тарелку с клубникой на столик.

— Не хочу ждать! Можно мне хотя бы зеркало?

— Хорошо. Вам принесут зеркало, только ненадолго.

— А почему я не могу смотреться в зеркало? Я что, увижу вместо своего лица Медузу Горгону?

— Вы помните, кто такая Медуза Горгона? — с интересом спросил мужчина.

Я задумалась.

— Нет, но я знаю…  — Я выделила последнее слово.  — Знаю, что когда-то видела ее.

Беседа меня очень утомила, я откинулась на подушки и закрыла глаза. Когда я их открыла, мужчины в комнате уже не было. Зато вошла сиделка и подала мне маленькое зеркальце.

О, с какой жадностью я схватила это зеркальце. Мне казалось, что сейчас я найду все ответы на свои вопросы. Руки мои дрожали, и я боялась выронить его.

Увиденное меня разочаровало. Припухшее лицо, глаза-щелочки… Неужели это я? Я так всегда выглядела? Сколько мне лет? Двадцать? Двадцать пять? Тридцать? Разве это я? Я не могу быть такой!

Я отдала зеркальце сиделке и отвернулась к стене.

Прошло несколько дней. Тот мужчина больше не приходил ко мне, из чего я сделала вывод, что он, наверное, уехал. Но кто он? И почему так внезапно исчез? Мне хотелось спросить о нем у сиделки, но казалось, что это не совсем прилично. А может быть, и опасно.

Но наконец он вновь появился. Я невольно обрадовалась.

— Здравствуйте!

— Добрый день, мадемуазель! Вы выглядите намного лучше, отдых идет вам на пользу.

— Я чувствую себя разбитой.

Он никак не отреагировал на мои слова.

— Я кое-что вам принес.  — И положил мне на одеяло книгу.

Я посмотрела название. «Мифы и легенды Древней Греции».

— Мне кажется, у меня была такая…

— Возможно. Откройте книгу и прочтите хотя бы полстраницы. Можете ли вы читать?

Я открыла и начала читать. Буквы легко складывались в слова и предложения. Книга была на русском.

— Вы почти полностью восстановились.

Я покачала головой.

— Я по-прежнему ничего не помню.

— Ну не все сразу,  — улыбнулся мужчина.

Сердце у меня упало. Что значит «не сразу»? Восстановится ли моя память вообще когда-нибудь? Или я обречена на полное беспамятство? И зачем, спрашивается, мне тогда жить? Я захлопнула книгу.

— Скажите, пожалуйста…  — Мой голос упал до шепота.  — А когда-нибудь вообще моя память восстановится?

Мужчина смотрел на меня, словно раздумывая, что мне сказать. Какую часть правды.

— Сейчас трудно утверждать что-либо определенное. Думаю, что скорее да, чем нет. Но преждевременных надежд я бы вселять не хотел.

Вот так: коротко и понятно!

Кажется, он не лгал. Этот мужчина внушал мне чувство неосознанной симпатии. Внезапно я подумала, что при других обстоятельствах я могла бы в него влюбиться. А вдруг я уже испытывала муки любви? Вдруг мое сердце когда-то уже было разбито? Могу ли я знать наверняка?

Мужчина внимательно смотрел на меня. Я почувствовала невольное смущение, почему-то захотелось натянуть одеяло до подбородка.

— А как… как вас зовут? — решилась спросить я.

Мужчина, казалось, не удивился этому вопросу.

— Я все ждал, когда вы спросите об этом. Можете называть меня Рихард.

В моей голове было множество вопросов, но я не смела задавать их. Мне хотелось знать: кто он. Что здесь делает и как долго будет около меня. Но еще больше меня мучили другие вопросы: кто я и что ждет меня дальше?

— Я вижу, вы несколько утомились. Я зайду к вам завтра.

— До завтра,  — прошептала я и закрыла глаза.

Рихард пришел лишь через два дня. Он кивнул мне, кратко поздоровался и спросил:

— Как дела?

Сиделка обычно при его появлении вставала и уходила. Так было и на этот раз. Иногда она выходила немного раньше, это означало, что между ними была связь, и она знала, когда Рихард придет.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Н. Гумилев «Память».