Неточные совпадения
— Как не узнать, ведь я вас не впервой
вижу, — сказал
швейцар. — Да вас-то именно одних и не велено пускать, других всех можно.
Из канцелярии Сената Нехлюдов поехал в комиссию прошений к имевшему в ней влияние чиновнику барону Воробьеву, занимавшему великолепное помещение в казенном доме.
Швейцар и лакей объявили строго Нехлюдову, что
видеть барона нельзя помимо приемных дней, что он нынче у государя императора, а завтра опять доклад. Нехлюдов передал письмо и поехал к сенатору Вольфу.
— Погоди, — ответил Скальский. — На следующее утро иду в корпус. Спрашиваю
швейцара: как мне
увидеть сына? «Ступайте, говорит, ваше благородие в мертвецкую»… Потом… рассказали: умер ровно в одиннадцать ночи… — И значит — это его я не пустил в комнату. Душа прилетала прощаться…
— Я с величайшим удовольствием. Но мы, впрочем,
увидим. Я теперь очень… очень расстроен. Что? Уж пришли? В этом доме… какой великолепный подъезд! И
швейцар. Ну, Коля, не знаю, что из этого выйдет.
Об этом писали в письмах и передавали устно те деревенские соседи, которым случалось ее
видеть и на улице и у самой Анны Марковны, —
швейцары и номерные гостиниц, лакеи маленьких ресторанов, извозчики, мелкие подрядчики.
В передней, из которой шла парадная лестница, он не
увидел ни жандарма, ни полицейского солдата, а его встретил благообразный
швейцар; лестница вся уставлена была цветами.
Первая встреча с холерой была у меня при выходе из вагона в Ростове. Подхожу к двери в зал первого класса — и передо мной грохается огромный, толстый
швейцар, которого я
увидел еще издали, сходя с площадки вагона. Оказалось — случай молниеносной холеры. Во время моей поездки я
видел еще два таких случая, а слышал о них часто.
Не верит. Отправился по начальству.
Видит, дом, где начальник живет, новой краской выкрашен.
Швейцар — новый, курьеры — новые. А наконец, и сам начальник — с иголочки. От прежнего начальника вредом пахло, а от нового — пользою. Прежний хоть и угрюмо смотрел, а ничего не
видел, этот — улыбается, а все
видит.
Отправился ретивый начальник по начальству.
Видит: дом, где начальник живет, новой краской выкрашен;
швейцар — новый, курьеры — новые. А наконец и сам начальник — с иголочки. От прежнего начальника вредом пахло, а от нового — пользою. Прежний начальник сопел, новый — соловьем щелкает. Улыбается, руку жмет, садиться просит… Ангел!
В передней
швейцар улыбался и спрашивал: когда будет новый генерал? Часы, приобретенные для генеральского дома за пять генералов перед сим, стучали «тик-так! тик-так!» — как будто бы говорили: «Мы
видели пять генералов! мы
видели пять генералов! мы
видели пять генералов!»
Пафнутьев — земская косточка, а нынче правило: во все передние Пафнутьевых допускать. Представятся
швейцару, расчеркнутся, шаркнут ножкой — и по домам.
Видел? — ну, и будет с тебя. Ступай в деревню, разъезжай по соседям, хвастайся, а начальства не утруждай!
Она сама гораздо бы больше желала, чтобы князь бывал у них, а то, как она ни вооружалась стоическим спокойствием, но все-таки ей ужасно тяжело и стыдно было середь белого дня приходить в Роше-де-Канкаль. Ей казалось, что она на каждом шагу может встретить кого-нибудь из знакомых, который
увидит, куда она идет; что
швейцар, отворяя ей дверь, как-то двусмысленно или почти с презрением взглядывал на нее; что молодые официанты, стоящие в коридоре, при проходе ее именно о ней и перешептывались.
— Ах, очень кстати! — воскликнула Анна Юрьевна,
увидев его входящим в сени. — Где бы тут переговорить с тобой? Можно в этой швейцарской? — прибавила она, показывая на комнату
швейцара.
Швейцар хоть и
видел, что подъехала барская карета, но, по случаю холода, не счел за нужное выйти к ней: все люди князя были страшно избалованы и распущены!
Линочка издали
увидела, — ближе не позволили извозчику остановиться, — как вышла из стеклянной двери мать, поддерживаемая почтительно
швейцаром, и долго копалась в сумочке, чтобы дать на чай. И когда села наконец мать и тронулся извозчик, Линочка взглянула на нее и, громко плача, спросила...
Замечательно, что именно в том доме, где он был
швейцаром,
видели в последний раз помещика Оноприенко, который — может быть, помните? — исчез бесследно.
— Проклятое мое дело, и судьба моя проклятая… — ворчит сердито хозяйка. — Как я за покойным мужем жила, я никакого горя себе не
видела. А теперь, что ни
швейцар — так пьяница, а горничные все воровки. Цыц, вы, проклятики!.. Вот и эта Проська, двух дней не прожила, а уж из номера двенадцатого у девушки чулки стащила. А то еще бывают некоторые другие, которые только по трактирам ходят за чужие деньги, а дела никакого не делают…
Постояв,
Развязали кошли́ пилигримы,
Но
швейцар не пустил, скудной лепты не взяв,
И пошли они, солнцем палимы,
Повторяя: «Суди его Бог!»,
Разводя безнадежно руками,
И, покуда я
видеть их мог,
С непокрытыми шли головами…
Придя в переднюю начальника, он вместо
швейцара увидел тот же знак… И всё это говорило ему о восторге, негодовании, гневе… Ручка с пером тоже глядела восклицательным знаком. Перекладин взял ее, обмакнул перо в чернила и расписался...
И свое беспокойство я объяснил боязнью, что сейчас, пожалуй, придет ко мне Кисочка, помешает мне уехать и я должен буду лгать и ломаться перед ней. Я быстро оделся, уложил свои вещи и вышел из гостиницы, приказав
швейцару доставить мой багаж на вокзал к семи часам вечера. Весь день пробыл я у одного приятеля-доктора, а вечером уж выехал из города. Как
видите, мое мышление не помешало мне удариться в подлое, изменническое бегство…
Рассказал Корсаков, как обыватель приехал в Берлин, как напрасно разыскивал Жилотдел, как приехал в гостиницу. Таинственно отзывает
швейцара. — «Дело, товарищ, вот в чем: мне нужно переночевать. Так, где-нибудь! Я не прихотлив. Вот, хоть здесь, под лестницей, куда сор заметают. Я вам за это заплачу двести марок». — «Да пожалуйте в номер. У нас самый лучший номер стоит семьдесят марок». — «Суть,
видите ли, в том, что я поздно приехал, Жилотдел был уже заперт, и у меня нет ордера…»
Швейцар издали
увидел Евлампия Григорьевича и встряхнул еще раз шинель, а не пальто: холодно и моросит. Викентий шел позади барина; дойдя до лестницы, он сбежал по другому сходу и взял шинель из рук
швейцара.
— Инда земли не
видит от слез! — заметил своему собеседнику
швейцар. — А ему хоть бы что!
Проходя мимо
швейцара, она опустила вуалетку, но зоркий, наблюдательный взор
швейцара все-таки
видел, что она плакала.
— Удивительно! — изумлялся Навагин, шагая по кабинету. — Странно и непонятно! Какая-то кабалистика! Позвать сюда
швейцара! — крикнул он. — Чертовски странно! Нет, я все-таки узнаю, кто он! Послушай, Григорий, — обратился он к вошедшему
швейцару, — опять расписался этот Федюков! Ты
видел его?
— По отъезде Савина, я несколько раз порывался зайти к ней, не пустили,
швейцар и лакей, как аргусы какие, сокровище это, Маргаритку-то, сторожили…
Видел я ее раза два, как в карету садилась… Раз даже дурным словом обозвал… Очень пьян был… Теперь каюсь, не годится это. Узнал затем, что и она уехала, след был совсем потерян… Куда кинуться?..
Видимо,
швейцар видел, куда она скрылась, и призывал на помощь дворников дома.
— Точно так-с… — невозмутимо ответил
швейцар. — Что с вами, барин, вам худо?.. — вдруг добавил он,
видя, что Федор Осипович, бледный как смерть, прислонился к притолке двери.
С некоторыми из лакеев он был в близком знакомстве и
видел по их вопросительным физиономиям, что они не прочь были бы расспросить его кой о чем, рискуя даже заставить дожидаться своих господ, полагая, и, вероятно, не без основания, вознаградить их за это ответами
швейцара.
Кареты были наняты другие. Извощик довез меня и тотчас же повернул лошадей,
швейцар хоть и
видел, что я приехала в карете, но спросить у кучера он ничего не мог, да и не смел бы при мне.
— Дворник прибегал на кухню, сказал. К мировому жалиться идти грозился. Имена и фамилии записал
швейцара и двух господ, которые
видели, как он по лестнице ступени считал. Умора-с.
Ровно к двум часам пополудни явилась она в гостиницу, где стоял Жвирждовский, и сказала
швейцару, чтобы он передал нумерному такого-то номера, что капитана желает
видеть дама по поручению доктора Л.