Неточные совпадения
— Какой смысл имеет
убийство человека для того, чтоб определить свое отношение к преступной
жене и сыну?
— Не знаю, — ответил Самгин, невольно поталкивая гостя к двери, поспешно думая, что это
убийство вызовет новые аресты, репрессии, новые акты террора и, очевидно, повторится пережитое Россией двадцать лет тому назад. Он пошел в спальню, зажег огонь, постоял у постели
жены, — она спала крепко, лицо ее было сердито нахмурено. Присев на кровать свою, Самгин вспомнил, что, когда он сообщил ей о смерти Маракуева, Варвара спокойно сказала...
По его рассказу,
жена у него была красавица и он очень любил ее, но как-то раз, повздорив с ней, он поклялся перед образом, что убьет ее, и с этого времени до самого
убийства какая-то невидимая сила не переставала шептать ему на ухо: «Убей, убей!» До суда он сидел в больнице св.
Поселенец Тымовского округа Бышевец при мне содержался в карцере в Дуэ — его обвиняли в покушении на
убийство;
жена его и дети жили поблизости в казармах для семейных, а дом и хозяйство были брошены.
Ты виною будешь, если мать восплачет о сыне своем, убиенном на ратном поле, и
жена о муже своем; ибо опасность плена едва оправдать может
убийство, войною называемое.
— До начальника губернии, — начал он каким-то размышляющим и несколько лукавым тоном, — дело это, надо полагать, дошло таким манером: семинарист к нам из самых этих мест, где
убийство это произошло, определился в суд; вот он приходит к нам и рассказывает: «Я, говорит, гулял у себя в селе, в поле… ну, знаете, как обыкновенно молодые семинаристы гуляют… и подошел, говорит, я к пастуху попросить огня в трубку, а в это время к тому подходит другой пастух — из деревни уж Вытегры; сельский-то пастух и спрашивает: «Что ты, говорит, сегодня больно поздно вышел со стадом?» — «Да нельзя, говорит, было: у нас сегодня ночью у хозяина сын
жену убил».
—
Жена мне еще сказывала, — продолжал между тем Евгений Петрович, опять уж таинственно и даже наклонясь к уху Вихрова, — что вас главным образом потрясло нечаянное
убийство одной близкой вам женщины?
— У вас есть дело об
убийстве крестьянином Ермолаевым
жены своей? — спросил его прямо Вихров.
— Я не хочу того! — сказала она почти униженным тоном. — Я это сказала не подумав, под влиянием ужасного страха, что неужели же мне непременно суждено быть
женой человека, которого могут обвинить в
убийстве.
— Что ж из того, что она племянница ему? — почти крикнул на
жену Сверстов. — Неужели ты думаешь, что Егор Егорыч для какой бы ни было племянницы захочет покрывать
убийство?.. Хорошо ты об нем думаешь!.. Тут я думаю так сделать… Слушай внимательно и скажи мне твое мнение!.. Аггей Никитич упомянул, что Тулузов учителем был, стало быть, сведения об нем должны находиться в гимназии здешней… Так?..
— При Сусанне Николаевне я не хотел говорить, чтобы не встревожить ее; но вот что мне пришло в голову: если племянник мой действительно стрелял в
жену свою, так это уголовщина!.. Это покушение на
убийство!.. Дело должно об этом начаться!..
Дорогой шло безудержное пьянство, в котором старшие не мешали рекрутам, чувствуя, что идти на такое безумное дело, на которое они шли, бросая
жен, матерей, отрекаясь от всего святого только для того, чтобы сделаться чьими-то бессмысленными орудиями
убийства, слишком мучительно, если не одурманить себя вином.
И, наконец, в-пятых, сверх всего этого, несмотря на то, что ты будешь находиться в самых дружественных сношениях с людьми других народов, будь готов тотчас же, когда мы тебе велим это, считать тех из этих людей, которых мы тебе укажем, своими врагами и содействовать лично или наймом разорению, ограблению,
убийству их мужчин,
жен, детей, стариков, а может быть, и твоих одноплеменников, может быть, и родителей, если это нам понадобится.
Живут все эти люди и те, которые кормятся около них, их
жены, учителя, дети, повара, актеры, жокеи и т. п., живут той кровью, которая тем или другим способом, теми или другими пиявками высасывается из рабочего народа, живут так, поглощая каждый ежедневно для своих удовольствий сотни и тысячи рабочих дней замученных рабочих, принужденных к работе угрозами
убийств, видят лишения и страдания этих рабочих, их детей, стариков,
жен, больных, знают про те казни, которым подвергаются нарушители этого установленного грабежа, и не только не уменьшают свою роскошь, не скрывают ее, но нагло выставляют перед этими угнетенными, большею частью ненавидящими их рабочими, как бы нарочно дразня их, свои парки, дворцы, театры, охоты, скачки и вместе с тем, не переставая, уверяют себя и друг друга, что они все очень озабочены благом того народа, который они, не переставая, топчут ногами, и по воскресеньям в богатых одеждах, на богатых экипажах едут в нарочно для издевательства над христианством устроенные дома и там слушают, как нарочно для этой лжи обученные люди на все лады, в ризах или без риз, в белых галстуках, проповедуют друг другу любовь к людям, которую они все отрицают всею своею жизнью.
И оно отрицает и осуждает всякого рода проявления корыстолюбия, — не только приобретение чужой собственности насилием, обманом, хитростью, но и жестокое пользование ею; осуждает всякого рода распутство, будь то блуд с наложницей, невольницей, разведенной
женой и даже своей; осуждает всякую жестокость, выражающуюся в побоях, в дурном содержании, в
убийстве не только людей, но и животных.
Кочегара Волкова пришлось отправить в губернию, в дом умалишённых, а всего лишь пять лет тому назад он, погорелец, красивый, здоровый, явился на фабрику вместе с бойкой
женою. Через год
жена его загуляла, он стал бить её, вогнал в чахотку, и вот уж обоих нет. Таких случаев быстрого сгорания людей Артамонов наблюдал не мало. За пять лет было четыре
убийства, два — в драке, одно из мести, а один пожилой ткач зарезал девку-шпульницу из ревности. Часто дрались до крови, до серьёзных поранений.
Приезд
жены,
убийство… бррр!..
Когда моя благородная, убитая мной птица выкрикивала фразу о муже, убившем свою
жену, в моем воображении всегда появлялся на сцену Урбенин. Почему?.. Я знал, что ревнивые мужья часто убивают жен-изменниц, знал в то же время, что Урбенины не убивают людей… И я отгонял мысль о возможности
убийства Ольги мужем, как абсурд.
— Я вам всё расскажу, с самого начала… Ну, что поделывает теперь ваш председатель Лионский? Всё еще не развелся с
женой? Я с ним случайно в Петербурге познакомился… Господа, да что же вы не велите себе чего-нибудь подать? С коньяком как-то веселее и разговаривать… а что в этом
убийстве виноват Урбенин, я не сомневаюсь…
«Мой дорогой брат! Мы всё знаем…Тайное
убийство, которое ты совершил, чтобы сгладить с лица земли следы преступления, опозорившего наше имя, противно богу…Мы требовали только покаяния, но она, твоя
жена, могла бы жить. Смерть ее не нужна. Нужно было только ее удаление. Но не отчаивайся. Мы молимся за тебя, и, поверь, наши молитвы не напрасны. Молись и ты.
Узел драмы — преступление мужа, в котором
жена делается сообщницей, только участвуя в мнимом его сумасшествии, — навеян, я это могу теперь сказать, историей Сухово-Кобылина, заподозренного, как я это рассказывал выше, в
убийстве в запальчивости своей любовницы-француженки.
Министры же, и те, которые занимаются торговлей водкой, и те, которые заняты обучением людей
убийству, и те, которые заняты присуждениями к изгнаниям, тюрьмам, каторгам, вешанию людей, все министры и их помощники, — эти уже вполне уверены, что и самовары, и овцы, и холсты, и телки, отбираемые от нищих, находят самое свое лучшее помещение в приготовлении водки, отравляющей народ, в изготовлении орудий
убийства, в устройстве тюрем, арестантских рот и т. п. и, между прочим, и в раздаче жалований им и их помощникам для устройства гостиных и костюмов их
жен и для необходимых расходов по путешествиям и увеселениям, предпринимаемым ими для отдохновения от тяжести несомых ими трудов ради блага этого грубого и неблагодарного народа.
Ровно в два часа председательствующий объявил к слушанию дело «по обвинению крестьянина Николая Харламова в
убийстве своей
жены». Состав суда остался тот же, что был и на предыдущем деле, только место защитника заняла новая личность — молодой, безбородый кандидат на судебные должности в сюртуке со светлыми пуговицами.
О нем стали слагаться целые легенды на романтической подкладке — его произвели чуть не в русские Раули-Синяя борода, мучившегося угрызением совести по поводу
убийств своих многочисленных
жен.
Во время тех же поездок в суд Николай Герасимович Савин познакомился с двумя очень милыми людьми: депутатом бельгийской палаты Ван-Смиссеном, обвинявшемся в
убийстве своей
жены из ревности, и французом графом Дюплекс де Кадиньян — любовником этой убитой мужем женщины, который, увлекшись ею, наделал в Брюсселе более миллиона долгов, а после ее смерти уехал в Ниццу, не расплатившись со своими кредиторами и поднадув несколько простаков-бельгийцев, почему и был привлечен к суду за мошенничество.
Около полугода со времени женитьбы этот страшный кошмар наяву, казалось, совершенно оставил его — он забыл о прошлом в чаду страсти обладания красавицей-женой, но как только эта страсть стала проходить, уменьшаться, в душе снова проснулись томительные воспоминания, и снова картина
убийства в лесу под Вильной рельефно восставала в памяти мнимого Зыбина, и угрызения скрытой на глубине его черной души совести, казалось, по временам всплывшей наружу, не давали ему покоя.
И без всякого риска для меня — не правда ли? — продолжал он. Несчастье — вот и все, случайность, промах, как это часто случается в нашем ремесле. За что меня обвинили бы? Кто подумал бы даже меня обвинить? Нечаянное
убийство — это немного. Меня скорее бы пожалели, нежели обвинили! Моя
жена! Моя бедная
жена, сказал бы я, рыдая. Моя
жена, которая была для меня так необходима, которая играла главную роль в моем заработке. Поверьте, меня только бы пожалели бы!
Эта дама и ее муж несомненно принадлежат к высшему петербургскому свету, и ни он, ни она неповинны в его смерти. Она, понятно, менее всех, придя на свидание любви, не рассчитывала сделаться свидетельницей
убийства. Он, застав свою
жену с любовником, каковым должен был быть сочтен каждый мужчина, находившийся наедине с его
женой, имел нравственное право; кровью похитителя его чести смыть позор со своего имени.
Он действительно во всех подробностях рассказал Дарье Васильевне поручение князя Андрея Павловича, не признающего имеющего родиться ребенка княгини своим, не скрыл и известного ему эпизода
убийства князем любовника своей
жены, офицера Костогорова, и кончил признанием, что им уже подговорены и горничная княгини, и повивальная бабка.
Он понял теперь совершенно причину
убийства Бориса Петровича Ильяшевича Петром Толстых,
убийства, за которое он, Егор, провел пятнадцать лет на каторге, лишился
жены и должен издали любоваться на свою дочь, не смея прижать ее к своей отцовской груди.