Неточные совпадения
— Надоели они мне очень вчера, — обратился вдруг Раскольников
к Порфирию с нахально-вызывающею усмешкой, — я и
убежал от них квартиру нанять, чтоб они меня не сыскали, и денег кучу с
собой захватил. Вон господин Заметов видел деньги-то. А что, господин Заметов, умен я был вчера али в бреду, разрешите-ка спор!
Сухо рассказывая ей, Самгин видел, что теперь, когда на ней простенькое темное платье, а ее лицо, обрызганное веснушками, не накрашено и рыжие волосы заплетены в косу, — она кажется моложе и милее, хотя очень напоминает горничную. Она
убежала, не дослушав его, унося с
собою чашку чая и бутылку вина. Самгин подошел
к окну; еще можно было различить, что в небе громоздятся синеватые облака, но на улице было уже темно.
Похолодев от испуга, Клим стоял на лестнице, у него щекотало в горле, слезы выкатывались из глаз, ему захотелось
убежать в сад, на двор, спрятаться; он подошел
к двери крыльца, — ветер кропил дверь осенним дождем. Он постучал в дверь кулаком, поцарапал ее ногтем, ощущая, что в груди что-то сломилось, исчезло, опустошив его. Когда, пересилив
себя, он вошел в столовую, там уже танцевали кадриль, он отказался танцевать, подставил
к роялю стул и стал играть кадриль в четыре руки с Таней.
Спивак, идя по дорожке, присматриваясь
к кустам, стала рассказывать о Корвине тем тоном, каким говорят, думая совершенно о другом, или для того, чтоб не думать. Клим узнал, что Корвина, больного, без сознания, подобрал в поле приказчик отца Спивак; привез его в усадьбу, и мальчик рассказал, что он был поводырем слепых; один из них, называвший
себя его дядей, был не совсем слепой, обращался с ним жестоко, мальчик
убежал от него, спрятался в лесу и заболел, отравившись чем-то или от голода.
Кто-то догадался и подарил ей парижские ботинки и серьги, она стала ласковее
к нему: шепталась с ним,
убегала в сад и приглашала
к себе по вечерам пить чай.
Именно потому, может быть, и соскочил через минуту с забора
к поверженному им в азарте Григорию, что в состоянии был ощущать чувство чистое, чувство сострадания и жалости, потому что
убежал от искушения убить отца, потому что ощущал в
себе сердце чистое и радость, что не убил отца.
Брезгливости
убегайте тоже и
к другим, и
к себе: то, что вам кажется внутри
себя скверным, уже одним тем, что вы это заметили в
себе, очищается.
Внутренний мир ее разрушен, ее уверили, что ее сын — сын божий, что она — богородица; она смотрит с какой-то нервной восторженностью, с магнетическим ясновидением, она будто говорит: «Возьмите его, он не мой». Но в то же время прижимает его
к себе так, что если б можно, она
убежала бы с ним куда-нибудь вдаль и стала бы просто ласкать, кормить грудью не спасителя мира, а своего сына. И все это оттого, что она женщина-мать и вовсе не сестра всем Изидам, Реям и прочим богам женского пола.
За мной ходили две нянюшки — одна русская и одна немка; Вера Артамоновна и m-me Прово были очень добрые женщины, но мне было скучно смотреть, как они целый день вяжут чулок и пикируются между
собой, а потому при всяком удобном случае я
убегал на половину Сенатора (бывшего посланника),
к моему единственному приятелю,
к его камердинеру Кало.
— Если вы это сделаете, — с трудом произносит она, задыхаясь и протягивая руки, — вот клянусь вам… или
убегу от вас, или вот этими руками
себя задушу! Проси! — обращается она
к Конону.
Но и тут происходили удивительные вещи: усиленное внимание, с каким он относился
к своим больным, казалось ему аффектированным и деланым и что в сущности он только ломает жалкую комедию, напрасно стараясь
убежать хоть на несколько часов от самого
себя.
Мать отца померла рано, а когда ему минуло девять лет, помер и дедушка, отца взял
к себе крестный — столяр, приписал его в цеховые города Перми и стал учить своему мастерству, но отец
убежал от него, водил слепых по ярмаркам, шестнадцати лет пришел в Нижний и стал работать у подрядчика — столяра на пароходах Колчина. В двадцать лет он был уже хорошим краснодеревцем, обойщиком и драпировщиком. Мастерская, где он работал, была рядом с домами деда, на Ковалихе.
Мне не нравилось, что она зажимает рот, я
убежал от нее, залез на крышу дома и долго сидел там за трубой. Да, мне очень хотелось озорничать, говорить всем злые слова, и было трудно побороть это желание, а пришлось побороть: однажды я намазал стулья будущего вотчима и новой бабушки вишневым клеем, оба они прилипли; это было очень смешно, но когда дед отколотил меня, на чердак ко мне пришла мать, привлекла меня
к себе, крепко сжала коленями и сказала...
Высаживаемая пара куропаток не замедлит выбежать из-под лукошка и начнет перекликаться; когда она
убежит из виду, тогда опрокинутое лукошко притягивают
к себе и удаляются так, чтобы не вспугнуть высаженную пару.
Для полноты картины недоставало только капризов Катри. Петр Елисеич ушел
к себе в кабинет и громко хлопнул дверью, а Катря
убежала в кухню
к Домнушке и принялась голосить над ней, как над мертвой.
Тревога была напрасная: воров никаких не было. Ольга Александровна, не совладев с
собою и не найдя в
себе силы переговорить с гражданами и обличить перед ними свою несостоятельность
к продолжению гражданского образа жизни, просто-напросто решилась
убежать к мужу, как другие
убегают от мужа.
Драли, драли мы его, —
убежал после того бегом из стану, и никакими деньгами она его залучить теперь не может
к себе… не идет, боится.
— Нелли! Вся надежда теперь на тебя! Есть один отец: ты его видела и знаешь; он проклял свою дочь и вчера приходил просить тебя
к себе вместо дочери. Теперь ее, Наташу (а ты говорила, что любишь ее!), оставил тот, которого она любила и для которого ушла от отца. Он сын того князя, который приезжал, помнишь, вечером ко мне и застал еще тебя одну, а ты
убежала от него и потом была больна… Ты ведь знаешь его? Он злой человек!
— Голубушка! — воскликнула мать, прижав ее
к себе дрожащей рукой. — Возьмите меня, — не помешаю! Мне — нужно. Не верю я, что можно это —
убежать!
— Я бежал оттоль, с того места, сам
себя не понимая, а помню только, что за мною все будто кто-то гнался, ужасно какой большой и длинный, и бесстыжий, обнагощенный, а тело все черное и голова малая, как луновочка, а сам весь обростенький, в волосах, и я догадался, что это если не Каин, то сам губитель-бес, и все я от него
убегал и звал
к себе ангела-хранителя.
Во все время, покуда кутит муж, Экзархатова
убегала к соседям; но когда он приходил в
себя, принималась его, как ржа железо, есть, и достаточно было ему сказать одно слово — она пустит в него чем ни попало, растреплет на
себе волосы, платье и побежит
к Петру Михайлычу жаловаться, прямо ворвется в смотрительскую и кричит...
Егор Егорыч, не меньше своих собратий сознавая свой проступок, до того вознегодовал на племянника, что, вычеркнув его собственноручно из списка учеников ложи, лет пять после того не пускал
к себе на глаза; но когда Ченцов увез из монастыря молодую монахиню, на которой он обвенчался было и которая, однако, вскоре его бросила и
убежала с другим офицером, вызвал сего последнего на дуэль и, быв за то исключен из службы, прислал обо всех этих своих несчастиях дяде письмо, полное отчаяния и раскаяния, в котором просил позволения приехать, — Марфин не выдержал характера и разрешил ему это.
— Мамаша, мамаша, Егор Егорыч и Сусанна
к нам приехали!.. Спасите меня!.. И не показывайте Егору Егорычу!.. Мне стыдно и страшно его видеть!.. — и затем,
убежав в свою комнату, она захлопнула за
собою дверь и, по обыкновению, бросилась в постель и уткнула свое личико в подушку.
Но сейчас же испугался и, чтоб окончательно не возвращаться
к этому предмету,
убежал на балкон, где некоторое время обмахивался платком, чтоб прийти в
себя. Наконец он кликнул работника, чтоб разыскал Мошку и Праздникова, и позеленел от злости, узнав, что оба еще накануне с вечера отправились за двадцать верст на мельницу рыбу ловить и возвратятся не раньше завтрашнего утра.
Весною я все-таки
убежал: пошел утром в лавочку за хлебом
к чаю, а лавочник, продолжая при мне ссору с женой, ударил ее по лбу гирей; она выбежала на улицу и там упала; тотчас собрались люди, женщину посадили в пролетку, повезли ее в больницу; я побежал за извозчиком, а потом, незаметно для
себя, очутился на набережной Волги, с двугривенным в руке.
Говоря это, он подскакивал
к Передонову и оттеснял его в угол. Передонов испугался и рад был
убежать, да Гудаевский в пылу раздражения не заметил, что загородил выход. Антоша схватил отца сзади за фалды сюртука и тянул его
к себе. Отец сердито цыкнул на него и лягнулся. Антоша проворно отскочил в сторону, но не выпустил отцова сюртука.
Опять ругательство, и опять ленты немецкого чепца возмущаются. Ваську бесит то, что немка продолжает сидеть, не то что русская барыня, которая сейчас бы
убежала и даже дверь за
собой затворила бы на крючок. Ваське остается только выдерживать характер, и он начинает ругаться залпами, не обращаясь ни
к кому, а так, в пространство, как лает пес. Крахмальный чепчик в такт этих залпов вздрагивает, как осиновый лист, и Ваську это еще больше злит.
В большой комнате, которую мы для
себя заняли, Борис Савельич тотчас же ориентировал нас
к углу, где была тепло, даже жарко натопленная печка. Он усадил меня на лежанку, матушку на диван и беспрестанно прибегал и
убегал с разными узлами, делая в это время отрывочные замечания то самому дворнику, то его кухарке, — замечания, состоявшие в том, что не вовремя они взялись переделывать печки в упокоях, что темно у них в сенях, что вообще он усматривает у них в хозяйстве большие нестроения.
Старики ссорились часа два, а когда Татьяна Власьевна пошла
к себе в комнаты, каморка Ариши была уже пуста: схватив своего Степушку и накинув на плечи Нюшину заячью шубейку, она в одних башмаках на босу ногу
убежала из брагинского дома.
— Ну уж извините, Григорий Михайлыч! Если я решусь, если я
убегу, так
убегу с человеком, который это сделает для меня, собственно для меня, а не для того, чтобы не уронить
себя во мнении флегматической барышни, у которой в жилах вместо крови вода с молоком, du lait coupe! И еще скажу я вам: мне, признаюсь, в первый раз довелось услышать, что тот,
к кому я благосклонна, достоин сожаления, играет жалкую роль! Я знаю роль более жалкую: роль человека, который сам не знает, что происходит в его душе!
Затем он наклонен
к разгулу и в нем-то, главным образом, и ставит свободу: точно как тот же мальчик, не умеющий постигнуть настоящей сути, отчего так сладка женская любовь, и знающий только внешнюю сторону дела, которая у него и превращается в сальности: Тихон, собираясь уезжать, с бесстыднейшим цинизмом говорит жене, упрашивающей его взять ее с
собою: «С этакой-то неволи от какой хочешь красавицы жены
убежишь!
Он сорвался с места и
убежал, а Илья, заинтересованный, пошёл в свою комнату. Яков прибежал, запер за
собой дверь и, подойдя
к окну, вынул из-за пазухи какую-то красную книжку.
Веков, вздрогнув,
убежал за ним. Евсей закрыл глаза и, во тьме, старался понять смысл сказанного. Он легко представил
себе массу народа, идущего по улицам крестным ходом, но не понимал — зачем войска стреляли, и не верил в это. Волнение людей захватывало его, было неловко, тревожно, хотелось суетиться вместе с ними, но, не решаясь подойти
к знакомым шпионам, он подвигался всё глубже в угол.
С дьяконицей, Марьей Николаевной, Gigot тоже никак не мог разговориться: он много раз
к ней подсосеживался и много раз начинал ей что-то объяснять и рассказывать, но та только тупо улыбалась да пожимала плечами и, наконец, однажды, увидев, что Gigot, рассказывая ей что-то, приходит в большое оживление, кричит, машет руками и, несмотря на ее улыбки и пожиманье плечами, все-таки не отстает от нее, а, напротив, еще схватил ее за угол ее шейного платка и начал его вертеть, Марья Николаевна так этого испугалась, что сбросила с
себя платок и, оставив его в руках Gigot,
убежала от него искать спасения.
— Вот как!.. Что ж, это и хорошо! — произнес Елпидифор Мартыныч, а сам с
собой в это время рассуждал: «Князь холодно встретился с супругой своей, и причиной тому, конечно, эта девчонка негодная — Елена, которую князь, видно, до сих пор еще не выкинул из головы своей», а потому Елпидифор Мартыныч решился тут же объяснить его сиятельству, что она совсем
убежала к Жуквичу, о чем Елпидифор Мартыныч не говорил еще князю, не желая его расстраивать этим.
На втором курсе он выкупил из публичного дома проститутку и возвысил ее до
себя, то есть взял в содержанки, а она пожила с ним полгода и
убежала назад
к хозяйке, и это бегство причинило ему немало душевных страданий.
— Я не угадала, я слышала, — сказала эта скуластая барышня (уже я был готов взреветь от тоски, что она скажет: «Это — я,
к вашим услугам»), двигая перед
собой руками, как будто ловила паутину, — так вот, что я вам скажу: ее здесь действительно нет, а она теперь в бордингаузе, у своей сестры. Идите, — девица махнула рукой, — туда по берегу. Всего вам одну милю пройти. Вы увидите синюю крышу и флаг на мачте. Варрен только что
убежал и уж наверно готовит пакость, поэтому торопитесь.
— Ольга, послушай, если хочешь упрекать… о! прости мне; разве мое поведение обнаружило такие мысли? разве я поступал с Ольгой как с рабой? — ты бедна, сирота, — но умна, прекрасна; — в моих словах нет лести; они идут прямо от души; чуждые лукавства мои мысли открыты перед тобою; — ты
себе же повредишь, если захочешь
убегать моего разговора, моего присутствия; тогда-то я тебя не оставлю в покое; — сжалься… я здесь один среди получеловеков, и вдруг в пустыне явился мне ангел, и хочет, чтоб я
к нему не приближался, не смотрел на него, не внимал ему? — боже мой! — в минуту огненной жажды видеть перед
собою благотворную влагу, которая, приближаясь
к губам, засыхает.
Но только что он завидел меня, — как бросился ко мне чуть не с криком, так что я невольно отшатнулся и хотел было
убежать; но он схватил меня за обе руки и потащил
к дивану; сам сел на диван, меня посадил прямо против
себя в кресла и, не выпуская моих рук, с дрожащими губами, со слезами, заблиставшими вдруг на его ресницах, умоляющим голосом проговорил...
Михайло Егорыч, очень естественно, вышел из
себя и сказал сгоряча жене, чтоб она оставила его дом, и Анна Павловна, воспользовавшись этим,
убежала к своему любовнику, захвативши с
собою все брильянтовые вещи, с тем чтобы бежать за границу, — самое удобное, как известно, место для убежища незаконных любовников.
Митя (подойдя
к двери, вынимает письмо из кармана). Что-то тут? Боюсь!.. Руки дрожат!.. Ну уж, что будет, то будет — прочитаю. (Читает.) «И я тебя люблю. Любовь Торцова». (Схватывает
себя за голову и
убегает.)
К<няжна> Софья. Слава богу! (Про
себя) Я думала, что этот Белинской не мучим совестью… теперь я вижу совсем противное. Он боялся встретить взор обманутого им человека! Так он виновнее меня!.. Я заметила смущение в его чертах! Пускай бежит… ему ли
убежать от неизбежного наказания небес? (Удаляется в глубину театра.)
За добрые дела.
Ты приюти меня
к себе до ночи,
А ночью я за Волгу
убегу.
О, горе мне! Велико окаянство
Беспутного Павлушки!
Мария Астафьевна всхлипнула и
убежала с нарастающим громким рыданием, такая маленькая в большом и высоком коридоре, как девочка. Доктор Шевырев посмотрел ей вслед, еще раз взглянул на часы и, покачав головою, отправился
к себе наверх.
Здесь, несмотря на промоченные ноги, он сел на корточки и стал припоминать всё, что он делал: как он перелез через забор, искал ее окно и, наконец, увидал белую тень; как несколько раз, прислушиваясь
к малейшему шороху, он подходил и отходил от окна; как то ему казалось несомненно, что она с досадой на его медлительность ожидает его, то казалось, что это невозможно, чтобы она так легко решилась на свидание; как, наконец, предполагая, что она только от конфузливости уездной барышни притворяется, что спит, он решительно подошел и увидал ясно ее положение, но тут вдруг почему-то
убежал опрометью назад и, только сильно устыдив трусостью самого
себя, подошел
к ней смело и тронул ее за руку.
С другой же стороны, сердце у Постникова очень непокорное: так и ноет, так и стучит, так и замирает… Хоть вырви его да сам
себе под ноги брось, — так беспокойно с ним делается от этих стонов и воплей… Страшно ведь слышать, как другой человек погибает, и не подать этому погибающему помощи, когда, собственно говоря,
к тому есть полная возможность, потому что будка с места не
убежит и ничто иное вредное не случится. «Иль сбежать, а?.. Не увидят?.. Ах, господи, один бы конец! Опять стонет…»
Когда его выбрали царем, царевич послал за город привести
к себе своих товарищей. Когда им сказали, что их требует царь, они испугались: думали, что они сделали какую-нибудь вину в городе. Но им нельзя было
убежать, и их привели
к царю. Они упали ему в ноги, но царь велел встать. Тогда они узнали своего товарища. Царь рассказал им все, что с ним было, и сказал им: «Видите ли вы, что моя правда? Худое и доброе — все от бога. И богу не труднее дать царство царевичу, чем купцу — барыш, а мужику — работу».
Это было отчаянное, но единственное средство спасения, которое уже не раз избавляло Кожиёна от смерти на рогах чудовища. Как он, бывало, заляжет у быка между рог, так тот его носит на голове, пока измается, и тогда сбросит его на землю, а сам
убежит, а Кожиён после выспится, чувствует
себя как после качки на море и «кунежнтся» — ищет, чтобы его пожалели: «Преставьте, — просит, — меня либо
к матери божией — она мне заступница, либо пойдемте в кабак — мне целовальник в долг даст».
О, славный, бесстрашный джигит Керим! Как бы я хотела быть хоть отчасти на тебя похожей! Почему я не мальчик! Не мужчина! Если бы я была мужчина! О! Я сорвала бы с
себя эти девичьи одежды, без сожаления остригла мои черные косы и, надев платье джигита,
убежала бы в горы,
к Кериму. Я сказала бы ему...
Двенадцать ездовых собак, которых он взял с
собою, все время сильно тянули за поводки. Опасаясь, как бы они не вырвались и не
убежали, он, улучив удобную минутку, задержался у какого-то дерева и привязал их
к своему поясу.