Неточные совпадения
Тяжело, я думаю, было Наталье Савишне жить и еще тяжелее
умирать одной, в большом пустом петровском доме, без родных, без друзей.
— Добивай! — кричит Миколка и вскакивает, словно себя не помня, с телеги. Несколько парней, тоже красных и пьяных, схватывают что попало — кнуты, палки, оглоблю — и бегут к издыхающей кобыленке. Миколка становится сбоку и начинает бить ломом зря по спине. Кляча протягивает морду,
тяжело вздыхает и
умирает.
Катерина. Уж так
тяжело, так
тяжело, что
умереть легче!
—
Умирает, — сказала она, садясь к столу и разливая чай. Густые брови ее сдвинулись в одну черту, и лицо стало угрюмо, застыло. — Как это
тяжело: погибает человек, а ты не можешь помочь ему.
— Ужасающе запущено все! Бедная Анфимьевна! Все-таки
умерла. Хотя это — лучше для нее. Она такая дряхлая стала. И упрямая. Было бы
тяжело держать ее дома, а отправлять в больницу — неловко. Пойду взглянуть на нее.
«Говорят: „Кто не верит — тот не любит“, — думала она, — я не верю ему, стало быть… и я… не люблю его? Отчего же мне так больно,
тяжело… что он уходит? Хочется упасть и
умереть здесь!..»
Тяжело мне будет
умирать, Надя, когда ты остаешься не к шубе рукав, как говаривали старинные люди.
Как хорошо вовремя
умереть, Надежда Васильевна, и как
тяжело сознавать, что еще молод, силен и не можешь рассчитывать на этот спасительный исход.
Но
умереть от чахотки — это долго, это
тяжело.
На праздниках
тяжело всех Бакуле,
Хлопот ему по горло: пляшет, пляшет,
Надсадится, а не отстанет. Жаден
До пляски-то. Смотреть-то жалость, право!
Того гляди,
умрет когда с надсады,
Допляшется.
—
Тяжело, Паша,
умирать? — спрашивала она.
— Как хорошо ты сделал, что разбудил меня! — говорила Катерина, протирая очи шитым рукавом своей сорочки и разглядывая с ног до головы стоявшего перед нею мужа. — Какой страшный сон мне виделся! Как
тяжело дышала грудь моя! Ух!.. Мне казалось, что я
умираю…
— Мать, опомнись, что ты говоришь? — застонал Мухин, хватаясь за голову. — Неужели тебя радует, что несчастная женщина
умерла?.. Постыдись хоть той девочки, которая нас слушает!.. Мне так
тяжело было идти к тебе, а ты опять за старое… Мать, бог нас рассудит!
Никто уже не сомневался в ее положении; между тем сама Аннушка, как ни
тяжело ей было, слова не смела пикнуть о своей дочери — она хорошо знала сердце Еспера Иваныча: по своей стыдливости, он скорее согласился бы
умереть, чем признаться в известных отношениях с нею или с какою бы то ни было другою женщиной: по какому-то врожденному и непреодолимому для него самого чувству целомудрия, он как бы хотел уверить целый мир, что он вовсе не знал утех любви и что это никогда для него и не существовало.
Последние слова Раиса Павловна произнесла с опущенными глазами и легкой краской на лице: она боялась выдать себя, стыдилась, что в этом ребенке видит свою соперницу. Она любила Лушу, и ей
тяжело было бы перенести слишком тесное сближение ее с Прейном, с которым, собственно, все счеты были давно кончены… но, увы! — любовь в сердце женщины никогда не
умирает, особенно старая любовь.
Тяжело было Прокофью
умирать, задыхался он. Но в последний час вдруг легко стало. Позвал он Степана.
Ежели вы спросите: «куда ранен?» носильщики сердито, не поворачиваясь к вам, скажут: в ногу или в руку, ежели он ранен легко; или сурово промолчат, ежели из-за носилок не видно головы, и он уже
умер или
тяжело ранен.
Люди, любящие так, никогда не верят взаимности (потому что еще достойнее жертвовать собою для того, кто меня не понимает), всегда бывают болезненны, что тоже увеличивает заслугу жертв; большей частью постоянны, потому что им
тяжело бы было потерять заслугу тех жертв, которые они сделали любимому предмету; всегда готовы
умереть для того, чтоб доказать ему или ей всю свою преданность, но пренебрегают мелкими ежедневными доказательствами любви, в которых не нужно особенных порывов самоотвержения.
Но к нему и тут пришла на помощь его рассудительность: во-первых, рассчитывал он, Катрин никак не
умрет от любви, потому что наследовала от него крепкую и здоровую натуру, способную не только вынести какую-нибудь глупую и неудавшуюся страсть, но что-нибудь и посильнее; потом, если бы даже и постигнуло его, как отца, такое несчастие, то, без сомнения, очень
тяжело не иметь близких наследников, но что ж прикажете в этом случае делать?
Умер он не в памяти и
тяжело, долго отходил, несколько часов сряду.
— Вот — гляди-ко на меня: ко мне приходило оно, хорошее-то, а я не взял, не умел, отрёкся! Надоел я сам себе, Люба, всю жизнь как на руках себя нёс и — устал, а всё — несу,
тяжело уж это мне и не нужно, а я себя тащу, мотаю! Впереди — ничего, кроме смерти, нет, а обидно ведь умирать-то, никакой жизни не было, так — пустяки да ожидание: не случится ли что хорошее? Случалось — боялся да ленился в дружбу с ним войти, и вот — что же?
Он убедительно доказал, что весь гнев Степана Михайловича упадет на родную бабушку Бактееву, которая тоже по своей опасной болезни, хотя ей теперь, благодаря бога, лучше, имела достаточную причину не испрашивать согласия Степана Михайловича, зная, что он не скоро бы дал его, хотя конечно бы со временем согласился; что мешкать ей было нельзя, потому что она, как говорится, на ладан дышала и
тяжело было бы ей
умирать, не пристроив своей родной внучки, круглой сироты, потому что не только двоюродный, но и родной брат не может заменить родной бабушки.
«Мы потеряли: 9 офицеров и 150 рядовых убито; 12 офицеров ранено и 150 рядовых. Вот какая была пирушка! А бедный мой Кошелев [Р. А. Кошелев, впоследствии обер-гофмейстер. (Прим. Пушкина.)]
тяжело в ногу ранен; боюсь, чтоб не
умер, хотя Голицын и пишет, что не опасно».
— Вот
умру скоро, Татьяна Власьевна…
Тяжело… давит… А ты еще, святая душенька, ухаживаешь за мной…
Уже в конце октября у Нины Федоровны ясно определился рецидив. Она быстро худела и изменялась в лице. Несмотря на сильные боли, она воображала, что уже выздоравливает, и каждое утро одевалась, как здоровая, и потом целый день лежала в постели одетая. И под конец она стала очень разговорчива. Лежит на спине и рассказывает что-нибудь тихо, через силу,
тяжело дыша.
Умерла она внезапно и при следующих обстоятельствах.
Она решилась
умереть, но ее страшит мысль, что это грех, и она как бы старается доказать нам и себе, что ее можно и простить, так как ей уж очень
тяжело.
И вдруг, заглушая все звуки, раздавался нечеловеческий вой, сотрясавший душу, или продолжительный стон тихо плыл по комнатам дома и
умирал в углах, уже полных вечернего сумрака… Игнат бpocал угрюмые взгляды на иконы,
тяжело вздыхал и думал...
Мне было
тяжело, холодно, неуютно. Выл ветер. — «Вой!» — говорил я, и он выл, как будто находил силу в моей тоске. Крошил дождь. — «Лей!» — говорил я, радуясь, что все плохо, все сыро и мрачно, — не только мой счет с шкипером. Было холодно, и я верил, что простужусь и
умру, мое неприкаянное тело…
Помню, подо мной
умирал один
тяжело раненный, но у меня не было сил сдвинуться, чтобы освободить его из-под моего груза.
Юлия. Уж очень
тяжело это слово-то «прощай». Вспомнила я мужа-покойника: очень я плакала, как он
умер; а как пришлось сказать «прощай», — в последний раз, — так ведь я было сама
умерла. А каково сказать: «Прощай на век» живому человеку? Ведь это хуже, чем похоронить.
Так прошло три года. Кольцову было уже лет 14, когда его поразил внезапный удар, нанесенный его дружбе. Приятель, которого он так полюбил, с которым делил до сих пор лучшие свои чувства, которому он обязан, может быть, лучшими минутами своей отроческой жизни, —
умер от болезни. Это было первое несчастие, поразившее чувствительное сердце Кольцова. Он глубоко и
тяжело горевал о погибшем друге, с которым находил отраду для своего сердца. К нему, кажется, обращался он в 1828 г, в стихотворении «Ровеснику...
Он сказал нам, кто он, и когда
умер, и то, что ему
тяжело за то, что он участвовал в инквизиции.
А Макар продолжал: у них все записано в книге… Пусть же они поищут: когда он испытал от кого-нибудь ласку, привет или радость? Где его дети? Когда они
умирали, ему было горько и
тяжело, а когда вырастали, то уходили от него, чтобы в одиночку биться с тяжелою нуждой. И он состарился один со своей второю старухой и видел, как его оставляют силы и подходит злая, бесприютная дряхлость. Они стояли одинокие, как стоят в степи две сиротливые елки, которых бьют отовсюду жестокие метели.
— И не знаю когда; верно, еще вчера. Да,
тяжело ей было
умирать. Да и за детей-то, должно быть, как сердце болело! Ведь двое детей — крошки… Один еще не говорит, а другой чуть начинает ползать…
У одного человека были осел и лошадь. Шли они по дороге; осел сказал лошади: «Мне
тяжело, не дотащу я всего, возьми с меня хоть немного». Лошадь не послушалась. Осел упал от натуги и
умер. Хозяин как наложил все с осла на лошадь, да еще и шкуру ослиную, лошадь и взвыла: «Ох, горе мне, бедной, горюшко мне, несчастной! Не хотела я немножко ему подсобить, теперь вот все тащу да еще и шкуру».
Генерал Ламновский
умер позднею осенью, в ноябре месяце, когда Петербург имеет самый человеконенавистный вид: холод, пронизывающая сырость и грязь; особенно мутное туманное освещение
тяжело действует на нервы, а через них на мозг и фантазию. Все это производит болезненное душевное беспокойство и волнение. Молешотт для своих научных выводов о влиянии света на жизнь мог бы получить у нас в это время самые любопытные данные.
— Папа
умер. Мне
тяжело. Невыносимо. Ни ссориться, ни спорить с вами я не могу и не желаю.
«Мне
тяжело оставить маму и брата, а то бы я надела монашескую рясу и ушла, куда глаза глядят. А вы бы стали свободны и полюбили другую. Ах, если бы я
умерла!»
— Дорогой мой! — взвизгивает Шампунь, успокоенный тоном Камышева. — Клянусь вам, я привязан к России, к вам и к вашим детям… Оставить вас для меня так же
тяжело, как
умереть! Но каждое ваше слово режет мне сердце!
И я помню его брата Евгения. Блестящим молодым ученым он приезжал к Маше; его книга «Мир в аспекте трагической красоты» сильно нашумела; в ней через край била напряженно-радостная любовь к жизни. Сам он держался самоуверенно-важно и высокомерно, а в глаза его было
тяжело смотреть — медленно двигающиеся, странно-светлые, как будто пустые — холодною, тяжелою пустотою. Два года назад он скоропостижно
умер… Отравился, оказывается.
Следствием этого открытия была дуэль. Противник Ивана Осиповича был
тяжело ранен и вскоре
умер, а Лысенко был заключен под продолжительный арест, но вскоре, впрочем, выпущен на свободу. Все знали, что оскорбленный супруг защищал свою честь.
Низко поклонился жених, положил руку на сердце,
тяжело вздохнул и объявил, что страдает денно и нощно по госпоже Подачкиной и
умрет, если она не будет его супругой.
Будучи
тяжело ранен, он не оставил, однако, поле сражения, командовал на носилках и мужественно отстаивал каждый шаг и после трехдневного сражения готов был сразиться еще в четвертый день, чтобы победить или
умереть, но генералы требовали отступления. В полночь Макдональд тихо снялся с лагеря и отступил.
— Свершилось все, дядюшка! — воскликнул Густав, целуя записку и рыдая над нею. — По крайней мере, с этим залогом
умереть не
тяжело. Она меня любит!.. Чего ж мне более?.. Луиза моя!.. Сам Бог мне ее дал… Она придет к тебе в дом, Адольф, но не будет твоя. Ты не знаешь, что она сердцем сочеталась со мною прежде!.. Скоро уйдет она от тебя ко мне, к законному ее супругу. Ложе наше будет сладко… гроб! Из него уж не повлекут ее силою. В гробу ведь не знают власти матери.
Но этого я никогда не сделаю, все-таки среда в меня кое-что вложила, и вот в этой среде я буду тосковать о свободной и дикой воле, а если уйду шарлатанить, то будет
тяжело, что я не строитель жизни, потому что я страстно рвусь строить жизнь. Какой выход? Окончательно обкорнать себя, как Лелька, я не могу.
Умереть? Жаль ведь, жизнь так интересна! Уйти в другую среду? Н-и-к-о-г-д-а! Все-таки эта среда — лучшая из лучших. Вот и
тяжело мне.
—
Умереть! — повторил он даже вслух и вдруг ему стало невообразимо жутко. Он окинул взглядом свою маленькую каморку и ему показалось, что это и есть его гроб, что здесь он похоронен, зарыт, похоронен заживо, когда ему хочется жить. Стены гроба давят его, ему
тяжело дышать, члены онемели, ему хочется двинуться — он не может приподняться — не в состоянии. Он
умер, а жить ему хочется. О, как хочется ему жить. Где его мать? Где она, Мери? Никого нет! Он один, один в тесном гробу. Все кончено. Выхода нет.
Не думай, голубчик, не терзай своего сердца мыслями, что я
умирал со страхом и страданиями, что мне было больно или
тяжело… нет, с радостью сбрасываю с себя непосильное бремя жизни.