Неточные совпадения
Не
то чтоб удивилася
Матрена Тимофеевна,
А как-то закручинилась,
Задумалась она…
— Не
дело вы затеяли!
Теперь пора рабочая,
Досуг
ли толковать?..
«Ну, яблочко так яблочко!
Согласен! Благо, поняли
Вы
дело наконец.
Теперь — вы сами знаете —
Чем дерево дворянское
Древней,
тем именитее,
Почетней дворянин.
Не так
ли, благодетели...
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют.
Дело в
том, знатен
ли, богат
ли жених? Хороша
ли, богата
ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому и в голову не входит, что в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная любовь ваша…
Но, с другой стороны, если с просвещением фаталистически сопряжены экзекуции,
то не требует
ли благоразумие, чтоб даже и в таком, очевидно, полезном
деле допускались краткие часы для отдохновения?
Что происходит в
тех слоях пучины, которые следуют непосредственно за верхним слоем и далее, до самого
дна? пребывают
ли они спокойными, или и на них производит свое давление тревога, обнаружившаяся в верхнем слое? — с полною достоверностью определить это невозможно, так как вообще у нас еще нет привычки приглядываться к
тому, что уходит далеко вглубь.
Но, с другой стороны, не видим
ли мы, что народы самые образованные наипаче [Наипа́че (церковно-славянск.) — наиболее.] почитают себя счастливыми в воскресные и праздничные
дни,
то есть тогда, когда начальники мнят себя от писания законов свободными?
В речи, сказанной по этому поводу, он довольно подробно развил перед обывателями вопрос о подспорьях вообще и о горчице, как о подспорье, в особенности; но оттого
ли, что в словах его было более личной веры в правоту защищаемого
дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он, по обычаю своему, не говорил, а кричал, — как бы
то ни было, результат его убеждений был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали на колени.
На другой
день поехали наперерез и, по счастью, встретили по дороге пастуха. Стали его спрашивать, кто он таков и зачем по пустым местам шатается, и нет
ли в
том шатании умысла. Пастух сначала оробел, но потом во всем повинился. Тогда его обыскали и нашли хлеба ломоть небольшой да лоскуток от онуч.
— Через неделю. Ответ же ваш о
том, принимаете
ли вы на себя ходатайство по этому
делу и на каких условиях, вы будете так добры, сообщите мне.
— Впрочем, — нахмурившись сказал Сергей Иванович, не любивший противоречий и в особенности таких, которые беспрестанно перескакивали с одного на другое и без всякой связи вводили новые доводы, так что нельзя было знать, на что отвечать, — впрочем, не в
том дело. Позволь. Признаешь
ли ты, что образование есть благо для народа?
— Да, но на что направлена его деятельность? — сказал Алексей Александрович. — На
то ли, чтобы делать
дело, или переделывать
то, что сделано? Несчастье нашего государства — это бумажная администрация, которой он достойный представитель.
Чувствуя, что примирение было полное, Анна с утра оживленно принялась за приготовление к отъезду. Хотя и не было решено, едут
ли они в понедельник или во вторник, так как оба вчера уступали один другому, Анна деятельно приготавливалась к отъезду, чувствуя себя теперь совершенно равнодушной к
тому, что они уедут
днем раньше или позже. Она стояла в своей комнате над открытым сундуком, отбирая вещи, когда он, уже одетый, раньше обыкновенного вошел к ней.
Константин молчал. Он чувствовал, что он разбит со всех сторон, но он чувствовал вместе о
тем, что
то, что он хотел сказать, было не понято его братом. Он не знал только, почему это было не понято: потому
ли, что он не умел сказать ясно
то, что хотел, потому
ли, что брат не хотел, или потому, что не мог его понять. Но он не стал углубляться в эти мысли и, не возражая брату, задумался о совершенно другом, личном своем
деле.
Он думал о
том, что Анна обещала ему дать свиданье нынче после скачек. Но он не видал ее три
дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы, не знал, возможно
ли это нынче или нет, и не знал, как узнать это. Он виделся с ней в последний раз на даче у кузины Бетси. На дачу же Карениных он ездил как можно реже. Теперь он хотел ехать туда и обдумывал вопрос, как это сделать.
Весь
день этот, за исключением поездки к Вильсон, которая заняла у нее два часа, Анна провела в сомнениях о
том, всё
ли кончено или есть надежда примирения и надо
ли ей сейчас уехать или еще раз увидать его. Она ждала его целый
день и вечером, уходя в свою комнату, приказав передать ему, что у нее голова болит, загадала себе: «если он придет, несмотря на слова горничной,
то, значит, он еще любит. Если же нет,
то, значит, всё конечно, и тогда я решу, что мне делать!..»
Потому
ли, что дети непостоянны или очень чутки и почувствовали, что Анна в этот
день совсем не такая, как в
тот, когда они так полюбили ее, что она уже не занята ими, — но только они вдруг прекратили свою игру с тетей и любовь к ней, и их совершенно не занимало
то, что она уезжает.
— Он? — нет. Но надо иметь
ту простоту, ясность, доброту, как твой отец, а у меня есть
ли это? Я не делаю и мучаюсь. Всё это ты наделала. Когда тебя не было и не было еще этого, — сказал он со взглядом на ее живот, который она поняла, — я все свои силы клал на
дело; а теперь не могу, и мне совестно; я делаю именно как заданный урок, я притворяюсь…
Но
дело в
том, ― она, ожидая этого развода здесь, в Москве, где все его и ее знают, живет три месяца; никуда не выезжает, никого не видает из женщин, кроме Долли, потому что, понимаешь
ли, она не хочет, чтобы к ней ездили из милости; эта дура княжна Варвара ― и
та уехала, считая это неприличным.
— Так что ж? Я не понимаю.
Дело в
том, любите
ли вы его теперь или нет, — сказала Варенька, называя всё по имени.
Не слыша ответа, Печорин сделал несколько шагов к двери; он дрожал — и сказать
ли вам? я думаю, он в состоянии был исполнить в самом
деле то, о чем говорил шутя.
Вот они и сладили это
дело… по правде сказать, нехорошее
дело! Я после и говорил это Печорину, да только он мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее муж, а что Казбич — разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите, что ж я мог отвечать против этого?.. Но в
то время я ничего не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич и спрашивает, не нужно
ли баранов и меда; я велел ему привести на другой
день.
— Да в том-то и штука, что его Казбич не нашел: он куда-то уезжал
дней на шесть, а
то удалось
ли бы Азамату увезти сестру?
«Послушайте, Максим Максимыч, — отвечал он, — у меня несчастный характер: воспитание
ли меня сделало таким, Бог
ли так меня создал, не знаю; знаю только
то, что если я причиною несчастия других,
то и сам не менее несчастлив; разумеется, это им плохое утешение — только
дело в
том, что это так.
И, может быть, я завтра умру!.. и не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я в самом
деле… Одни скажут: он был добрый малый, другие — мерзавец. И
то и другое будет ложно. После этого стоит
ли труда жить? а все живешь — из любопытства: ожидаешь чего-то нового… Смешно и досадно!
Он слушал ее молча, опустив голову на руки; но только я во все время не заметил ни одной слезы на ресницах его: в самом
ли деле он не мог плакать, или владел собою — не знаю; что до меня,
то я ничего жальче этого не видывал.
Странное
дело! оттого
ли, что честолюбие уже так сильно было в них возбуждено; оттого
ли, что в самых глазах необыкновенного наставника было что-то говорящее юноше: вперед! — это слово, производящее такие чудеса над русским человеком, —
то ли, другое
ли, но юноша с самого начала искал только трудностей, алча действовать только там, где трудно, где нужно было показать бóльшую силу души.
— Знаете
ли, Петр Петрович? отдайте мне на руки это — детей,
дела; оставьте и семью вашу, и детей: я их приберегу. Ведь обстоятельства ваши таковы, что вы в моих руках; ведь
дело идет к
тому, чтобы умирать с голоду. Тут уже на все нужно решаться. Знаете
ли вы Ивана Потапыча?
— Вас может только наградить один Бог за такую службу, Афанасий Васильевич. А я вам не скажу ни одного слова, потому что, — вы сами можете чувствовать, — всякое слово тут бессильно. Но позвольте мне одно сказать насчет
той просьбы. Скажите сами: имею
ли я право оставить это
дело без внимания и справедливо
ли, честно
ли с моей стороны будет простить мерзавцев.
Последние слова он уже сказал, обратившись к висевшим на стене портретам Багратиона и Колокотрони, [Колокотрони — участник национально-освободительного движения в Греции в 20-х г. XIX в.] как обыкновенно случается с разговаривающими, когда один из них вдруг, неизвестно почему, обратится не к
тому лицу, к которому относятся слова, а к какому-нибудь нечаянно пришедшему третьему, даже вовсе незнакомому, от которого знает, что не услышит ни ответа, ни мнения, ни подтверждения, но на которого, однако ж, так устремит взгляд, как будто призывает его в посредники; и несколько смешавшийся в первую минуту незнакомец не знает, отвечать
ли ему на
то дело, о котором ничего не слышал, или так постоять, соблюдши надлежащее приличие, и потом уже уйти прочь.
Я поставлю полные баллы во всех науках
тому, кто ни аза не знает, да ведет себя похвально; а в ком я вижу дурной дух да насмешливость, я
тому нуль, хотя он Солона заткни за пояс!» Так говорил учитель, не любивший насмерть Крылова за
то, что он сказал: «По мне, уж лучше пей, да
дело разумей», — и всегда рассказывавший с наслаждением в лице и в глазах, как в
том училище, где он преподавал прежде, такая была тишина, что слышно было, как муха летит; что ни один из учеников в течение круглого года не кашлянул и не высморкался в классе и что до самого звонка нельзя было узнать, был
ли кто там или нет.
Мавра ушла, а Плюшкин, севши в кресла и взявши в руку перо, долго еще ворочал на все стороны четвертку, придумывая: нельзя
ли отделить от нее еще осьмушку, но наконец убедился, что никак нельзя; всунул перо в чернильницу с какою-то заплесневшею жидкостью и множеством мух на
дне и стал писать, выставляя буквы, похожие на музыкальные ноты, придерживая поминутно прыть руки, которая расскакивалась по всей бумаге, лепя скупо строка на строку и не без сожаления подумывая о
том, что все еще останется много чистого пробела.
Нужно заметить, что у некоторых дам, — я говорю у некоторых, это не
то, что у всех, — есть маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб
ли, рот
ли, руки
ли,
то уже думают, что лучшая часть лица их так первая и бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос: «Посмотрите, посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи,
та уверена заранее, что все молодые люди будут совершенно восхищены и
то и
дело станут повторять в
то время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у этой плечи», — а на лицо, волосы, нос, лоб даже не взглянут, если же и взглянут,
то как на что-то постороннее.
Точно
ли так велика пропасть, отделяющая ее от сестры ее, недосягаемо огражденной стенами аристократического дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью, красным деревом и коврами, зевающей за недочитанной книгой в ожидании остроумно-светского визита, где ей предстанет поле блеснуть умом и высказать вытверженные мысли, мысли, занимающие по законам моды на целую неделю город, мысли не о
том, что делается в ее доме и в ее поместьях, запутанных и расстроенных благодаря незнанью хозяйственного
дела, а о
том, какой политический переворот готовится во Франции, какое направление принял модный католицизм.
На вопрос, точно
ли Чичиков имел намерение увезти губернаторскую дочку и правда
ли, что он сам взялся помогать и участвовать в этом
деле, Ноздрев отвечал, что помогал и что если бы не он,
то не вышло бы ничего, — тут он и спохватился было, видя, что солгал вовсе напрасно и мог таким образом накликать на себя беду, но языка никак уже не мог придержать.
«Как недогадлива ты, няня!» —
«Сердечный друг, уж я стара,
Стара; тупеет разум, Таня;
А
то, бывало, я востра,
Бывало, слово барской воли…» —
«Ах, няня, няня! до
того ли?
Что нужды мне в твоем уме?
Ты видишь,
дело о письме
К Онегину». — «Ну,
дело,
дело.
Не гневайся, душа моя,
Ты знаешь, непонятна я…
Да что ж ты снова побледнела?» —
«Так, няня, право, ничего.
Пошли же внука своего...
Стихи на случай сохранились;
Я их имею; вот они:
«Куда, куда вы удалились,
Весны моей златые
дни?
Что
день грядущий мне готовит?
Его мой взор напрасно ловит,
В глубокой мгле таится он.
Нет нужды; прав судьбы закон.
Паду
ли я, стрелой пронзенный,
Иль мимо пролетит она,
Всё благо: бдения и сна
Приходит час определенный;
Благословен и
день забот,
Благословен и
тьмы приход!
Пошли приветы, поздравленья:
Татьяна всех благодарит.
Когда же
дело до Евгенья
Дошло,
то девы томный вид,
Ее смущение, усталость
В его душе родили жалость:
Он молча поклонился ей;
Но как-то взор его очей
Был чудно нежен. Оттого
ли,
Что он и вправду тронут был,
Иль он, кокетствуя, шалил,
Невольно ль, иль из доброй воли,
Но взор сей нежность изъявил:
Он сердце Тани оживил.
Мои богини! что вы? где вы?
Внемлите мой печальный глас:
Всё
те же ль вы? другие ль
девы,
Сменив, не заменили вас?
Услышу ль вновь я ваши хоры?
Узрю
ли русской Терпсихоры
Душой исполненный полет?
Иль взор унылый не найдет
Знакомых лиц на сцене скучной,
И, устремив на чуждый свет
Разочарованный лорнет,
Веселья зритель равнодушный,
Безмолвно буду я зевать
И о былом воспоминать?
Все находили, что эта привычка очень портит его, но я находил ее до
того милою, что невольно привык делать
то же самое, и чрез несколько
дней после моего с ним знакомства бабушка спросила: не болят
ли у меня глаза, что я ими хлопаю, как филин.
— Стой, стой! — прервал кошевой, дотоле стоявший, потупив глаза в землю, как и все запорожцы, которые в важных
делах никогда не отдавались первому порыву, но молчали и между
тем в тишине совокупляли грозную силу негодования. — Стой! и я скажу слово. А что ж вы — так бы и этак поколотил черт вашего батька! — что ж вы делали сами? Разве у вас сабель не было, что
ли? Как же вы попустили такому беззаконию?
Таким образом кончилось шумное избрание, которому, неизвестно, были
ли так рады другие, как рад был Бульба: этим он отомстил прежнему кошевому; к
тому же и Кирдяга был старый его товарищ и бывал с ним в одних и
тех же сухопутных и морских походах,
деля суровости и труды боевой жизни.
— Досточтимый капитан, — самодовольно возразил Циммер, — я играю на всем, что звучит и трещит. В молодости я был музыкальным клоуном. Теперь меня тянет к искусству, и я с горем вижу, что погубил незаурядное дарование. Поэтому-то я из поздней жадности люблю сразу двух: виолу и скрипку. На виолончели играю
днем, а на скрипке по вечерам,
то есть как бы плачу, рыдаю о погибшем таланте. Не угостите
ли винцом, э? Виолончель — это моя Кармен, а скрипка…
— Понимаю (вы, впрочем, не утруждайте себя: если хотите,
то много и не говорите); понимаю, какие у вас вопросы в ходу: нравственные, что
ли? вопросы гражданина и человека? А вы их побоку; зачем они вам теперь-то? Хе, хе! Затем, что все еще и гражданин и человек? А коли так, так и соваться не надо было; нечего не за свое
дело браться. Ну, застрелитесь; что, аль не хочется?
Дуня припомнила, между прочим, слова брата, что мать вслушивалась в ее бред, в ночь накануне
того последнего рокового
дня, после сцены ее с Свидригайловым: не расслышала
ли она чего-нибудь тогда?
— Э-эх! человек недоверчивый! — засмеялся Свидригайлов. — Ведь я сказал, что эти деньги у меня лишние. Ну, а просто, по человечеству, не допускаете, что ль? Ведь не «вошь» же была она (он ткнул пальцем в
тот угол, где была усопшая), как какая-нибудь старушонка процентщица. Ну, согласитесь, ну «Лужину
ли, в самом
деле, жить и делать мерзости, или ей умирать?». И не помоги я, так ведь «Полечка, например, туда же, по
той же дороге пойдет…».
Мало
того: нельзя
ли как-нибудь к ним подделаться и тут же их поднадуть, если они и в самом
деле сильны?
На его же вопрос: посадил
ли бы я Софью Семеновну рядом с моей сестрой? я ответил, что я уже это и сделал,
того же
дня.
— То-то и
дело, что я, в настоящую минуту, — как можно больше постарался законфузиться Раскольников, — не совсем при деньгах… и даже такой мелочи не могу… я, вот видите
ли, желал бы теперь только заявить, что эти вещи мои, но что когда будут деньги…
Эта гордость, хотя и заслуженная, не понравилась почему-то Катерине Ивановне: «в самом
деле, точно без Амалии Ивановны и стола бы не сумели накрыть!» Не понравился ей тоже и чепец с новыми лентами: «уж не гордится
ли, чего доброго, эта глупая немка
тем, что она хозяйка и из милости согласилась помочь бедным жильцам?
Убей ее и возьми ее деньги, с
тем чтобы с их помощию посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему
делу: как ты думаешь, не загладится
ли одно крошечное преступленьице тысячами добрых
дел?