Неточные совпадения
— Вражда к женщине началась с
того момента, когда мужчина почувствовал, что
культура, создаваемая женщиной, — насилие над его инстинктами.
Говорили о
том, что Россия быстро богатеет, что купечество Островского почти вымерло и уже не заметно в Москве, что возникает новый слой промышленников, не чуждых интересам
культуры, искусства, политики.
— Мы — это
те силы России, которые создали ее международное блестящее положение, ее внутреннюю красоту и своеобразную
культуру.
— «Победа над идеализмом была в
то же время победой над женщиной». Вот — правда! Высота
культуры определяется отношением к женщине, — понимаешь?
— «Людей, говорит, моего класса, которые принимают эту философию истории как истину обязательную и для них, я, говорит, считаю ду-ра-ка-ми, даже — предателями по неразумию их, потому что неоспоримый закон подлинной истории — эксплоатация сил природы и сил человека, и чем беспощаднее насилие —
тем выше
культура». Каково, а? А там — закоренелые либералы были…
— Но
культура эта, недоступная мужику, только озлобляла его, конечно, хотя мужик тут — хороший, умный мужик, я его насквозь знаю, восемь лет работал здесь. Мужик, он — таков: чем умнее,
тем злее! Это — правило жизни его.
Он неохотно и ‹не› очень много затратил времени на этот труд, но затраченного оказалось вполне достаточно для
того, чтоб решительно не согласиться с философией истории, по-новому изображающей процесс развития мировой
культуры.
Первые годы жизни Клима совпали с годами отчаянной борьбы за свободу и
культуру тех немногих людей, которые мужественно и беззащитно поставили себя «между молотом и наковальней», между правительством бездарного потомка талантливой немецкой принцессы и безграмотным народом, отупевшим в рабстве крепостного права.
«Разведчик. Соглядатай. Делает карьеру радикала, для
того чтоб играть роль Азефа. Но как бы
то ни было, его насмешка над красивой жизнью — это насмешка хама, о котором писал Мережковский, это отрицание
культуры сыном трактирщика и — содержателя публичного дома».
Взвешивая на ладони один из пяти огромных
томов Мориса Каррьера «Искусство в связи с общим развитием
культуры», он говорил...
Классовый идиотизм буржуазии выражается, между прочим, в
том, что капитал не заинтересован в развитии
культуры, фабрикант создает товар, но нимало не заботится о культурном воспитании потребителя товаров у себя дома, для него идеальный потребитель — живет в колониях…
— Ну, — раздвоились: крестьянская, скажем, партия, рабочая партия, так! А которая же из них возьмет на себя защиту интересов нации,
культуры, государственные интересы? У нас имперское великороссийское дело интеллигенцией не понято, и не заметно у нее желания понять это. Нет, нам необходима третья партия, которая дала бы стране единоглавие, так сказать. А
то, знаете, все орлы, но домашней птицы — нет.
Оживляясь, он говорил о
том, что сословия относятся друг к другу иронически и враждебно, как племена различных
культур, каждое из них убеждено, что все другие не могут понять его, и спокойно мирятся с этим, а все вместе полагают, что население трех смежных губерний по всем навыкам, обычаям, даже по говору — другие люди и хуже, чем они, жители вот этого города.
— «Русская интеллигенция не любит богатства». Ух ты! Слыхал? А может, не любит, как лиса виноград? «Она не ценит, прежде всего, богатства духовного,
культуры,
той идеальной силы и творческой деятельности человеческого духа, которая влечет его к овладению миром и очеловечению человека, к обогащению своей жизни ценностями науки, искусства, религии…» Ага, религия? — «и морали». — Ну, конечно, и морали. Для укрощения строптивых. Ах, черти…
Скажу кстати, в скобках, что почему-то подозреваю, что она никогда не верила в мою гуманность, а потому всегда трепетала; но, трепеща, в
то же время не поддалась ни на какую
культуру.
Я был другой
культуры, и сердце мое не допускало
того.
Наконец мы, более или менее, видели четыре нации, составляющие почти весь крайний восток. С одними имели ежедневные и важные сношения, с другими познакомились поверхностно, у третьих были в гостях, на четвертых мимоходом взглянули. Все четыре народа принадлежат к одному семейству если не по происхождению, как уверяют некоторые, производя, например, японцев от курильцев,
то по воспитанию, этому второму рождению, по
культуре, потом по нравам, обычаям, отчасти языку, вере, одежде и т. д.
А все своеобразие польской
культуры определялось
тем, что в ней католичество преломлялось в славянской душе.
Некоторые славянофильствующие и в наши горестные дни думают, что если мы, русские, станем активными в отношении к государству и
культуре, овладевающими и упорядочивающими, если начнем из глубины своего духа создавать новую, свободную общественность и необходимые нам материальные орудия, если вступим на путь технического развития,
то во всем будем подобными немцам и потеряем нашу самобытность.
Я думаю, что в основе всей
культуры лежит
та же вина, что и в основе войны, ибо вся она в насилии рождается и развивается.
И всего более должна быть Россия свободна от ненависти к Германии, от порабощающих чувств злобы и мести, от
того отрицания ценного в духовной
культуре врага, которое есть лишь другая форма рабства.
В Париже — последнее истончение
культуры, великой и всемирной латинской
культуры, перед лицом которой
культура Германии есть варварство, и в
том же Париже — крайнее зло новой
культуры, новой свободной жизни человечества — царство мещанства и буржуазности.
Русь совсем не свята и не почитает для себя обязательно сделаться святой и осуществить идеал святости, она — свята лишь в
том смысле, что бесконечно почитает святых и святость, только в святости видит высшее состояние жизни, в
то время как на Западе видят высшее состояние также и в достижениях познания или общественной справедливости, в торжестве
культуры, в творческой гениальности.
Константинополь —
те ворота, через которые
культура Западной Европы может пойти на Восток, в Азию и в Африку.
Поистине всякий человек есть конкретный человек, человек исторический, национальный, принадлежащий к
тому или иному типу
культуры, а не отвлеченная машина, подсчитывающая свои блага и несчастья.
Если мировая война будет еще долго продолжаться,
то все народы Европы со старыми своими
культурами погрузятся во
тьму и мрак.
Другие народы немец никогда не ощущает братски, как равные перед Богом, с принятием их души, он всегда их ощущает, как беспорядок, хаос,
тьму, и только самого себя ощущает немец, как единственный источник порядка, организованности и света,
культуры для этих несчастных народов.
Это означает радикально иное отношение к государству и
культуре, чем
то, которое было доныне у русских людей.
Религия германизма сознает германский народ
той единственной чистой арийской расой, которая призвана утверждать европейскую духовную
культуру не только усилиями духа, но также кровью и железом.
И в нервно-впечатлительной, утонченной
культуре Франции это чувствуется сильнее, чем где бы
то ни было.
Но духовная
культура России,
то ядро жизни, по отношению к которому сама государственность есть лишь поверхностная оболочка и орудие, не занимает еще великодержавного положения в мире.
В этой
тьме многое должно погибнуть и многое народиться, как в нашествии варваров на античную
культуру.
Но зло, творимое
культурой, как и зло, творимое войной, — вторично, а не первично, оно — ответ на зло изначальное, на
тьму, обнимающую первооснову жизни.
Темные разрушительные силы, убивающие нашу родину, все свои надежды основывают на
том, что во всем мире произойдет страшный катаклизм и будут разрушены основы христианской
культуры.
В таком направлении русской мысли была
та правда, что для русского сознания основная
тема —
тема о Востоке и Западе, о
том, является ли западная
культура единственной и универсальной и не может ли быть другого и более высокого типа
культуры?
Тема об отношении к человеческой
культуре, к культурным ценностям и продуктам есть уже вторичная и производная.
То был голос традиционного, монашески-аскетического православия, враждебного знанию, науке,
культуре.
Моя
тема была: возможен ли и как возможен переход от символического творчества продуктов
культуры к реалистическому творчеству преображенной жизни, нового неба и новой земли.
Западные культурные люди рассматривают каждую проблему прежде всего в ее отражениях в
культуре и истории,
то есть уже во вторичном.
Многое из творческого подъема
того времени вошло в дальнейшее развитие русской
культуры и сейчас есть достояние всех русских культурных людей.
Было что-то неожиданное в
том, что человек такой необыкновенной утонченности, такой универсальной
культуры народился в России.
Вряд ли Плеханов, по недостатку философской
культуры, вполне понял
то, что я говорил.
Значение Вольной академии духовной
культуры было в
том, что в эти тяжелые годы она была, кажется, единственным местом, в котором мысль протекала свободно и ставились проблемы, стоявшие на высоте качественной
культуры.
То было вместе с
тем проповедью органической
культуры в противоположность критической
культуре просвещения.
Преобладали
темы по философии истории и философии
культуры.
Но возрастание эсхатологического чувства и сознания говорит о
том, что серединное человеческое царство, царство
культуры по преимуществу, начинает разлагаться и кончается.
При этом
тема эта превращается в довольно банальный вопрос о
том, оправдывает ли христианство творчество
культуры,
то есть, другими словами, не является ли христианство принципиально обскурантским?
Французы, замкнутые в своей
культуре, сказали бы, что они находятся в стадии высокой
культуры (цивилизации), русские же еще не вышли из стадии «природы»,
то есть варварства.
Интересно, что в
то время очень хотели преодолеть индивидуализм, и идея «соборности», соборного сознания, соборной
культуры была в известных кругах очень популярна.
В русской
культуре XIX в. религиозная
тема имела определяющее значение.