Неточные совпадения
Чужие и свои победы,
Надежды, шалости, мечты.
Текут невинные беседы
С прикрасой легкой клеветы.
Потом, в отплату лепетанья,
Ее сердечного признанья
Умильно требуют оне.
Но Таня, точно как во сне,
Их речи слышит без участья,
Не понимает ничего,
И
тайну сердца своего,
Заветный клад и слез и
счастья,
Хранит безмолвно между тем
И им не делится ни с кем.
Поеду, поеду, черт возьми!» Но он вспоминал последнее посещение, холодный прием и прежнюю неловкость, и робость овладевала им. «Авось» молодости,
тайное желание изведать свое
счастие, испытать свои силы в одиночку, без чьего бы то ни было покровительства — одолели наконец.
«Что это за
счастье, какое и откуда? Ужели от этого лесного „друга“? — терялся он в догадках. — Но она не прячется, сама трубит об этой дружбе: где же
тайна?»
— Да, какое бы это было
счастье, — заговорила она вкрадчиво, — жить, не стесняя воли другого, не следя за другим, не допытываясь, что у него на сердце, отчего он весел, отчего печален, задумчив? быть с ним всегда одинаково, дорожить его покоем, даже уважать его
тайны…
С
тайным, захватывающим дыхание ужасом
счастья видел он, что работа чистого гения не рушится от пожара страстей, а только останавливается, и когда минует пожар, она идет вперед, медленно и туго, но все идет — и что в душе человека, независимо от художественного, таится другое творчество, присутствует другая живая жажда, кроме животной, другая сила, кроме силы мышц.
И мы сядем на зверя и воздвигнем чашу, и на ней будет написано: «
Тайна!» Но тогда лишь и тогда настанет для людей царство покоя и
счастия.
Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их
счастия, — эти силы: чудо,
тайна и авторитет.
Какие это носители
тайны, взявшие на себя какое-то проклятие для
счастия людей?
Счастье в эту минуту представлялось мне в виде возможности стоять здесь же, на этом холме, с свободным настроением, глядеть на чудную красоту мира, ловить то странное выражение, которое мелькает, как дразнящая
тайна природы, в тихом движении ее света и теней.
Но и все понимали, что случилось нечто особенное, и что, может быть, еще и к
счастию, начинает обнаруживаться какая-то чрезвычайная
тайна.
Давно Лаврецкий не слышал ничего подобного: сладкая, страстная мелодия с первого звука охватывала сердце; она вся сияла, вся томилась вдохновением,
счастьем, красотою, она росла и таяла; она касалась всего, что есть на земле дорогого,
тайного, святого; она дышала бессмертной грустью и уходила умирать в небеса.
Вихров понял, куда начинал склоняться разговор — и очень этого испугался. Главное, он недоумевал: остановить ли Юлию, чтобы она не открывала ему
тайны; если же не остановить ее, то что ей сказать на то? К
счастью его, разговор этот перервал возвратившийся домой Виссарион.
«Приходи на берег пруда, где стоят две ели, — гласила записка, — там узнаешь одну страшную
тайну, которую ношу в своем сердце много-много дней… Люди бессильны помешать нашему
счастью. Твой добрый гений».
Она, прислонясь спиной к камину, стояла, склонив бледное лицо к плечу, и следила глазами за Александром, но не с выражением недоверчивости и допроса, а неги, любви и
счастья. Она, по-видимому, боролась с
тайным ощущением, с сладкой мечтой и казалась утомленной.
Понятно, что все это очень хорошо и необходимо в домашнем обиходе; как ни мечтай, но надобно же подумать о судьбе дочери, о ее благосостоянии; да то жаль, что эти приготовительные, закулисные меры лишают девушку прекраснейших минут первой, откровенной, нежданной встречи — разоблачают при ней
тайну, которая не должна еще быть разоблачена, и показывают слишком рано, что для успеха надобна не симпатия, не
счастье, а крапленые карты.
Рассказывать об этих четырех годах нечего; они были счастливы, светло, тихо шло их время;
счастье любви, особенно любви полной, увенчанной, лишенной тревожного ожидания, —
тайна,
тайна, принадлежащая двоим; тут третий — лишний, тут свидетель не нужен; в этом исключительном посвящении только двоих лежит особая прелесть и невыразимость любви взаимной.
В качестве запретного плода эта любовь удесятерила прелесть
тайных наслаждений, и каждый украденный у судьбы и людей час
счастья являлся настоящим раем.
— Подумай, — я для тебя человек чужой — может быть я шучу, насмехаюсь!.. подумай: есть
тайны, на дне которых яд,
тайны, которые неразрывно связывают две участи; есть люди, заражающие своим дыханием
счастье других; всё, что их любит и ненавидит, обречено погибели… берегись того и другого — узнав мою
тайну, ты отдашь судьбу свою в руки опасного человека: он не сумеет лелеять цветок этот: он изомнет его…
Я видел ее милое лицо, озаренное
счастьем, на моей груди, это было совсем новое, немного чужое лицо, не то лицо с
тайным мученьем в чертах, которое я привык видеть.
Чтоб я нагнал темное облако на твое ясное, безмятежное
счастие, чтоб я, горько упрекнув, нагнал тоску на твое сердце, уязвил его
тайным угрызением и заставил его тоскливо биться в минуту блаженства, чтоб я измял хоть один из этих нежных цветков, которые ты вплела в свои черные кудри, когда пошла вместе с ним к алтарю…
Не много разнились они и в своей судьбе: во всю жизнь вокруг них густела какая-то
тайна, именно потому, что они были слишком чисты и ясны, и как одному, так и другому не выпало на долю ни одной капли личного
счастья.
Сгустились тучи, ветер веет,
Трава пустынная шумит;
Как черный полог, ночь висит;
И даль пространная чернеет;
Лишь там, в дали степи обширной,
Как
тайный луч звезды призывной,
Зажжен случайною рукой,
Горит огонь во тьме ночной.
Унылый путник, запоздалый,
Один среди глухих степей,
Плетусь к ночлегу; на своей
Клячонке тощей и усталой
Держу я путь к тому огню;
Ему я рад, как
счастья дню…
— До свиданья, мой добрый друг, — сказала она, протягивая Иосафу руку, которую тот, чтоб не открыть перед братом
тайны, не осмелился на этот раз поцеловать и только как-то таинственно взглянул на Эмилию и поспешил уйти: его безумному
счастию не было пределов!
У ней не было ни одной знакомой, Столыгин запретил ей принимать каких-то родственниц, раза два являвшихся из-за Москвы-реки позавидовать ее
счастию; она сама не хотела делить досуги с племянницей моряка, которую Столыгин хотел ввести по части супружеской
тайной полиции.
Воспитанная в простоте древних славянских нравов, Ксения умела наслаждаться только одною своею ангельскою непорочностию и ничего более не желала; никакое
тайное движение сердца не давало ей чувствовать, что есть на свете другое
счастие.
Старухи говорили: это знак,
Который много
счастья обещает.
И про меня сказали точно так,
А правда ль это вышло? — небо знает!
К тому же полуночный вой собак
И страшный шум на чердаке высоком —
Приметы злые; но не быв пророком,
Я только покачаю головой.
Гамлет сказал: «Есть
тайны под луной
И для премудрых», — как же мне, поэту,
Не верить можно
тайнам и Гамлету?..
— До четвертого рукой не достанешь, — всхлипывала матушка. — Родной мне брат, вместе росли, а я вся дрожу и дрожу… Ведь
тайный советник, генерал! Как я его, ангела моего, встречу? О чем я, дура необразованная, разговаривать с ним стану? Пятнадцать лет его не видала! Андрюшенька, — обратилась ко мне матушка, — радуйся, дурачок! Это на твое
счастье бог его посылает!
Но им открыл я
тайну сладострастья
И младости веселые права,
Томленье чувств, восторги, слезы
счастья,
И поцелуй, и нежные слова.
Мне чудилось в тех звуках толкованье
И
тайный ключ к загадочным чертам;
Росло души неясное желанье,
Со
счастьем грусть мешалась пополам;
То юности платил, должно быть, дань я.
Чего хотел, не понимал я сам,
Но что-то вслух уста мои шептали,
Пока меня к столу не призывали.
Ой, леса, лесочки, хмелевые ночки!.. Видишь ты, синее звездистое небо, как Яр-Хмель-молодец по Матушке-Сырой Земле гуляет, на совет да на любовь молодых людей сближает?.. Видишь ты, небо, все ты слышишь, все: и страстный шепот, и
тайные, млеющие речи… Щедро, ничего не жалея, жизнью и
счастьем льешь ты на землю, жизнью-любовью ты льешь… Праведное солнце!.. Ты корень, источник жизни, взойди, взгляни, благослови!..
— Не про то говорю, ненаглядная, — продолжал Алексей. — Какой мне больше радости, какого
счастья?.. А вспадет как на ум, что впереди будет, сердце кровью так и обóльется… Слюбились мы, весело нам теперь, радостно, а какой конец тому будет?.. Вот мои
тайные думы, вот отчего невеселый брожу…
А немало ночей, до последних кочетов, с милым другом бывало сижено, немало в те ноченьки
тайных любовных речей бывало с ним перемолвлено, по полям, по лугам с добрым молодцем было похожено, по рощам, по лесочкам было погулено… Раздавались, расступались кустики ракитовые, укрывали от людских очей стыд девичий,
счастье молодецкое… Лес не видит, поле не слышит; людям не по что знать…
В первом часу ночи в спальную Маруси тихо вошел Егорушка. Маруся была уже раздета и старалась уснуть. Ее утомило ее неожиданное
счастье: ей хотелось хоть чем-нибудь успокоить без умолку и, как ей казалось, на весь дом стучавшее сердце. В каждой морщинке Егорушкиного лица сидела тысяча
тайн. Он таинственно кашлянул, значительно поглядел на Марусю и, как бы желая сообщить ей нечто ужасно важное и секретное, сел на ее ноги и нагнулся слегка к ее уху.
«Я покину их, покину и веру ихнюю, отброшу их, — думает она, — но
тайну духовного супружества мне хочется узнать… Нежная любовь, невыразимое словами
счастье в здешней жизни и в будущей! Не останусь я с ними, но эту
тайну вынесу из корабля и к другому применю ее, кто полюбит меня сердцем и душою».
Светлою
тайною стоит мир божий и перед самим Толстым; радостно и восторженно он старается познать и разгадать эту
тайну. В чем ценность жизни? В чем
счастье? Для чего живет человек?
Ты видишь, как приветливо над нами
Огнями звезд горят ночные небеса?
Не зеркало ль моим глазам твои глаза?
Не все ли это рвется и теснится
И в голову, и в сердце, милый друг,
И в
тайне вечной движется, стремится
Невидимо и видимо вокруг?
Пусть этим всем исполнится твой дух,
И если ощутишь ты в чувстве том глубоком
Блаженство, — о! тогда его ты назови
Как хочешь: пламенем любви,
Душою,
счастьем, жизнью, богом, —
Для этого названья нет:
Все — чувство. Имя — звук и дым…
Нельзя организовать человеческое
счастье, нельзя рационально-технически победить тяготеющий над человеком рок, трагические противоречия жизни, смерть, уничтожить
тайну.
— При этих условиях мне, конечно, ничего не оставалось делать, как принять твердое решение сделаться мужем Конкордии. Кто бы был так неблагоразумен, чтобы отказаться от
счастья, которое было в его руках… Но тебе, дружище, я поведаю свою
тайну… Меня пугает это
счастье… Чем заслужил я его? Мое состояние, ты знаешь сам, сильно расстроено… А теперь я снова богат… Мною, повторяю, овладевает страх…
Разумеется, что счастливым соперником ее приняты были все меры к уничтожению этого замысла; но дипломатке не показывали, что
тайна открыта. Русские офицеры, собравшиеся в замке, и хозяйка его, как давно знакомые, как приятели, беседовали и шутили по-прежнему. К умножению общего веселия, прибыл и карла Шереметева. С приходом его в глазах Аделаиды все закружилось и запрыгало: она сама дрожала от страха и чувства близкого
счастия.
Еще при жизни матери она часто гуляла здесь со своим другом Ольгой, болтая о своих сердечных
тайнах и мечтая о будущем
счастии.
— Я не хочу
счастья, построенного на
тайне!.. — воскликнул Сабиров. — Я прошу вас отдать мне эту бумагу… Я требую, наконец…
Ипполитов. И я в свою очередь отвечу: ни дерзко, ни смешно, сударь, когда я вам объявляю, что от разгадки этой
тайны зависит
счастье моего друга. Завтра, в десять часов утра, я буду у вас и предложу вам на выбор: открыть мне эту
тайну, или… если вы не подлец… разгадать тотчас на свинцовых жеребьях, вам ли молчать о ней молчанием смертным, или мне узнать ее в другом мире.
Паткуль уехал ко двору Петра. Проводив мнимого господина Фишерлинга, швейцарка шла, рыдая, в свое отечество за угрюмым отцом своим и, казалось, готова была выплакать свое сердце. Ей назначено
тайное свидание в Германии: любовь или жалость его назначили, мы не знаем, но известно только нам, что без того б Роза осталась умереть на мызе, где похоронила свое спокойствие и
счастие.
— Это уже его
тайна.
Счастье еще, что имение мое всего в тридцати верстах от Петербурга, так как мне оставлено всего сорок восемь часов времени, чтобы покинуть столицу.
— Скажи государю Московскому, что вражда угасла в моем сердце, что не имею никакой
тайной мысли о будущих завоеваниях, желаю его истинного братства и
счастья Россия.
— Успокойся, это касается твоей будущности и твоего
счастья… Когда ты узнаешь эту
тайну, радость вернется в твое сердечко… Мое сегодняшнее
счастье вместе и твое. Выслушай меня. Ты знаешь, что у Петра Иннокентьевича была дочь?
Какое
счастье, что он его не знает, — и знай тычет себе орстелем — тычет направо, тычет налево; не знает, куда меня мчит, зачем мчит и зачем, как дитя простой душою, открывает мне, во вред себе, свои заветные
тайны…
— Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое
счастие, — продолжал князь Андрей, — в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое
счастие; но вы свободны: помолвка наша останется
тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… — сказал князь Андрей с неестественною улыбкой.