Неточные совпадения
Из заросли поднялся корабль; он всплыл и остановился по самой середине зари. Из этой дали он был виден ясно, как
облака. Разбрасывая веселье, он пылал, как вино, роза, кровь, уста, алый бархат и пунцовый огонь. Корабль шел прямо к Ассоль. Крылья пены трепетали под мощным напором его киля; уже встав, девушка прижала руки к груди, как чудная игра света перешла в зыбь; взошло солнце, и яркая полнота утра сдернула покровы
с всего, что еще нежилось, потягиваясь
на сонной
земле.
—
С неделю тому назад сижу я в городском саду
с милой девицей, поздно уже, тихо, луна катится в небе,
облака бегут, листья падают
с деревьев в тень и свет
на земле; девица, подруга детских дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще — роман, как следует ему быть. Я — утешаю ее: брось, говорю, перестань! Покаяния двери легко открываются, да — что толку?.. Хотите выпить? Ну, а я — выпью.
С неба, покрытого рваной овчиной
облаков, нерешительно и ненадолго выглядывало солнце, кисейные тряпочки теней развешивались
на голых прутьях кустарника,
на серых ветках ольхи, ползли по влажной
земле.
С детства слышал Клим эту песню, и была она знакома, как унылый, великопостный звон, как панихидное пение
на кладбище, над могилами. Тихое уныние овладевало им, но было в этом унынии нечто утешительное, думалось, что сотни людей, ковырявших
землю короткими, должно быть, неудобными лопатами, и усталая песня их, и грязноватые
облака, развешанные
на проводах телеграфа, за рекою, — все это дано надолго, может быть, навсегда, и во всем этом скрыта какая-то несокрушимость, обреченность.
Через вершины старых лип видно было синеватую полосу реки; расплавленное солнце сверкало
на поверхности воды; за рекою,
на песчаных холмах, прилепились серые избы деревни, дальше холмы заросли кустами можжевельника, а еще дальше
с земли поднимались пышные
облака.
Следя за ходом своей собственной страсти, как медик за болезнью, и как будто снимая фотографию
с нее, потому что искренно переживал ее, он здраво заключал, что эта страсть — ложь, мираж, что надо прогнать, рассеять ee! «Но как? что надо теперь делать? — спрашивал он, глядя
на небо
с облаками, углубляя взгляд в
землю, — что велит долг? — отвечай же, уснувший разум, освети мне дорогу, дай перепрыгнуть через этот пылающий костер!»
С вершины перевала нам открылся великолепный вид
на реку Улахе. Солнце только что скрылось за горизонтом. Кучевые
облака на небе и дальние горы приняли неясно-пурпуровую окраску. Справа от дороги светлой полосой змеилась река. Вдали виднелись какие-то фанзы. Дым от них не подымался кверху, а стлался по
земле и казался неподвижным. В стороне виднелось небольшое озерко. Около него мы стали биваком.
Сумерки спустились
на землю раньше, чем мы успели дойти до перевала. День только что кончился.
С востока откуда-то издалека, из-за моря, точно синий туман, надвигалась ночь. Яркие зарницы поминутно вспыхивали
на небе и освещали кучевые
облака, столпившиеся
на горизонте. В стороне шумел горный ручей, в траве неумолкаемым гомоном трещали кузнечики.
Золотистым отливом сияет нива; покрыто цветами поле, развертываются сотни, тысячи цветов
на кустарнике, опоясывающем поле, зеленеет и шепчет подымающийся за кустарником лес, и он весь пестреет цветами; аромат несется
с нивы,
с луга, из кустарника, от наполняющих лес цветов; порхают по веткам птицы, и тысячи голосов несутся от ветвей вместе
с ароматом; и за нивою, за лугом, за кустарником, лесом опять виднеются такие же сияющие золотом нивы, покрытые цветами луга, покрытые цветами кустарники до дальних гор, покрытых лесом, озаренным солнцем, и над их вершинами там и здесь, там и здесь, светлые, серебристые, золотистые, пурпуровые, прозрачные
облака своими переливами слегка оттеняют по горизонту яркую лазурь; взошло солнце, радуется и радует природа, льет свет и теплоту, аромат и песню, любовь и негу в грудь, льется песня радости и неги, любви и добра из груди — «о
земля! о нега! о любовь! о любовь, золотая, прекрасная, как утренние
облака над вершинами тех гор»
Но кроме врагов, бегающих по
земле и отыскивающих чутьем свою добычу, такие же враги их летают и по воздуху: орлы, беркуты, большие ястреба готовы напасть
на зайца, как скоро почему-нибудь он бывает принужден оставить днем свое потаенное убежище, свое логово; если же это логово выбрано неудачно, не довольно закрыто травой или степным кустарником (разумеется, в чистых полях), то непременно и там увидит его зоркий до невероятности черный беркут (степной орел), огромнейший и сильнейший из всех хищных птиц, похожий
на копну сена, почерневшую от дождя, когда сидит
на стогу или
на сурчине, — увидит и, зашумев как буря, упадет
на бедного зайца внезапно из
облаков, унесет в длинных и острых когтях
на далекое расстояние и, опустясь
на удобном месте, съест почти всего,
с шерстью и мелкими костями.
Станица сивок никогда не садится прямо
на землю: кружась беспрестанно, то свиваясь в густое
облако, то развиваясь широкою пеленою, начинает она делать свои круги все ниже и ниже и, опустясь уже близко к
земле, вдруг
с шумом покрывает целую десятину; ни одной секунды не оставаясь в покое, озимые куры проворно разбегаются во все стороны.
Правда, про бекаса говорят, что он токует, но это потому, что он, наигравшись в вышине под
облаками, обыкновенно спускается
на землю с криком, похожим
на слоги...
При каждой вспышке молнии я видел тучи
на небе, каждое дерево в отдельности, видел одновременно ближние и дальние предметы и горизонт, где тоже поминутно вспыхивали молнии и были горы, похожие
на облака, и
облака, похожие
на горы. Потоки воды, падающей
с неба, освещаемые бледноголубыми вспышками атмосферного электричества, казались неподвижными стеклянными нитями, соединявшими небо и
землю.
Оставшись одна, она подошла к окну и встала перед ним, глядя
на улицу. За окном было холодно и мутно. Играл ветер, сдувая снег
с крыш маленьких сонных домов, бился о стены и что-то торопливо шептал, падал
на землю и гнал вдоль улицы белые
облака сухих снежинок…
Ромашов лег
на спину. Белые, легкие
облака стояли неподвижно, и над ними быстро катился круглый месяц. Пусто, громадно и холодно было наверху, и казалось, что все пространство от
земли до неба наполнено вечным ужасом и вечной тоской. «Там — Бог!» — подумал Ромашов, и вдруг,
с наивным порывом скорби, обиды и жалости к самому себе, он заговорил страстным и горьким шепотом...
Лена очень обрадовалась, узнав, что теперь подошла новая реформа и ее отца зовут опять туда, где родилась, где жила, где любила ее мать, где она лежит в могиле… Лена думала, что она тоже будет жить там и после долгих лет, в которых, как в синей мреющей дали, мелькало что-то таинственное, как
облако, яркое, как зарница, — ляжет рядом
с матерью. Она дала слово умиравшей
на Песках няне, что непременно привезет горсточку родной
земли на ее могилу
на Волковом кладбище.
И вот она едет и жадно вглядывается в даль и ищет: где же эти таинственные «усадьбы» и парки, где эта обетованная
земля,
на которой воочию предстанет перед ней мечта ее жизни… Поля, колокольчики, порой засинеет лесок,
облака двигаются бесшумно,
с какой-то важной думой, а отец, вздрагивая, спрашивает...
Крик вороны, щебетанье жаворонка, шорох берез, медленное движение
облаков, надрывающиеся
на пашне лошади, мужики
с потными лицами, в грязных рубахах,
земля, чернеющая следом за сохой, беспомощно падающие деревца — все это сливалось для нее в общий фон, все казалось одинаково
на своем месте, навевая только какие-то смутные ощущения, но не мысли…
Я поднялся в город, вышел в поле. Было полнолуние, по небу плыли тяжелые
облака, стирая
с земли черными тенями мою тень. Обойдя город полем, я пришел к Волге,
на Откос, лег там
на пыльную траву и долго смотрел за реку, в луга,
на эту неподвижную
землю. Через Волгу медленно тащились тени
облаков; перевалив в луга, они становятся светлее, точно омылись водою реки. Все вокруг полуспит, все так приглушено, все движется как-то неохотно, по тяжкой необходимости, а не по пламенной любви к движению, к жизни.
Плещет волна, ходят туманные
облака, летают за кораблем чайки, садятся
на мачты, потом как будто отрываются от них ветром и, колыхаясь
с боку
на бок, как клочки белой бумаги, отстают, отстают и исчезают назади, улетая обратно, к европейской
земле, которую наши лозищане покинули навеки.
Ночь продолжала тихий бег над
землей. Поплыли в высоком небе белые
облака, совсем похожие
на наши. Луна закатилась за деревья: становилось свежее, и как будто светлело. От
земли чувствовалась сырость… Тут
с Матвеем случилось небольшое происшествие, которого он не забыл во всю свою последующую жизнь, и хотя он не мог считать себя виноватым, но все же оно камнем лежало
на его совести.
В голове Кожемякина бестолково, как мошки в луче солнца, кружились мелкие серые мысли, в небе неустанно и деловито двигались
на юг странные фигуры
облаков, напоминая то копну сена, охваченную синим дымом, или серебристую кучу пеньки, то огромную бородатую голову без глаз
с открытым ртом и острыми ушами, стаю серых собак, вырванное
с корнем дерево или изорванную шубу
с длинными рукавами — один из них опустился к
земле, а другой, вытянувшись по ветру, дымит голубым дымом, как печная труба в морозный день.
Это был какой-то нелепый сон, и я
с облаков упал прямо
на землю.
В маленьком Закхее было нечто такое, что защищало его от всякого покушения сделать ему грубость: люди, приходившие
с ним в соприкосновение, чувствовали, что его не достанешь, потому что они стоят
на земле, между тем как он взлез
на дерево, и это высокое, крепкое и сеннолиственное дерево есть беспристрастнейшая правда, во имя которой он режет всем без лицезрения: «это неблагородно, невеликодушно», и сам поднимается
на ней все выше и выше, как гений
на облаке.
Восток белел приметно, и розовый блеск обрисовал нижние части большого серого
облака, который, имея вид коршуна
с растянутыми крылами, державшего змею в когтях своих, покрывал всю восточную часть небосклона; фантастически отделялись предметы
на дальнем небосклоне и высокие сосны и березы окрестных лесов чернели, как часовые
на рубеже
земли; природа была тиха и торжественна, и холмы начинали озаряться сквозь белый туман, как иногда озаряется лицо невесты сквозь брачное покрывало, всё было свято и чисто — а в груди Вадима какая буря!
Ни одно рыдание, ни одно слово мира и любви не усладило отлета души твоей, резвой, чистой, как радужный мотылек, невинной, как первый вздох младенца… грозные лица окружали твое сырое смертное ложе, проклятие было твоим надгробным словом!.. какая будущность! какое прошедшее! и всё в один миг разлетелось; так иногда вечером
облака дымные, багряные, лиловые гурьбой собираются
на западе, свиваются в столпы огненные, сплетаются в фантастические хороводы, и замок
с башнями и зубцами, чудный, как мечта поэта, растет
на голубом пространстве… но дунул северный ветер… и разлетелись
облака, и упадают росою
на бесчувственную
землю!..
Во вторник день был серенький, задумчивый и тихий. Рано утром,
с час времени,
на землю падал, скупо и лениво, мелкий дождь, к полудню выглянуло солнце, неохотно посмотрело
на фабрику,
на клин двух реки укрылось в серых
облаках, зарывшись в пухлую мякоть их, как Наталья, ночами, зарывала румяное лицо своё в пуховые подушки.
В полночь Успеньева дня я шагаю Арским полем, следя, сквозь тьму, за фигурой Лаврова, он идет сажен
на пятьдесят впереди. Поле — пустынно, а все-таки я иду «
с предосторожностями», — так советовал Лавров, — насвистываю, напеваю, изображая «мастерового под хмельком». Надо мною лениво плывут черные клочья
облаков, между ними золотым мячом катится луна, тени кроют
землю, лужи блестят серебром и сталью. За спиною сердито гудит город.
Уже
с полудня парило и в отдалении всё погрохатывало; но вот широкая туча, давно лежавшая свинцовой пеленой
на самой черте небосклона, стала расти и показываться из-за вершин деревьев, явственнее начал вздрагивать душный воздух, всё сильнее и сильнее потрясаемый приближавшимся громом; ветер поднялся, прошумел порывисто в листьях, замолк, опять зашумел продолжительно, загудел; угрюмый сумрак побежал над
землею, быстро сгоняя последний отблеск зари; сплошные
облака, как бы сорвавшись, поплыли вдруг, понеслись по небу; дождик закапал, молния вспыхнула красным огнем, и гром грянул тяжко и сердито.
И Лиза, робкая Лиза посматривала изредка
на молодого человека; но не так скоро молния блестит и в
облаке исчезает, как быстро голубые глаза ее обращались к
земле, встречаясь
с его взором.
Блажен, кто посреди нагих степей
Меж дикими воспитан табунами;
Кто приучен был
на хребте коней,
Косматых, легких, вольных, как над нами
Златые
облака, от ранних дней
Носиться; кто, главой припав
на гриву,
Летал, подобно сумрачному Диву,
Через пустыню, чувствовал, считал,
Как мерно конь о
землю ударял
Копытом звучным, и вперед
землеюУпругой был кидаем
с быстротою.
Да, много лет и много горьких мук
С тех пор отяготело надо мною;
Но первого восторга чудный звук
В груди не умирает, — и порою,
Сквозь
облако забот, когда недуг
Мой слабый ум томит неугомонно,
Ее глаза мне светят благосклонно.
Так в час ночной, когда гроза шумит
И бродят
облака, — звезда горит
В дали эфирной, не боясь их злости,
И шлет свои лучи
на землю в гости.
Фельдшер вышел
на двор поглядеть: как бы не уехал Калашников
на его лошади. Метель всё еще продолжалась. Белые
облака, цепляясь своими длинными хвостами за бурьян и кусты, носились по двору, а по ту сторону забора, в поле, великаны в белых саванах
с широкими рукавами кружились и падали, и опять поднимались, чтобы махать руками и драться. А ветер-то, ветер! Голые березки и вишни, не вынося его грубых ласок, низко гнулись к
земле и плакали: «Боже, за какой грех ты прикрепил нас к
земле и не пускаешь
на волю?»
Станет снег осаживаться, станет отдувать лед
на реках, польется вода
с гор, поднимутся пары из воды в
облака, пойдет дождь. Кто это все сделает? Солнце. Оттают семечки, выпустят ростки, зацепятся ростки за
землю; из старых кореньев пойдут побеги, начнут расти деревья и травы. Кто это сделал? Солнце.
— Да гроза непременно будет, а кто считает свое существование драгоценным, тому жутко
на поле, как
облака заспорят
с землей. Вы не поддавайтесь лучше этой гили, что говорят, будто стыдно грозы трусить. Что за стыд бояться того,
с кем сладу нет!
Туман уже совершенно поднялся и, принимая формы
облаков, постепенно исчезал в темно-голубой синеве неба; открывшееся солнце ярко светило и бросало веселые отблески
на сталь штыков, медь орудий, оттаивающую
землю и блестки инея. В воздухе слышалась свежесть утреннего мороза вместе
с теплом весеннего солнца; тысячи различных теней и цветов мешались в сухих листьях леса, и
на торной глянцевитой дороге отчетливо виднелись следы шин и подковных шипов.
Эти два богатыря, Герасим и Петр, изнывали от избытка своей силы; как Святогору, грузно им было от их силушки, как от тяжкого бремени. Проработав неделю тяжелую работу, они воскресными вечерами ходили по полям и тосковали. Помню один такой вечер, теплый,
с светящимися от невидимой луны
облаками. Мы
с Петром и Герасимом сидели
на широкой меже за лощинкой, они били кулаками в
землю и говорили...
Запад уже не горел золотом. Он был покрыт ярко-розовыми, клочковатыми
облаками, выглядевшими, как вспаханное поле. По дороге гнали стадо; среди сплошного блеянья овец слышалось протяжное мычанье коров и хлопанье кнута. Мужики, верхом
на устало шагавших лошадях,
с запрокинутыми сохами возвращались
с пахоты. Сергей Андреевич свернул в переулок и через обсаженные ивами конопляники вышел в поле. Он долго шел по дороге, понурившись и хмуро глядя в
землю.
На душе у него было тяжело и смутно.
Над двором
на небе плыла уже луна; она быстро бежала в одну сторону, а
облака под нею в другую;
облака уходили дальше, а она всё была видна над двором. Матвей Саввич помолился
на церковь и, пожелав доброй ночи, лег
на земле около повозки. Кузька тоже помолился, лег в повозку и укрылся сюртучком; чтобы удобнее было, он намял себе в сене ямочку и согнулся так, что локти его касались коленей. Со двора видно было, как Дюдя у себя внизу зажег свечку, надел очки и стал в углу
с книжкой. Он долго читал и кланялся.
Темная ночь давно уже повисла над
землею… Луна была задернута дождевыми
облаками, ни одна звездочка не блестела
на небосклоне, казалось, окутанном траурною пеленою. Могильная тишина, как бы сговорившись
с мраком, внедрилась в Новгороде, кипящем обыкновенно деятельностью и народом. Давно уже сковала она его жителей безмятежным сном, и лишь изредка ветер, как бы проснувшись, встряхивал ветвями деревьев, шевелил ставнями домов и опять замирал.
Темная ночь давно уже повисла над
землей… Луна была задернута дождевыми
облаками, и ни одна звездочка не блестела
на небосклоне, казалось, окутанном траурной пеленой. Могильная тишина, как бы сговорившись
с мраком, внедрилась в Новгороде, кипящем обыкновенно деятельностью и народом. Давно уж сковала она его жителей безмятежным сном, и лишь изредка ветер, как бы проснувшись, встряхивал ветками деревьев, шевелил ставнями домов и опять замирал.
Только бы люди перестали себя губить и ожидать, что кто-то придет и поможет им: Христос
на облаках с трубным гласом, или исторический закон, или закон дифференциации и интеграции сил. Никто не поможет, коли сами не помогут. А самим и помогать нечего. Только не ждать ничего ни
с неба, ни
с земли, а самим перестать губить себя.