Неточные совпадения
Львов
в домашнем сюртуке
с поясом,
в замшевых ботинках сидел на
кресле и
в pince-nez
с синими стеклами читал
книгу, стоявшую на пюпитре, осторожно на отлете держа красивою рукой до половины испеплившуюся сигару.
Когда он вошел
в маленькую гостиную, где всегда пил чай, и уселся
в своем
кресле с книгою, а Агафья Михайловна принесла ему чаю и со своим обычным: «А я сяду, батюшка», села на стул у окна, он почувствовал что, как ни странно это было, он не расстался
с своими мечтами и что он без них жить не может.
— Ты гулял хорошо? — сказал Алексей Александрович, садясь на свое
кресло, придвигая к себе
книгу Ветхого Завета и открывая ее. Несмотря на то, что Алексей Александрович не раз говорил Сереже, что всякий христианин должен твердо знать священную историю, он сам
в Ветхом Завете часто справлялся
с книгой, и Сережа заметил это.
Пообедав, Левин сел, как и обыкновенно,
с книгой на
кресло и, читая, продолжал думать о своей предстоящей поездке
в связи
с книгою.
— Вот он вас проведет
в присутствие! — сказал Иван Антонович, кивнув головою, и один из священнодействующих, тут же находившихся, приносивший
с таким усердием жертвы Фемиде, что оба рукава лопнули на локтях и давно лезла оттуда подкладка, за что и получил
в свое время коллежского регистратора, прислужился нашим приятелям, как некогда Виргилий прислужился Данту, [Древнеримский поэт Вергилий (70–19 гг. до н. э.)
в поэме Данте Алигьери (1265–1321) «Божественная комедия» через Ад и Чистилище провожает автора до Рая.] и провел их
в комнату присутствия, где стояли одни только широкие
кресла и
в них перед столом, за зерцалом [Зерцало — трехгранная пирамида
с указами Петра I, стоявшая на столе во всех присутственных местах.] и двумя толстыми
книгами, сидел один, как солнце, председатель.
На бюре, выложенном перламутною мозаикой, которая местами уже выпала и оставила после себя одни желтенькие желобки, наполненные клеем, лежало множество всякой всячины: куча исписанных мелко бумажек, накрытых мраморным позеленевшим прессом
с яичком наверху, какая-то старинная
книга в кожаном переплете
с красным обрезом, лимон, весь высохший, ростом не более лесного ореха, отломленная ручка
кресел, рюмка
с какою-то жидкостью и тремя мухами, накрытая письмом, кусочек сургучика, кусочек где-то поднятой тряпки, два пера, запачканные чернилами, высохшие, как
в чахотке, зубочистка, совершенно пожелтевшая, которою хозяин, может быть, ковырял
в зубах своих еще до нашествия на Москву французов.
Он сидит подле столика, на котором стоит кружок
с парикмахером, бросавшим тень на его лицо;
в одной руке он держит
книгу, другая покоится на ручке
кресел; подле него лежат часы
с нарисованным егерем на циферблате, клетчатый платок, черная круглая табакерка, зеленый футляр для очков, щипцы на лоточке.
Бывало, как досыта набегаешься внизу по зале, на цыпочках прокрадешься наверх,
в классную, смотришь — Карл Иваныч сидит себе один на своем
кресле и
с спокойно-величавым выражением читает какую-нибудь из своих любимых
книг. Иногда я заставал его и
в такие минуты, когда он не читал: очки спускались ниже на большом орлином носу, голубые полузакрытые глаза смотрели
с каким-то особенным выражением, а губы грустно улыбались.
В комнате тихо; только слышно его равномерное дыхание и бой часов
с егерем.
Озябшими руками Самгин снял очки, протер стекла, оглянулся: маленькая комната, овальный стол, диван, три
кресла и полдюжины мягких стульев малинового цвета у стен, шкаф
с книгами, фисгармония, на стене большая репродукция
с картины Франца Штука «Грех» — голая женщина,
с грубым лицом,
в объятиях змеи, толстой, как водосточная труба, голова змеи — на плече женщины.
Белые двери привели
в небольшую комнату
с окнами на улицу и
в сад. Здесь жила женщина.
В углу,
в цветах, помещалось на мольберте большое зеркало без рамы, — его сверху обнимал коричневыми лапами деревянный дракон. У стола — три глубоких
кресла, за дверью — широкая тахта со множеством разноцветных подушек, над нею, на стене, — дорогой шелковый ковер, дальше — шкаф, тесно набитый
книгами, рядом
с ним — хорошая копия
с картины Нестерова «У колдуна».
— Да, оставь козла
в огороде! А книги-то? Если б можно было передвинуть его
с креслом сюда,
в темненькую комнату, да запереть! — мечтал Козлов, но тотчас же отказался от этой мечты. —
С ним после и не разделаешься! — сказал он, — да еще, пожалуй, проснется ночью, кровлю
с дома снесет!
И дом у него старинной постройки;
в передней, как следует, пахнет квасом, сальными свечами и кожей; тут же направо буфет
с трубками и утиральниками;
в столовой фамильные портреты, мухи, большой горшок ерани и кислые фортепьяны;
в гостиной три дивана, три стола, два зеркала и сиплые часы,
с почерневшей эмалью и бронзовыми, резными стрелками;
в кабинете стол
с бумагами, ширмы синеватого цвета
с наклеенными картинками, вырезанными из разных сочинений прошедшего столетия, шкафы
с вонючими
книгами, пауками и черной пылью, пухлое
кресло, итальянское окно да наглухо заколоченная дверь
в сад…
Я не обратил особенного внимания на нее; она была дика, проворна и молчалива, как зверек, и как только я входил
в любимую комнату моего отца, огромную и мрачную комнату, где скончалась моя мать и где даже днем зажигались свечки, она тотчас пряталась за вольтеровское
кресло его или за шкаф
с книгами.
Он несколько времени молча покачивался
в кресле — качалке, глядя перед собой. Затем опять протянул руку к полке
с книгами.
Далее здесь были два мягкие
кресла с ослабевшими пружинами; стол наподобие письменного; шкаф для платья, комод и этажерка, на которой
в беспорядке лежало несколько
книг и две мацерованные человеческие кости.
Далее,
в углублении комнаты, стояли мягкий полукруглый диван и несколько таких же мягких
кресел, обитых зеленым трипом. Перед диваном стоял небольшой ореховый столик
с двумя свечами. К стене, выходившей к спальне Рациборского, примыкала длинная оттоманка, на которой свободно могли улечься два человека, ноги к ногам. У четвертой стены, прямо против дивана и орехового столика, были два шкафа
с книгами и между ними опять тяжелая занавеска из зеленого сукна, ходившая на кольцах по медной проволоке.
За ширмами стояла полуторная кровать игуменьи
с прекрасным замшевым матрацем, ночной столик, небольшой шкаф
с книгами и два мягкие
кресла; а по другую сторону ширм помещался богатый образник
с несколькими лампадами, горевшими перед фамильными образами
в дорогих ризах; письменный стол, обитый зеленым сафьяном
с вытисненными по углам золотыми арфами, кушетка, две горки
с хрусталем и несколько
кресел.
В углу, между соседнею дверью и круглою железною печкою, стояла узкая деревянная кроватка, закрытая стеганым бумажным одеялом; развернутый ломберный стол, на котором валялись
книги, листы бумаги, высыпанный на бумагу табак, половина булки и тарелка колотого сахару со сверточком чаю; три стула, одно
кресло с засаленной спинкой и ветхая этажерка, на которой опять были
книги, бумаги, картузик табаку, человеческий череп, акушерские щипцы, колба, стеклянный сифон и лакированный пояс
с бронзовою пряжкой.
У нас
в доме была огромная зала, из которой две двери вели
в две небольшие горницы, довольно темные, потому что окна из них выходили
в длинные сени, служившие коридором;
в одной из них помещался буфет, а другая была заперта; она некогда служила рабочим кабинетом покойному отцу моей матери; там были собраны все его вещи: письменный стол,
кресло, шкаф
с книгами и проч.
В углу комнаты помещался шкаф
с книгами,
в другом — пустая этажерка и сломанное
кресло с вышитой цветными шелками спинкой.
И газета из рук — на пол. А я стою и оглядываю кругом всю, всю комнату, я поспешно забираю
с собой — я лихорадочно запихиваю
в невидимый чемодан все, что жалко оставить здесь. Стол.
Книги.
Кресло. На
кресле тогда сидела I — а я внизу, на полу… Кровать…
В это самое утро, нежась и развалясь
в вольтеровском
кресле, сидел Белавин
в своем кабинете, уставленном по всем трем стенам шкапами
с книгами, наверху которых стояли мраморные бюсты великих людей.
Александр, несмотря на приглашение Марьи Михайловны — сесть поближе, сел
в угол и стал смотреть
в книгу, что было очень не светски, неловко, неуместно. Наденька стала за
креслом матери,
с любопытством смотрела на графа и слушала, что и как он говорит: он был для нее новостью.
Старик вынул из бумажника фотографию.
В кресле сидит мужчина средних лет, гладко причесанный, елейного вида,
с правильными чертами лица, окаймленного расчесанной волосок к волоску не широкой и не узкой бородой. Левая рука его покоится на двух
книгах, на маленьком столике, правая держится за шейную часовую цепочку, сбегающую по бархатному жилету под черным сюртуком.
Я начал быстро и сбивчиво говорить ей, ожидая, что она бросит
в меня
книгой или чашкой. Она сидела
в большом малиновом
кресле, одетая
в голубой капот
с бахромою по подолу,
с кружевами на вороте и рукавах, по ее плечам рассыпались русые волнистые волосы. Она была похожа на ангела
с царских дверей. Прижимаясь к спинке
кресла, она смотрела на меня круглыми глазами, сначала сердито, потом удивленно,
с улыбкой.
По всем этим основаниям я отверг действие и возвратился к себе, где провел остаток дня среди
книг. Я читал невнимательно, испытывая смуту, нахлынувшую
с силой сквозного ветра. Наступила ночь, когда, усталый, я задремал
в кресле.
(Саша выходит, возвращается
с лампой, ставит ее на стол около
кресла. Вытирает пепельницу, на обеденном столе поправляет скатерть. Варвара Михайловна спускает штору, берет
с полки
книгу, садится
в кресло.)
Лаптев сидел
в кресле и читал, покачиваясь; Юлия была тут же
в кабинете и тоже читала. Казалось, говорить было не о чем, и оба
с утра молчали. Изредка он посматривал на нее через
книгу и думал: женишься по страстной любви или совсем без любви — не все ли равно? И то время, когда он ревновал, волновался, страдал, представлялось ему теперь далеким. Он успел уже побывать за границей и теперь отдыхал от поездки и рассчитывал
с наступлением весны опять поехать
в Англию, где ему очень понравилось.
С видом жертвы он разваливался у себя
в кабинете
в кресле и, заслонив глаза рукой, брался за
книгу. Но скоро
книга валилась из рук, он грузно поворачивался
в кресле и опять заслонял глаза, как от солнца. Теперь уж ему было досадно, что он не ушел.
У Ежова на диване сидел лохматый человек
в блузе,
в серых штанах. Лицо у него было темное, точно копченое, глаза неподвижные и сердитые, над толстыми губами торчали щетинистые солдатские усы. Сидел он на диване
с ногами, обняв их большущими ручищами и положив на колени подбородок. Ежов уселся боком
в кресле, перекинув ноги через его ручку. Среди
книг и бумаг на столе стояла бутылка водки,
в комнате пахло соленой рыбой.
Турусина садится
в кресло. Глумов останавливается
с левой стороны и кладет руку на спинку
кресла. Курчаев стоит справа, несколько потупившись,
в самой почтительной позе, Машенька у стола перелистывает
книгу.
Князю Якову учение давалось
с большим трудом: он был почти постоянно занят и
в немногие часы свободы или сидел безмолвно
в креслах с важностью, которая
в маленьком мальчике была довольно комична, или вместо того, чтобы шалить и бегать, он читал какую-нибудь детскую
книгу.
В этих комнатах не было никого; но
в четвертой комнате, представляющей что-то вроде женского кабинета, Бегушев нашел
в домашнем туалете молодую даму, сидевшую за круглым столом
в покойных
креслах,
с глазами, опущенными
в книгу.
Отчего она сегодня так долго не идет? Вот уже три месяца, как я пришел
в себя после того дня. Первое лицо, которое я увидел, было лицо Сони. И
с тех пор она проводит со мной каждый вечер. Это сделалось для нее какой-то службой. Она сидит у моей постели или у большого
кресла, когда я
в силах сидеть, разговаривает со мною, читает вслух газеты и
книги. Ее очень огорчает, что я равнодушен к выбору чтения и предоставляю его ей.
Забежав немного вперед, батюшка
с предупредительностью отворил мне дверь
в небольшую темную переднюю, а оттуда провел
в светлый уютный кабинет, убранный мягкою мебелью; у окна стоял хорошенький письменный столик, заваленный
книгами и бумагами, несколько мягких
кресел, мягкий ковер на полу, — все было мило, прилично и совсем не по-поповски, за исключением неизбежных премий из «Нивы», которые висели на стене, да еще нескольких архиереев, сумрачно глядевших из золотых рам.
Придя к себе, Ипполит Сергеевич зажёг лампу, достал
книгу и хотел читать; но
с первой же страницы он понял, что ему будет не менее приятно, если он закроет
книгу. Сладко потянувшись, он закрыл её, повозился
в кресле, ища удобной позы, но
кресло было жёсткое; тогда он перебрался на диван. Сначала ему ни о чём не думалось, потом он
с досадой вспомнил, что скоро придётся познакомиться
с Бенковским, и сейчас же улыбнулся, припоминая характеристику, данную Варенькой этому господину.
На другой день продолжалась такая же история, только
с тою разницею, что Гоголь не убежал из дому, когда приехал Княжевич, а спрятался
в дальний кабинетец, схватил
книгу, уселся
в большие
кресла и притворился спящим.
В кабинете стоял посредине большой письменный стол, заваленный бумагами, несколько
кресел красного дерева, турецкий диван, обтянутый красным сафьяном, два шкафа
с книгами, третий шкаф
с минералами — и только.
Книгохранилище замка Дукс,
в Богемии. Темный, мрачный покой. Вечный сон нескольких тысяч
книг. Единственное огромное
кресло с перекинутым через него дорожным плащом. Две свечи по сторонам настольного Ариоста зажжены только для того, чтобы показать — во всей огромности — мрак. Красный,
в ледяной пустыне, островок камина. Не осветить и не согреть. На полу,
в дальнедорожном разгроме: рукописи, письма, отрепья. Чемодан, извергнув, ждет.
Вставши утром, она тотчас же бралась за
книгу и читала, сидя на террасе
в глубоком
кресле, так что ножки ее едва касались земли, или пряталась
с книгой в липовой аллее, или шла за ворота
в поле.
Прежде, живя одним жалованьем, он должен был во многом себе отказывать; теперь же, напротив, у него была спокойная, прекрасно меблированная квартира, отличный стол, потому что хозяйка и слышать не хотела, чтобы он посылал за кушаньем
в трактир; он мог обедать или
с нею, или
в своих комнатах, пригласив к себе даже несколько человек гостей; он ездил
в театр, до которого был страстный охотник, уже не
в партер, часа за два до представления,
в давку и тесноту, а
в кресло; покупал разные
книги,
в особенности относящиеся к военным наукам, имел общество любимых и любящих его товарищей, — казалось, чего бы ему недоставало?..
Комната Павлы Захаровны — длинная,
в два окна — пропахла лекарствами, держалась неопрятно, заставленная неуютно большой кроватью,
креслом с пюпитром, шкапом
с книгами.
В ней было темно от спущенных штор и сыровато. Почти никогда ее не проветривали.
Первая комната
в одно окно служила кабинетом настоятеля. У окна налево стоял письменный стол из красного дерева,
с бумагами и
книгами; около него
кресло и подальше клеенчатая кушетка. Кроме образов, ничто не напоминало о монашеской келье.
Еще
с горящими от беготни глазами, переводя дыхание, входим
в просторный папин кабинет. От абажура зеленый сумрак
в нем. Рассаживаемся по
креслам и диванам. Мама открывает
книгу и крестится, девочки вслед за нею тоже крестятся. Мама начинает...
Те же цветы на окнах, два горшка у двери
в залу, зеркало
с бронзой
в стиле империи, стол, покрытый шитой шелками скатерью, другой — зеленым сукном, весь обложенный
книгами, газетами, журналами, крохотное письменное бюро, качающееся
кресло, мебель ситцевая, мягкая, без дерева, какая была
в моде до крымской кампании, две картины и на средней стене,
в овальной раме, портрет светской красавицы —
в платье сороковых годов,
с блондами и венком
в волосах.
Петр Валерьянович со своей стороны
в течение года жизни
в Москве
в отставке
с радушием, а за последнее время даже
с нежностью относился к предупредительной Зое Никитишне, любил, когда она ему читала после обеда газеты,
книги, а он дремал
в большом вольтеровском
кресле, стоявшем
в одном из углов гостиной, и даже не раз Белоглазова замечала устремленные на нее его внимательные, пытливые взгляды.
Княжна Людмила не отвечала ничего. Она сидела на
кресле, стоявшем сбоку письменного стола, у которого над раскрытой приходо-расходной
книгой помещалась ее мать, и, быть может, даже не слыхала этой мысли вслух, так как молодая девушка была далеко от той комнаты,
в которой она сидела. Ее думы, одинаково
с думами ее матери, витали по дороге к Луговому, по той дороге, где, быть может, идет за гробом своей матери молодой князь Луговой.
Оказывалось, что он ошибся. Он возвращался домой, поспешно усаживался
в кресло, пробовал писать,
с яростью бросал перо, брал
книгу, глядел на часы, нетерпеливо ожидая одиннадцати часов, чтобы улечься спать.
Войдя как-то утром
в библиотеку, чтобы взять
книгу, Анжелика увидала Елен сидящей
в кресле с таким злым выражением лица, что она испугалась.