Неточные совпадения
Когда она родила, уже разведясь
с мужем, первого
ребенка,
ребенок этот тотчас же умер, и родные г-жи Шталь, зная ее чувствительность и боясь, чтоб это известие не убило ее, подменили ей
ребенка, взяв родившуюся
в ту же ночь и
в том же
доме в Петербурге дочь придворного повара.
В то время как Степан Аркадьич приехал
в Петербург для исполнения самой естественной, известной всем служащим, хотя и непонятной для неслужащих, нужнейшей обязанности, без которой нет возможности служить, — напомнить о себе
в министерстве, — и при исполнении этой обязанности, взяв почти все деньги из
дому, весело и приятно проводил время и на скачках и на дачах, Долли
с детьми переехала
в деревню, чтоб уменьшить сколько возможно расходы.
Оставшись одна, Долли помолилась Богу и легла
в постель. Ей всею душой было жалко Анну
в то время, как она говорила
с ней; но теперь она не могла себя заставить думать о ней. Воспоминания о
доме и
детях с особенною, новою для нее прелестью,
в каком-то новом сиянии возникали
в ее воображении. Этот ее мир показался ей теперь так дорог и мил, что она ни за что не хотела вне его провести лишний день и решила, что завтра непременно уедет.
— Мы
с ним большие друзья. Я очень хорошо знаю его. Прошлую зиму, вскоре после того… как вы у нас были, — сказала она
с виноватою и вместе доверчивою улыбкой, у Долли
дети все были
в скарлатине, и он зашел к ней как-то. И можете себе представить, — говорила она шопотом. — ему так жалко стало ее, что он остался и стал помогать ей ходить за
детьми. Да; и три недели прожил у них
в доме и как нянька ходил за
детьми.
Целый день этот Левин, разговаривая
с приказчиком и мужиками и
дома разговаривая
с женою,
с Долли,
с детьми ее,
с тестем, думал об одном и одном, что занимало его
в это время помимо хозяйственных забот, и во всем искал отношения к своему вопросу: «что же я такое? и где я? и зачем я здесь?»
Весь день этот Анна провела
дома, то есть у Облонских, и не принимала никого, так как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии, приезжали
в этот же день. Анна всё утро провела
с Долли и
с детьми. Она только послала записочку к брату, чтоб он непременно обедал
дома. «Приезжай, Бог милостив», писала она.
Но вот багряною рукою
Заря от утренних долин
Выводит
с солнцем за собою
Веселый праздник именин.
С утра
дом Лариной гостями
Весь полон; целыми семьями
Соседи съехались
в возках,
В кибитках,
в бричках и
в санях.
В передней толкотня, тревога;
В гостиной встреча новых лиц,
Лай мосек, чмоканье девиц,
Шум, хохот, давка у порога,
Поклоны, шарканье гостей,
Кормилиц крик и плач
детей.
Войдя
в кабинет
с записками
в руке и
с приготовленной речью
в голове, он намеревался красноречиво изложить перед папа все несправедливости, претерпенные им
в нашем
доме; но когда он начал говорить тем же трогательным голосом и
с теми же чувствительными интонациями,
с которыми он обыкновенно диктовал нам, его красноречие подействовало сильнее всего на него самого; так что, дойдя до того места,
в котором он говорил: «как ни грустно мне будет расстаться
с детьми», он совсем сбился, голос его задрожал, и он принужден был достать из кармана клетчатый платок.
Пенная зелень садов, омытая двухдневным дождем, разъединяла
дома, осеняя их крыши; во дворах,
в садах кричали и смеялись
дети, кое-где
в окнах мелькали девичьи лица,
в одном
доме работал настройщик рояля,
с горы и снизу доносился разноголосый благовест ко всенощной; во влажном воздухе серенького дня медь колоколов звучала негромко и томно.
Затиснутый
в щель между гор, каменный, серый Тифлис,
с его бесчисленными балконами, которые прилеплены к
домам как бы руками
детей и похожи на птичьи клетки; мутная, бешеная Кура; церкви суровой архитектуры — все это не понравилось Самгину.
— Врешь! Там кума моя живет; у ней свой
дом,
с большими огородами. Она женщина благородная, вдова,
с двумя
детьми;
с ней живет холостой брат: голова, не то, что вот эта, что тут
в углу сидит, — сказал он, указывая на Алексеева, — нас
с тобой за пояс заткнет!
— Нет, что из дворян делать мастеровых! — сухо перебил Обломов. — Да и кроме
детей, где же вдвоем? Это только так говорится,
с женой вдвоем, а
в самом-то деле только женился, тут наползет к тебе каких-то баб
в дом. Загляни
в любое семейство: родственницы, не родственницы и не экономки; если не живут, так ходят каждый день кофе пить, обедать… Как же прокормить
с тремя стами душ такой пансион?
Как там отец его, дед,
дети, внучата и гости сидели или лежали
в ленивом покое, зная, что есть
в доме вечно ходящее около них и промышляющее око и непокладные руки, которые обошьют их, накормят, напоят, оденут и обуют и спать положат, а при смерти закроют им глаза, так и тут Обломов, сидя и не трогаясь
с дивана, видел, что движется что-то живое и проворное
в его пользу и что не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из концов
в концы вселенной, а суп и жаркое явятся у него на столе, а белье его будет чисто и свежо, а паутина снята со стены, и он не узнает, как это сделается, не даст себе труда подумать, чего ему хочется, а оно будет угадано и принесено ему под нос, не
с ленью, не
с грубостью, не грязными руками Захара, а
с бодрым и кротким взглядом,
с улыбкой глубокой преданности, чистыми, белыми руками и
с голыми локтями.
Потом мать, приласкав его еще, отпускала гулять
в сад, по двору, на луг,
с строгим подтверждением няньке не оставлять
ребенка одного, не допускать к лошадям, к собакам, к козлу, не уходить далеко от
дома, а главное, не пускать его
в овраг, как самое страшное место
в околотке, пользовавшееся дурною репутацией.
Дети ее пристроились, то есть Ванюша кончил курс наук и поступил на службу; Машенька вышла замуж за смотрителя какого-то казенного
дома, а Андрюшу выпросили на воспитание Штольц и жена и считают его членом своего семейства. Агафья Матвеевна никогда не равняла и не смешивала участи Андрюши
с судьбою первых
детей своих, хотя
в сердце своем, может быть бессознательно, и давала им всем равное место. Но воспитание, образ жизни, будущую жизнь Андрюши она отделяла целой бездной от жизни Ванюши и Машеньки.
Там то же почти, что и
в Чуди: длинные, загороженные каменными, массивными заборами улицы
с густыми, прекрасными деревьями: так что идешь по аллеям. У ворот
домов стоят жители. Они, кажется, немного перестали бояться нас, видя, что мы ничего худого им не делаем.
В городе, при таком большом народонаселении, было живое движение. Много народа толпилось, ходило взад и вперед; носили тяжести, и довольно большие, особенно женщины. У некоторых были
дети за спиной или за пазухой.
Ребенок, девочка
с золотистыми длинными локонами и голыми ногами, было существо совершенно чуждое отцу,
в особенности потому, что оно было ведено совсем не так, как он хотел этого. Между супругами установилось обычное непонимание и даже нежелание понять друг друга и тихая, молчаливая, скрываемая от посторонних и умеряемая приличиями борьба, делавшая для него жизнь
дома очень тяжелою. Так что семейная жизнь оказалась еще более «не то», чем служба и придворное назначение.
Несколько раз похвалив
детей и тем хотя отчасти удовлетворив мать, жадно впитывающую
в себя эти похвалы, он вышел за ней
в гостиную, где англичанин уже дожидался его, чтобы вместе, как они уговорились, ехать
в тюрьму. Простившись со старыми и молодыми хозяевами, Нехлюдов вышел вместе
с англичанином на крыльцо генеральского
дома.
Он вспомнил всё, что он видел нынче: и женщину
с детьми без мужа, посаженного
в острог за порубку
в его, Нехлюдовском, лесу, и ужасную Матрену, считавшую или, по крайней мере, говорившую, что женщины их состояния должны отдаваться
в любовницы господам; вспомнил отношение ее к
детям, приемы отвоза их
в воспитательный
дом, и этот несчастный, старческий, улыбающийся, умирающий от недокорма
ребенок в скуфеечке; вспомнил эту беременную, слабую женщину, которую должны были заставить работать на него за то, что она, измученная трудами, не усмотрела за своей голодной коровой.
Рагожинские приехали одни, без
детей, —
детей у них было двое: мальчик и девочка, — и остановились
в лучшем номере лучшей гостиницы. Наталья Ивановна тотчас же поехала на старую квартиру матери, но, не найдя там брата и узнав от Аграфены Петровны, что он переехал
в меблированные комнаты, поехала туда. Грязный служитель, встретив ее
в темном,
с тяжелым запахом, днем освещавшемся коридоре, объявил ей, что князя нет
дома.
У него
в городе громадная практика, некогда вздохнуть, и уже есть имение и два
дома в городе, и он облюбовывает себе еще третий, повыгоднее, и когда ему
в Обществе взаимного кредита говорят про какой-нибудь
дом, назначенный к торгам, то он без церемонии идет
в этот
дом и, проходя через все комнаты, не обращая внимания на неодетых женщин и
детей, которые глядят на него
с изумлением и страхом, тычет во все двери палкой и говорит...
Он долго потом рассказывал,
в виде характерной черты, что когда он заговорил
с Федором Павловичем о Мите, то тот некоторое время имел вид совершенно не понимающего, о каком таком
ребенке идет дело, и даже как бы удивился, что у него есть где-то
в доме маленький сын.
Григорий взял младенца, принес
в дом, посадил жену и положил его к ней на колени, к самой ее груди: «Божье дитя-сирота — всем родня, а нам
с тобой подавно.
Петр Александрович повел дело горячо и даже назначен был (купно
с Федором Павловичем)
в опекуны
ребенку, потому что все же после матери оставалось именьице —
дом и поместье.
В доме вдовы Красоткиной, чрез сени от квартиры, которую занимала она сама, отдавалась еще одна и единственная
в доме квартирка из двух маленьких комнат внаймы, и занимала ее докторша
с двумя малолетними
детьми.
По его словам, такой же тайфун был
в 1895 году. Наводнение застало его на реке Даубихе, около урочища Анучино. Тогда на маленькой лодочке он спас заведующего почтово-телеграфной конторой, двух солдаток
с детьми и четырех китайцев. Два дня и две ночи он разъезжал на оморочке и снимал людей
с крыш
домов и
с деревьев. Сделав это доброе дело, Дерсу ушел из Анучина, не дожидаясь полного спада воды. Его потом хотели наградить, но никак не могли разыскать
в тайге.
Гонения начались скоро. Представление о
детях было написано так, что отказ был неминуем. Хозяин
дома, лавочники требовали
с особенной настойчивостью уплаты. Бог знает что можно было еще ожидать; шутить
с человеком, уморившим Петровского
в сумасшедшем
доме, не следовало.
Дача, занимаемая
В., была превосходна. Кабинет,
в котором я дожидался, был обширен, высок и au rez-de-chaussee, [
в нижнем этаже (фр.).] огромная дверь вела на террасу и
в сад. День был жаркий, из сада пахло деревьями и цветами,
дети играли перед
домом, звонко смеясь. Богатство, довольство, простор, солнце и тень, цветы и зелень… а
в тюрьме-то узко, душно, темно. Не знаю, долго ли я сидел, погруженный
в горькие мысли, как вдруг камердинер
с каким-то странным одушевлением позвал меня
с террасы.
Сверх дня рождения, именин и других праздников, самый торжественный сбор родственников и близких
в доме княжны был накануне Нового года. Княжна
в этот день поднимала Иверскую божию матерь.
С пением носили монахи и священники образ по всем комнатам. Княжна первая, крестясь, проходила под него, за ней все гости, слуги, служанки, старики,
дети. После этого все поздравляли ее
с наступающим Новым годом и дарили ей всякие безделицы, как дарят
детям. Она ими играла несколько дней, потом сама раздаривала.
На его место поступил брауншвейг-вольфенбюттельский солдат (вероятно, беглый) Федор Карлович, отличавшийся каллиграфией и непомерным тупоумием. Он уже был прежде
в двух
домах при
детях и имел некоторый навык, то есть придавал себе вид гувернера, к тому же он говорил по-французски на «ши»,
с обратным ударением. [Англичане говорят хуже немцев по-французски, но они только коверкают язык, немцы оподляют его. (Прим. А. И. Герцена.)]
Говорят, что императрица, встретив раз
в доме у одного из своих приближенных воспитательницу его
детей, вступила
с ней
в разговор и, будучи очень довольна ею, спросила, где она воспитывалась; та сказала ей, что она из «пансионерок воспитательного
дома».
Когда все было схоронено, когда даже шум, долею вызванный мною, долею сам накликавшийся, улегся около меня и люди разошлись по
домам, я приподнял голову и посмотрел вокруг: живого, родного не было ничего, кроме
детей. Побродивши между посторонних, еще присмотревшись к ним, я перестал
в них искать своих и отучился — не от людей, а от близости
с ними.
Старик, исхудалый и почернелый, лежал
в мундире на столе, насупив брови, будто сердился на меня; мы положили его
в гроб, а через два дня опустили
в могилу.
С похорон мы воротились
в дом покойника;
дети в черных платьицах, обшитых плерезами, жались
в углу, больше удивленные и испуганные, чем огорченные; они шептались между собой и ходили на цыпочках. Не говоря ни одного слова, сидела Р., положив голову на руку, как будто что-то обдумывая.
Нас,
детей Затрапезных, сверстники недолюбливают. Быстрое обогащение матушки вызвало зависть
в соседях. Старшие, конечно, остерегаются высказывать это чувство, но
дети не чинятся. Они пристают к нам
с самыми ехидными вопросами, сюжетом для которых служит скопидомство матушки и та приниженная роль, которую играет
в доме отец.
В особенности неприятна
в этом отношении Сашенька Пустотелова, шустрая девочка, которую все боятся за ее злой язык.
Хотя
в нашем
доме было достаточно комнат, больших, светлых и
с обильным содержанием воздуха, но это были комнаты парадные;
дети же постоянно теснились: днем —
в небольшой классной комнате, а ночью —
в общей детской, тоже маленькой,
с низким потолком и
в зимнее время вдобавок жарко натопленной.
Ходили к обедне аккуратно каждое воскресенье, а накануне больших праздников служили
в доме всенощные и молебны
с водосвятием, причем строго следили, чтобы
дети усердно крестились и клали земные поклоны.
Отец не сидел безвыходно
в кабинете, но бродил по
дому, толковал со старостой,
с ключницей,
с поваром, словом сказать, распоряжался; тетеньки-сестрицы сходили к вечернему чаю вниз и часов до десяти беседовали
с отцом;
дети резвились и бегали по зале;
в девичьей затевались песни, сначала робко, потом громче и громче; даже у ключницы Акулины лай стихал
в груди.
С тех пор малиновецкая девичья сделалась ареною тайных вожделений и сомнительного свойства историй, совершенно непригодных
в доме,
в котором было много
детей.
Дом был обширный, но построенный на старинный лад и обезображенный множеством пристроек, которые совсем были не нужны, потому что владелец жил
в нем сам-друг
с женой и
детей не имел.
Конечно, Золотухина и на этот раз вынуждена была промолчать, но она кровно обиделась, не столько, впрочем, за себя, сколько за
детей. И к чести ее следует сказать, что
с тех пор нога ее не бывала
в предводительском
доме.
Родовое имение моего отца было продано, когда я был еще
ребенком, и был куплен
в Киеве
дом с садом.
В туманную осеннюю ночь во дворе
дома Буниных люди, шедшие к «шланбою», услыхали стоны
с помойки. Увидели женщину, разрешавшуюся
ребенком.
Движется «кобылка» сквозь шпалеры народа, усыпавшего даже крыши
домов и заборы… За ссыльнокаторжными,
в одних кандалах, шли скованные по нескольку железным прутом ссыльные
в Сибирь, за ними беспаспортные бродяги, этапные, арестованные за «бесписьменность», отсылаемые на родину. За ними вереница заваленных узлами и мешками колымаг, на которых расположились больные и женщины
с детьми, возбуждавшими особое сочувствие.
А то представитель конкурса, узнав об отлучке должника из долгового отделения, разыскивает его
дома, врывается, иногда ночью,
в семейную обстановку и на глазах жены и
детей вместе
с полицией сам везет его
в долговое отделение. Ловили должников на улицах,
в трактирах,
в гостях, даже при выходе из церкви!
Чуть свет являлись на толкучку торговки, барахольщики первой категории и скупщики из «Шилова
дома», а из желающих продать — столичная беднота: лишившиеся места чиновники приносили последнюю шинелишку
с собачьим воротником, бедный студент продавал сюртук, чтобы заплатить за угол, из которого его гонят на улицу, голодная мать, продающая одеяльце и подушку своего
ребенка, и жена обанкротившегося купца, когда-то богатая, боязливо предлагала самовар, чтобы купить еду сидящему
в долговом отделении мужу.
Дешерт был помещик и нам приходился как-то отдаленно сродни.
В нашей семье о нем ходили целые легенды, окружавшие это имя грозой и мраком. Говорили о страшных истязаниях, которым он подвергал крестьян.
Детей у него было много, и они разделялись на любимых и нелюбимых. Последние жили
в людской, и, если попадались ему на глаза, он швырял их как собачонок. Жена его, существо бесповоротно забитое, могла только плакать тайком. Одна дочь, красивая девушка
с печальными глазами, сбежала из
дому. Сын застрелился…
Были два дня, когда уверенность доктора пошатнулась, но кризис миновал благополучно, и девушка начала быстро поправляться. Отец радовался, как
ребенок, и со слезами на глазах целовал доктора. Устенька тоже смотрела на него благодарными глазами. Одним словом, Кочетов чувствовал себя
в классной больше
дома, чем
в собственном кабинете, и его охватывала какая-то еще не испытанная теплота. Теперь Устенька казалась почти родной, и он смотрел на нее
с чувством собственности, как на отвоеванную у болезни жертву.
Боевой период, когда она маялась
с мужем,
детьми и зятьями, миновал, и она начинала чувствовать, что как будто уж и не нужна даже
в своем
дому, а
в том роде, как гостья.
Галактион долго не соглашался, хотя и не знал, что делать
с детьми. Агния убедила его тем, что
дети будут жить у дедушки, а не
в чужом
доме. Это доказательство хоть на что-нибудь походило, и он согласился.
С Харченком он держал себя, как посторонний человек, и делал вид, что ничего не знает об его обличительных корреспонденциях.
Да и ты, молодец, говорю, ты подумай-ко: по себе ли ты березу ломишь?» Дедушко-то наш о ту пору богач был, дети-то еще не выделены, четыре
дома у него, у него и деньги, и
в чести он, незадолго перед этим ему дали шляпу
с позументом да мундир за то, что он девять лет бессменно старшиной
в цехе сидел, — гордый он был тогда!