Неточные совпадения
— А
счастье наше — в хлебушке:
Я дома в Белоруссии
С мякиною, с кострикою
Ячменный хлеб жевал;
Бывало, вопишь голосом,
Как роженица корчишься,
Как схватит животы.
А ныне, милость Божия! —
Досыта у Губонина
Дают ржаного хлебушка,
Жую — не нажуюсь...
Есть законы мудрые, которые хотя человеческое
счастие устрояют (таковы, например, законы о повсеместном всех людей продовольствовании), но, по обстоятельствам, не всегда
бывают полезны; есть законы немудрые, которые, ничьего
счастья не устрояя, по обстоятельствам
бывают, однако ж, благопотребны (примеров сему не привожу: сам знаешь!); и есть, наконец, законы средние, не очень мудрые, но и не весьма немудрые, такие, которые, не будучи ни полезными, ни бесполезными,
бывают, однако ж, благопотребны в смысле наилучшего человеческой жизни наполнения.
— Плохо! Безнадежный субъект! — сказал Катавасов. — Ну, выпьем за его исцеление или пожелаем ему только, чтоб хоть одна сотая его мечтаний сбылась. И это уж будет такое
счастье, какое не
бывало на земле!
— Ты пойми, — сказал он, — что это не любовь. Я был влюблен, но это не то. Это не мое чувство, а какая-то сила внешняя завладела мной. Ведь я уехал, потому что решил, что этого не может быть, понимаешь, как
счастья, которого не
бывает на земле; но я бился с собой и вижу, что без этого нет жизни. И надо решить…
Вспомнишь,
бывало, о Карле Иваныче и его горькой участи — единственном человеке, которого я знал несчастливым, — и так жалко станет, так полюбишь его, что слезы потекут из глаз, и думаешь: «Дай бог ему
счастия, дай мне возможность помочь ему, облегчить его горе; я всем готов для него пожертвовать».
Подумаешь, как
счастье своенравно!
Бывает хуже, с рук сойдет;
Когда ж печальное ничто на ум не йдет,
Забылись музыкой, и время шло так плавно;
Судьба нас будто берегла;
Ни беспокойства, ни сомненья…
А горе ждет из-за угла.
И молчание их было — иногда задумчивое
счастье, о котором одном мечтал,
бывало, Обломов, или мыслительная работа в одиночку над нескончаемым, задаваемым друг другу материалом…
— Да неужели вы не чувствуете, что во мне происходит? — начал он. — Знаете, мне даже трудно говорить. Вот здесь… дайте руку, что-то мешает, как будто лежит что-нибудь тяжелое, точно камень, как
бывает в глубоком горе, а между тем, странно, и в горе и в
счастье, в организме один и тот же процесс: тяжело, почти больно дышать, хочется плакать! Если б я заплакал, мне бы так же, как в горе, от слез стало бы легко…
— «Да чего годы, чего месяцы! — воскликнет,
бывало, — что тут дни-то считать, и одного дня довольно человеку, чтобы все
счастие узнать.
А если и
бывали иногда в нем тяжелые нарушения от огорчений, за них вознаграждали и особенные радостные случаи, которые встречались чаще огорчений: вот удалось очень хорошо пристроить маленьких сестру или брата той — другой девушки; на третий год, две девушки выдержали экзамен на домашних учительниц, — ведь это было какое
счастье для них!
— Вы все говорите о недостаточности средств у нас, девушек, делать основательный выбор. Вообще это совершенная правда. Но
бывают исключительные случаи, когда для основательности выбора и не нужно такой опытности. Если девушка не так молода, она уж может знать свой характер. Например, я свой характер знаю, и видно, что он уже не изменится. Мне 22 года. Я знаю, что нужно для моего
счастия: жить спокойно, чтобы мне не мешали жить тихо, больше ничего.
— Мне иногда
бывает страшно и до того тяжело, что я боюсь потерять голову… слишком много хорошего. Я помню, когда изгнанником я возвращался из Америки в Ниццу — когда я опять увидал родительский дом, нашел свою семью, родных, знакомые места, знакомых людей — я был удручен
счастьем… Вы знаете, — прибавил он, обращаясь ко мне, — что и что было потом, какой ряд бедствий. Прием народа английского превзошел мои ожидания… Что же дальше? Что впереди?
По
счастию, деревень у нас очень много, а становых
бывает два на уезд.
Когда они все
бывали в сборе в Москве и садились за свой простой обед, старушка была вне себя от радости, ходила около стола, хлопотала и, вдруг останавливаясь, смотрела на свою молодежь с такою гордостью, с таким
счастием и потом поднимала на меня глаза, как будто спрашивая: «Не правда ли, как они хороши?» Как в эти минуты мне хотелось броситься ей на шею, поцеловать ее руку. И к тому же они действительно все были даже наружно очень красивы.
Сделай же, Боже, так, чтобы все потомство его не имело на земле
счастья! чтобы последний в роде был такой злодей, какого еще и не
бывало на свете! и от каждого его злодейства чтобы деды и прадеды его не нашли бы покоя в гробах и, терпя муку, неведомую на свете, подымались бы из могил! А иуда Петро чтобы не в силах был подняться и оттого терпел бы муку еще горшую; и ел бы, как бешеный, землю, и корчился бы под землею!
«Ляпинка» была для многих студентов
счастьем.
Бывало нередко, что бесквартирные студенты проводили ночи на бульварах…
Но и здесь, как везде: кому
счастье, кому горе.
Бывали случаи, что коммерческий суд пришлет указ отпустить должника, а через месяц опять отсрочку пришлет — и живет себе человек на воле.
Находятся Кресты на реке Такоэ, как раз при впадении в нее притока; почва — суглинок с хорошим налетом ила, урожаи
бывают почти каждый год, лугов много, и люди, по
счастью, оказались порядочными хозяевами; но в первые годы селение мало отличалось от Верхнего Армудана и едва не погибло.
Ведь это самое
бывало же, ведь он сам же успевал сказать себе в ту самую секунду, что эта секунда, по беспредельному
счастию, им вполне ощущаемому, пожалуй, и могла бы стоить всей жизни.
— Нет. Я был поражен; но откуда было взяться слезам? Плакать о прошедшем — да ведь оно у меня все выжжено!.. Самый проступок ее не разрушил мое
счастие, а доказал мне только, что его вовсе никогда не
бывало. О чем же тут было плакать? Впрочем, кто знает? Я, может быть, был бы более огорчен, если б я получил это известие двумя неделями раньше…
В течение двадцати лет бедный немец пытал свое
счастие:
побывал у различных господ, жил и в Москве, и в губернских городах, терпел и сносил многое, узнал нищету, бился, как рыба об лед; но мысль о возвращении на родину не покидала его среди всех бедствий, которым он подвергался; она только одна его и поддерживала.
— Ах, сестричка Анна Родивоновна: волка ноги кормят. А что касаемо того, что мы испиваем малость, так ведь и свинье
бывает праздник. В кои-то годы Господь
счастья послал… А вы, любезная сестричка, выпейте лучше с нами за конпанию стаканчик сладкой водочки. Все ваше горе как рукой снимет… Эй, Яша, сдействуй насчет мадеры!..
Странный человек Кучевский — ужели он в самом деле не будет тебе отвечать, как
бывало говаривал? Мне жаль, что я его не навестил, когда был в Иркутске: подробно бы тебя уведомил об его бытье; верно, он хорошо устроился. Борисовы сильно меня тревожат: ожидаю от Малиновского известия о их сестрах; для бедного Петра было бы
счастие, если бы они могли к ним приехать. Что наш сосед Андреевич? Поговори мне об нем — тоже ужасное положение.
«Что ж, — размышлял сам с собою Помада. — Стоит ведь вытерпеть только. Ведь не может же быть, чтоб на мою долю таки-так уж никакой радости, никакого
счастья. Отчего?.. Жизнь, люди, встречи, ведь разные встречи
бывают!.. Случай какой-нибудь неожиданный… ведь
бывают же всякие случаи…»
Если ему удавалось с громадным лишением вырезать из своего нищенского дохода какой-нибудь случайный рубль, он брал Соньку в ее комнату, но это вовсе не
бывало радостью ни для него, ни для нее: после мгновенного
счастья — физического обладания друг другом — они плакали, укоряли друг друга, ссорились с характерными еврейскими театральными жестами, и всегда после этих визитов Сонька Руль возвращалась в залу с набрякшими, покрасневшими веками глаз.
«Стоило семь лет трудиться, — думал он, — чтобы очутиться в удушающей, как тюрьма, комнате,
бывать в гостях у полуидиота-дяди и видеть
счастье изменившей женщины!
К губернатору Вихров, разумеется, не поехал, а отправился к себе домой, заперся там и лег спать. Захаревские про это узнали вечером. На другой день он к ним тоже не шел, на третий — тоже, — и так прошла целая неделя. Захаревские сильно недоумевали. Вихров, в свою очередь, чем долее у них не
бывал, тем более и более начинал себя чувствовать в неловком к ним положении; к
счастию его, за ним прислал губернатор.
Воздух заструился на мгновение; по небу сверкнула огненная полоска: звезда покатилась. «Зинаида?» — хотел спросить я, но звук замер у меня на губах. И вдруг все стало глубоко безмолвно кругом, как это часто
бывает в средине ночи… Даже кузнечики перестали трещать в деревьях — только окошко где-то звякнуло. Я постоял, постоял и вернулся в свою комнату, к своей простывшей постели. Я чувствовал странное волнение: точно я ходил на свидание — и остался одиноким и прошел мимо чужого
счастия.
Если б вы сделали мне честь,
побывали у меня в Петербурге в то время, когда я был в
счастии, я попотчевал бы вас таким винцом, перед которым и ваше, пожалуй, сконфузится.
К
счастию, при школе было помещение для учительницы: комната и при ней крохотная кухня; а то
бывает и так, что учительница каждую неделю переходит из одной избы в другую, так что квартира насадительницы знаний представляет для обывателей своеобразную натуральную повинность.
— Совершенно без боку — ужасно! — подтвердила Настенька, — и вообразите, у них
бывают балы, на которых и я имела
счастье быть один раз; и она с этакой наружностью и в бальном платье — невозможно видеть равнодушно.
С удивительным наслаждением Калугин почувствовал себя дома, вне опасности, и, надев ночную рубашку, лежа в постели уж рассказал Гальцину подробности дела, передавая их весьма естественно, — с той точки зрения, с которой подробности эти доказывали, что он, Калугин, весьма дельный и храбрый офицер, на что, мне кажется, излишне бы было намекать, потому что это все знали и не имели никакого права и повода сомневаться, исключая, может быть, покойника ротмистра Праскухина, который, несмотря на то, что,
бывало, считал за
счастие ходить под руку с Калугиным, вчера только по секрету рассказывал одному приятелю, что Калугин очень хороший человек, но, между нами будь сказано, ужасно не любит ходить на бастионы.
Подхалюзин. Видно, тятенька, не видать мне
счастия на этом свете! Видно, не бывать-с по вашему желанию!
А как счастлив
бывал он в этой комнате некогда! он был не один: около него присутствовал тогда прекрасный призрак и осенял его днем за заботливым трудом, ночью бодрствовал над его изголовьем. Там жили с ним тогда мечты, будущее было одето туманом, но не тяжелым, предвещающим ненастье, а утренним, скрывающим светлую зарю. За тем туманом таилось что-то, вероятно —
счастье… А теперь? не только его комната, для него опустел целый мир, и в нем самом холод, тоска…
Занятый постоянной работой в «Русских ведомостях», я перестал
бывать у А.Я. Липскерова. Знаю, что он переживал трудные дни, а потом, уже когда на него насели судебные пристава, к нему, на его
счастье, подвернулся немец типографщик, дал взаймы на расплату семь тысяч рублей, а потом у него у самого типографию описали кредиторы…
— Что ж, батюшка, почему не попытаться горю пособить. Плохо дело, что и говорить, да ведь ухватом из поломя горшки вымаются, а
бывает инольды, и зернышко из-под жернова цело выскочит; всяко
бывает, какое кому
счастье!
— Кабы сразу тыщами ворочать — ну, еще туда-сюда… А из-за грошей с народом возиться — это из пустого в порожнее. Нет, я вот погляжу-погляжу да в монастырь уйду, в Оранки. Я — красивый, могутно́й, авось какой-нибудь купчихе понравлюсь, вдове!
Бывает этак-то, — один сергацкой парень в два года
счастья достиг да еще на девице женился, здешней, городской; носили икону по домам, а она его и высмотрела…
Писарь (тоже лозищанин родом), и тот не сразу отдал Лозинской письмо и билет, а держал у себя целую неделю и думал: баба глупая, а с такой бумагой и кто-нибудь поумнее мог бы
побывать в Америке и поискать там своего
счастья…
— Дети мои, дети моего сердца! — сказал он. — Живите, цветите и в минуты
счастья вспоминайте когда-нибудь про бедного изгнанника! Про себя же скажу, что несчастье есть, может быть, мать добродетели. Это сказал, кажется, Гоголь, писатель легкомысленный, но у которого
бывают иногда зернистые мысли. Изгнание есть несчастье! Скитальцем пойду я теперь по земле с моим посохом, и кто знает? может быть, через несчастья мои я стану еще добродетельнее! Эта мысль — единственное оставшееся мне утешение!
Я ваш ответ предупрежду, пожалуй:
Я здесь давно знаком; и часто здесь,
бывало,
Смотрел с волнением немым,
Как колесо вертелось
счастья.
Один был вознесен, другой раздавлен им,
Я не завидовал, но и не знал участья:
Видал я много юношей, надежд
И чувства полных, счастливых невежд
В науке жизни… пламенных душою,
Которых прежде цель была одна любовь…
Они погибли быстро предо мною,
И вот мне суждено увидеть это вновь.
Гуляй, кормилица наша — апрель на дворе!..» — крикнет,
бывало, Глеб зычным голосом, расхаживая по берегу, между тем как глаза его нетерпеливо перебегают от воды к лодкам, а руки так и зудят схватить невод и пуститься с ним попытать
счастья!
— Как бы то ни было, приходится проститься с мыслями о
счастье, — сказал он, глядя на улицу. — Его нет. Его не было никогда у меня и, должно быть, его не
бывает вовсе. Впрочем, раз в жизни я был счастлив, когда сидел ночью под твоим зонтиком. Помнишь, как-то у сестры Нины ты забыла свой зонтик? — спросил он, обернувшись к жене. — Я тогда был влюблен в тебя и, помню, всю ночь просидел под этим зонтиком и испытывал блаженное состояние.
Но, дойдя до этих пределов, я вдруг сообразил, что произношу защитительную речь в пользу наяривательного содействия. И, как обыкновенно в этих случаях
бывает, начал прислушиваться, я ли это говорю или кто другой, вот хоть бы этот половой, который, прижав под мышки салфетку, так и ест нас глазами. К
счастью, Ноздрев сразу понял меня. Он был, видимо, взволнован моими доводами и дружески протягивал мне обе руки.
Параша. Ну, что ж: один раз умирать-то. По крайности мне будет плакать об чем. Настоящее у меня горе-то будет, самое святое. А ты подумай, ежели ты не будешь проситься на стражение и переведут тебя в гарнизон: начнешь ты баловаться… воровать по огородам… что тогда за жизнь моя будет? Самая последняя. Горем назвать нельзя, а и счастья-то не
бывало, — так, подлость одна. Изомрет тогда мое сердце, на тебя глядя.
— Что из любви
бывает — радость,
счастье и жизнь.
Множество людей, которые, может быть, и не лучше меня,
бывают счастливы и ничего не платят за свое
счастье.
Мурзавецкая. А ведь
бывали примеры, Павлин, что за мои молитвы-то
счастье посылается, барыши большие… Ну, что ж, коли им деньги нужны, так заплатим.
Любить всю жизнь, без всякой надежды; наслаждаться не своим
счастием, но
счастием того, кого выбрало наше сердце; любить с таким самоотвержением — о, это умеют одни только женщины!.. и если эта бескорыстная, неземная любовь
бывает иногда недоступна, то, по крайней мере, она всегда понятна для души каждой женщины.
Канарейке теперь казалось, что нет ничего лучше на свете, как воронье гнездо. Ну да, конечно,
бывало и холодно и голодно, а все-таки — полная воля. Куда захотела, туда и полетела… Она даже заплакала. Вот придут мальчики и посадят ее опять в клетку. На ее
счастье, летела мимо Ворона и увидела, что дело плохо.
Вершинин. На днях я читал дневник одного французского министра, писанный в тюрьме. Министр был осужден за Панаму. С каким упоением, восторгом упоминает он о птицах, которых видит в тюремном окне и которых не замечал раньше, когда был министром. Теперь, конечно, когда он выпущен на свободу, он уже по-прежнему не замечает птиц. Так же и вы не будете замечать Москвы, когда будете жить в ней.
Счастья у нас нет и не
бывает, мы только желаем его.