Неточные совпадения
На одной
было заглавие: «Философия, в смысле науки»; шесть томов в ряд под названием: «Предуготовительное вступление к теории
мышления в их общности, совокупности, сущности и во применении к уразумению органических начал обоюдного раздвоения общественной производительности».
— Этому вопросу нет места, Иван. Это — неизбежное столкновение двух привычек мыслить о мире. Привычки эти издревле с нами и совершенно непримиримы, они всегда
будут разделять людей на идеалистов и материалистов. Кто прав? Материализм — проще, практичнее и оптимистичней, идеализм — красив, но бесплоден. Он — аристократичен, требовательней к человеку. Во всех системах
мышления о мире скрыты, более или менее искусно, элементы пессимизма; в идеализме их больше, чем в системе, противостоящей ему.
— Старообрядцы очень зашевелились. Похоже, что у нас
будет две церкви: одна — лает, другая — подвывает! Бездарные мы люди по части религиозного
мышления, и церковь у нас бесталанная…
Такого обращения к истории у нас до сих пор почти не
было, и нам не хватало соответствующих категорий для
мышления над историей и ее задачами.
Русское
мышление всегда
было слишком монистично, слишком поглощено единым и враждебно множественности, закрыто для конкретного многообразия.
Личное
мышление и личные суждения всегда
были большой редкостью, скорее исключением.
Ныне
мышление на эту тему не может уже
быть столь отвлеченным и безответственным.
Другие
были слишком здоровы и слишком мало поэты, чтоб надолго остаться в спекулятивном
мышлении без перехода в жизнь.
Болезненный, тихий по характеру, поэт и мечтатель, Станкевич, естественно, должен
был больше любить созерцание и отвлеченное
мышление, чем вопросы жизненные и чисто практические; его артистический идеализм ему шел, это
был «победный венок», выступавший на его бледном, предсмертном челе юноши.
И вместе с тем я чувствовал, что в моем
мышлении есть что-то вполне русское и что многое в нем чуждо и мало понятно западным людям.
Мое
мышление было утвердительным, оно
было таким и тогда, когда оно бывало критическим.
Бог не
есть бытие, и к Нему неприменимы категории бытия, всегда принадлежавшие
мышлению.
Категория свободы
была основной категорией моего религиозного мирочувствия и религиозного
мышления.
Я обыкновенно вторгался как представитель иного мира, хотя я, может
быть, более других русских усвоил себе характер французского
мышления.
Мое
мышление всегда носило страстный характер и проникнуто
было волевым устремлением.
В его
мышлении есть что-то не русское.
Его
мышление было очень социальным.
Киреевский, им выражена так: «Внутреннее сознание, что
есть в глубине души живое общее сосредоточие для всех отдельных сил разума, и одно достойное постигать высшую истину — такое сознание постоянно возвышает самый образ
мышления человека: смиряя его рассудочное самомнение, оно не стесняет свободы естественных законов его
мышления; напротив, укрепляет его самобытность и вместе с тем добровольно подчиняет его вере».
У него
был пафос духовной свободы (этим проникнуто все его
мышление),
была гениальная интуиция соборности, которую он узрел не в исторической действительности православной церкви, а за ней.
Все славянофильское
мышление было враждебно аристократизму,
было проникнуто своеобразным демократизмом.
Но
мышление его оставалось социальным, у него не
было психологии и не
было метафизической глубины человека в его антропологии.
Он
был мистиком, имел мистический опыт, об этом свидетельствуют все, его знавшие, у него
была оккультная одаренность, которой совсем не
было у славянофилов, но
мышление его
было очень рациональным.
Пространство, время, все категории познания, все законы логики
суть свойства самого бытия, а не субъекта, не
мышления, как думает большая часть гносеологических направлений.
Кант так далеко заходит в своем рационализме, что для него вся действительность, все живое бытие
есть продукт знания,
мышления: мир созидается категориями субъекта, и ничто не в силах из этих тисков освободиться, ничего не является само по себе, независимо от того, что навязывается субъектом.
Наш «эмпирический» мир
есть действительный мир, но больной и испорченный; он воспринимается таким, каков он
есть в данном своем дефектном состоянии, а не таким, каким его конструирует субъект; он познается наукой, наука имеет дело с реальностью, а не с состояниями сознания и элементами
мышления, но реальностью больной.
«Общее в вещах
есть нечто первоначальное, непроизводное, поэтому и в
мышлении оно не может
быть произведено и сложено из чего-либо не общего».
Само разделение на субъект и объект, из которого вырастает гносеологическая проблема, само аналитическое нахождение в субъекте различных формальных категорий
есть уже результат рационалистической отвлеченности, неорганичности
мышления, болезненной разобщенности с живым бытием.
Этим нисколько, конечно, не отрицается, что в самой действительности, в бытии
мышление, познание играет большую роль, возможно даже, что основа бытия
есть Разум, Логос.
Все, в сущности, признают, что в основе знания лежит нечто более твердое, чем само знание, все вынуждены признать, что доказуемость дискурсивного
мышления есть нечто вторичное и зыбкое.
Нужно решительно порвать с тем гносеологическим предрассудком, что всякое познание
есть рационализирование, объективирование, суждение, дискурсивное
мышление.
Есть интуиция бытия, но нет к нему путей дискурсивного
мышления.
Мышление есть бытие, оно в бытии пребывает, познание
есть жизнь, оно в жизни совершается.
Вначале философия брала прежде бытие, потом
мышление, в дальнейшем своем развитии стала брать прежде
мышление, потом бытие, теперь философия вновь возвращается к тому состоянию, когда она сознательно уже, изведав все соблазны рационализма, скептицизма, критицизма,
будет брать прежде бытие, потом
мышление, увидит в
мышлении функцию бытия.
Никакого субъекта и
мышления вне действительности, вне бытия нет; на такое место и стать нельзя — место это
есть пустота, фикция.
Для него ведь гносеологический вопрос
есть вопрос об отношении бытия к бытию, а не
мышления к бытию, и поэтому это вопрос гносеологически-онтологический.
То, что я говорю, вовсе не
есть возвращение к психологическому направлению в теории познания, которое всегда рассматривает
мышление как функцию жизни индивидуальной души.
Знание потому
есть жизнь самого бытия, и потому в самом бытии происходит то, что происходит в знании, потому так, что в познающем субъекте и в познаваемом объекте, в
мышлении и в бытии живет и действует тот же универсальный разум, Логос — начало божественное, возвышающееся над противоположностями.
Вне церковного опыта субъект и объект неизбежно остаются разорванными, разделенными и
мышлением не могут
быть воссоединены.
Для Лосского способность
мышления есть скромная способность сравнивания.
Новым может
быть лишь отречение философского
мышления от своей отвлеченности и верховенства, от той ложной самостоятельности, которая делает его безжизненным и безнадежно оторванным от бытия.
Отношение познающего субъекта к познаваемому объекту
есть отношение внутри бытия, отношение бытия к бытию, а не «
мышления» к «бытию» как противостоящих друг другу.
Опыт
есть сама жизнь во всей ее полноте и со всеми ее бесконечными возможностями;
мышление есть само бытие, объект знания присутствует в знании своей действительностью.
Новая философия может
быть лишь воссоединением
мышления с живыми корнями бытия, лишь превращением
мышления в функцию живого целого.
Но априоризм
есть изобретение отвлеченного
мышления, он открывается самопогружением в субъект.
Логос не
есть отвлеченное рациональное начало, Логос — органичен, в нем процесс познания
есть функция живого целого, в нем
мышление есть само бытие.
Закон тождества и
есть необходимое для
мышления выражение ограниченного состояния мира, приспособление нашей разумной природы к состоянию естества.
Погружение в
мышление, оторванное от живых корней бытия, претендующее на самостоятельность и верховенство,
есть блуждание в пустоте.
Что три и один — одно, эта истина не вмещается дискурсивным
мышлением, но вмещается интуитивным
мышлением, свободным от власти ограниченного бытия, в котором ничто не может
быть разом три и один, а должно
быть или три или один.
Для одних сочетание слов
есть рациональное суждение, дискурсивное
мышление, для других то же сочетание слов
есть интуиция, сочетание, полное реального смысла.
Но оба они одной крови, для обоих субъект
был безнадежно оторван от объекта, оба сносились с живым миром через посредников, не знали непосредственного касания
мышления бытию.