Неточные совпадения
Так и чуешь какого-то восточного
султана, который
говорит: «Всё в моей власти!
А всё-де
говорил он пьяный, а об подданстве
султану и встрече пашою и 5 мил. не
говаривал, — а имел-де он намерение в Симбирскую провинциальную канцелярию явиться для определения к жительству на реке Иргизе.
Видаясь с Жуквичем каждодневно и беседуя с ним по целым вечерам, Елена догадывалась, что он был человек лукавый, с характером твердым, закаленным, и при этом она полагала, что он вовсе не такой маленький деятель польского дела, как
говорил о себе; об этом Елена заключала из нескольких фраз, которые вырвались у Жуквича, — фраз о его дружественном знакомстве с принцем Наполеоном […принц Наполеон (1856—1879) — сын императора Франции Наполеона III.], об его разговоре с турецким
султаном […с турецким
султаном.
— Речь идет о
султане Абдул Азисе, царствовавшем с 1861 по 1876 год.], о связях его с разными влиятельными лицами в Лондоне; словом, она почти уверена была, что он был вождь какой-нибудь огромной польской партии, но только не
говорил ей о том потому, что не доверял ей вполне.
—
Говорят, — продолжал Степан Кондратьевич, — что у турецкого
султана вся гвардия набрана из французов, так дивиться нечему, если нас… то есть если мы теряем много людей.
— Один мой знакомый, который хорошо знает арабский язык, так он сравнивал арабские поговорки с русскими. И получились прелюбопытные параллели. Например, арабы
говорят: «Честь — это алмаз, который делает нищего равным
султану». А по-русски выходит: «Что за честь, коли нечего есть». То же насчет гостеприимства. Арабская пословица
говорит…
Низенькие домики часто видели проходящего мимо ловкого, статного офицера с
султаном на голове, шедшего к товарищу
поговорить о производстве, об отличнейшем табаке, а иногда поставить на карточку дрожки, которые можно было назвать полковыми, потому что они, не выходя из полку, успевали обходить всех: сегодня катался в них майор, завтра они появлялись в поручиковой конюшне, а чрез неделю, смотри, опять майорский денщик подмазывал их салом.
Она вручила ему письмо к кардиналу и для сведения копию с писем своих к
султану и графу Орлову, не
говоря, что до владыки Оттоманской империи ее послания не дошли.
Радзивил, по словам Доманского, живя в Рагузе, через несколько времени стал сомневаться в действительности царственного происхождения графини Пиннеберг и
говорил ему, что вследствие этого сомнения он утаил переданные ему принцессой письма к
султану и великому визирю.
Склоняя
султана к союзу, принцесса
говорила, что Швеция, которой она уступает некоторые из завоеванных у нее провинций, присоединится к их союзу, равно и Польша, которую они сообща восстановят в старинных ее пределах.
Из Персии же ехала через татарские места, около Волги; была и в Петербурге, а там, чрез Ригу и Кенигсбург, в Потсдаме была и
говорила с королем Прусским, сказавшись о себе, кто она такова; знакома очень между имперскими князьями, а особливо с Трирским и с князем Голштейн-Шлезвиг или Люнебургским (sic); была во Франции,
говорила с министрами, дав мало о себе знать; венский двор в подозрении имеет; на шведский и прусский очень надеется: вся конфедерация ей очень известна и все начальники оной; намерена была отсель ехать в Константинополь прямо к
султану; и уже один от нее самый верный человек туда послан, прежде нежели она сюда приехала.
Упомянув о ссылке своей в Сибирь, об отравлении ядом, о воспитании, полученном при персидском дворе, о предложении, сделанном шахом, она
говорит о поездке своей в Европу и о решимости, по совету друзей, ехать в Константинополь и там искать покровительства у
султана, для чего она и соединилась с князем Радзивилом в Венеции.
Иоле показывает на него пальцем Милице и
говорит, сверкая черными глазками: «Давай играть, Милка, ты будешь турецкая принцесса, которая бежит и спасается на своем судне от козней злого
султана, a я какой-нибудь знатный бей-паша, который обязательно тебя спасет…
Когда
Султанов выходил из купе, он сейчас же завладевал разговором,
говорил ленивым, серьезным голосом, насмешливые глаза смеялись, и все вокруг смеялись от его острот и рассказав.
Приехал в Хуньхепу и султановский госпиталь. Фанз для него тоже, конечно, не оказалось.
Султанов, как всегда в походе, был раздражителен и неистово зол. С трудом нашел он себе на краю деревни грязную, вонючую фанзу. Первым делом велено было печникам-солдатам вмазать в печь плиту и повару — готовить для Султанова обед. Новицкая оглядывала грязную, закоптелую фанзу, пахнувшую чесноком и бобовым маслом, и печально
говорила...
Куропаткин уехал, очень мало восхищенный.
Султанов лениво потирал руки и
говорил своим небрежным, насмешливым голосом...
Султанов притворялся беззаботным, посмеивался и
говорил...
— Ну, вот я вам и
говорю… Эй, вы! Не вносить вещей! — крикнул
Султанов нашим денщикам.
— Стойте, я хочу стихи
говорить, — загремела на всю залу до сих пор молчавшая
Султана.
Хватаю чью-то банку с вазелином, трясущимися руками смываю грим и возвращаю себе свой прежний вид. Не слышу, что
говорит рядом Ольга, что лепечет на своем тарабарском наречии
Султана. Сердце горит и рвется на миллионы частей.
История султановского госпиталя закончилась крупным скандалом. Однажды, собираясь ехать в гости к корпусному, д-р
Султанов зашел к своим младшим врачам выяснить какие-то недоразумения, которые постоянно возникали в их госпитале. Во время их объяснения старший ординатор Васильев,
говоря о Новицкой, назвал ее «сестра Новицкая».
— Что такое? В чем дело? — поморщился
Султанов. — Что за вздор вы
говорите?
— Это возмутительно! — сердито
говорит Саня. — Дикая ты женщина,
Султана, что ты наделала! Но и ты тоже хорош, нечего сказать, Вася. Какое непростительное упрямство!
На больших остановках нас нагонял эшелон, в котором ехал другой госпиталь нашей дивизии. Из вагона своею красивою, лениво-развалистою походкой выходил стройный д-р
Султанов, ведя под руку изящно одетую, высокую барышню. Это, как рассказывали, — его племянница. И другие сестры были одеты очень изящно,
говорили по-французски, вокруг них увивались штабные офицеры.
По сообщению ряда историков, она подкупила великого визиря, отдав ему свои драгоценности, и тем самым способствовала заключению необходимого для России мирного договора с турецким
султаном.]; здесь многое
говорит о Петре беспримерном.
Другой сын предпочел остаться в Константинополе — как
говорили тогда наши, русские, на хлебах у поганого царя — и не каялся: ему было сыто, тепло и спокойно у великодушного
султана.