Неточные совпадения
Он рассказал до последней черты весь процесс убийства: разъяснил тайну заклада(деревянной дощечки с металлическою полоской), который оказался у убитой старухи в руках; рассказал подробно о том, как взял у убитой ключи, описал эти ключи, описал укладку и чем она была наполнена; даже исчислил некоторые из отдельных предметов, лежавших в ней; разъяснил загадку об убийстве Лизаветы; рассказал о том, как
приходил и стучался Кох, а за ним
студент, передав все, что они между собой говорили; как он, преступник, сбежал потом с лестницы и слышал визг Миколки и Митьки; как он спрятался в пустой квартире,
пришел домой, и в заключение указал камень во дворе, на Вознесенском проспекте, под воротами, под которым найдены были вещи и кошелек.
— Я — поговорить… узнать, — ответил
студент, покашливая и все более
приходя в себя. — Пыли наглотался…
—
Прислала мне Тося парня,
студент одесского университета, юрист, исключен с третьего курса за невзнос платы. Работал в порту грузчиком, купорил бутылки на пивном заводе, рыбу ловил под Очаковом. Умница, весельчак. Я его секретарем своим сделал.
— Лютов был, — сказала она, проснувшись и морщась. — Просил тебя
прийти в больницу. Там Алина с ума сходит. Боже мой, — как у меня голова болит! И какая все это… дрянь! — вдруг взвизгнула она, топнув ногою. — И еще — ты! Ходишь ночью… Бог знает где, когда тут… Ты уже не
студент…
Другой
студент, плотненький, розовощекий, гладко причесанный, сидел в кресле, поджав под себя коротенькую ножку, он казался распаренным, как будто только что
пришел из бани. Не вставая, он лениво протянул Самгину пухлую детскую ручку и вздохнул...
Я решил прождать еще только одну минуту или по возможности даже менее минуты, а там — непременно уйти. Главное, я был одет весьма прилично: платье и пальто все-таки были новые, а белье совершенно свежее, о чем позаботилась нарочно для этого случая сама Марья Ивановна. Но про этих лакеев я уже гораздо позже и уже в Петербурге наверно узнал, что они, чрез приехавшего с Версиловым слугу, узнали еще накануне, что «
придет, дескать, такой-то, побочный брат и
студент». Про это я теперь знаю наверное.
Пока я придумывал, с чего начать, мне
пришла счастливая мысль в голову; если я и ошибусь, заметят, может, профессора, но ни слова не скажут, другие же сами ничего не смыслят, а
студенты, лишь бы я не срезался на полдороге, будут довольны, потому что я у них в фаворе.
Мы стали спрашивать, казеннокоштные
студенты сказали нам по секрету, что за ним
приходили ночью, что его позвали в правление, потом являлись какие-то люди за его бумагами и пожитками и не велели об этом говорить.
Вид его был так назидателен, что какой-то
студент из семинаристов,
приходя за табелью, подошел к нему под благословение и постоянно называл его «отец ректор».
Вот этот-то профессор, которого надобно было вычесть для того, чтоб осталось девять, стал больше и больше делать дерзостей
студентам;
студенты решились прогнать его из аудитории. Сговорившись, они
прислали в наше отделение двух парламентеров, приглашая меня
прийти с вспомогательным войском. Я тотчас объявил клич идти войной на Малова, несколько человек пошли со мной; когда мы
пришли в политическую аудиторию, Малов был налицо и видел нас.
Он
прислал А. Писарева, генерал-майора «Калужских вечеров», попечителем, велел
студентов одеть в мундирные сертуки, велел им носить шпагу, потом запретил носить шпагу; отдал Полежаева в солдаты за стихи, Костенецкого с товарищами за прозу, уничтожил Критских за бюст, отправил нас в ссылку за сен-симонизм, посадил князя Сергея Михайловича Голицына попечителем и не занимался больше «этим рассадником разврата», благочестиво советуя молодым людям, окончившим курс в лицее и в школе правоведения, не вступать в него.
Были у ляпинцев и свои развлечения — театр Корша
присылал им пять раз в неделю бесплатные билеты на галерку, а цирк Саламонского каждый день, кроме суббот, когда сборы всегда были полные,
присылал двадцать медных блях, которые заведующий Михалыч и раздавал
студентам, требуя за каждую бляху почему-то одну копейку.
Студенты охотно платили, но куда эти копейки шли, никто не знал.
Любили букинисты и студенческую бедноту, делали для нее всякие любезности.
Приходит компания
студентов, человек пять, и общими силами покупают одну книгу или издание лекций совсем задешево, и все учатся по одному экземпляру. Или брали напрокат книгу, уплачивая по пятачку в день. Букинисты давали книги без залога, и никогда книги за
студентами не пропадали.
Но еще большее почтение питал он к киевскому
студенту Брониславу Янковскому. Отец его недавно поселился в Гарном Луге, арендуя соседние земли. Это был человек старого закала, отличный хозяин, очень авторитетный в семье.
Студент с ним не особенно ладил и больше тяготел к семье капитана. Каждый день чуть не с утра, в очках, с книгой и зонтиком подмышкой, он
приходил к нам и оставался до вечера, серьезный, сосредоточенный, молчаливый. Оживлялся он только во время споров.
Студенты один за другим возвращались из спален, и врозь от них с равнодушным видом
приходили их случайные любовницы.
Симеон не любил, когда
приходили большими компаниями, — это всегда пахло скандалом в недалеком будущем;
студентов же он вообще презирал за их мало понятный ему язык, за склонность к легкомысленным шуткам, за безбожие и, главное — за то, что они постоянно бунтуют против начальства и порядка.
И еще
приходили и уходили какие-то чиновники, курчавые молодые люди в лакированных сапогах, несколько
студентов, несколько офицеров, которые страшно боялись уронить свое достоинство в глазах владетельницы и гостей публичного дома.
Чаще других
приходили к Володе адъютант Дубков и
студент князь Нехлюдов.
Вообще, он был весьма циничен в отзывах даже о самом себе и, казалось, нисколько не стыдился разных своих дурных поступков. Так, в одно время, Павел стал часто видать у Салова какого-то молоденького
студента, который
приходил к нему, сейчас же садился с ним играть в карты, ерошил волосы, швырял даже иногда картами, но, несмотря на то, Салов без всякой жалости продолжал с ним играть.
— Некто Салов —
студент; он говорит, что земляк ваш, и просил меня
прислать ему сказать, когда вы
придете.
Огромная комната, паркетные полы, светлые ясеневые парты, толпа
студентов, из коих большая часть были очень красивые молодые люди, и все в новых с иголочки вицмундирах, наконец, профессор, который
пришел, прочел и ушел, как будто ему ни до кого и дела не было, — все это очень понравилось Павлу.
Как я
пришла домой, все мамаше и рассказала. А мамаше все становилось хуже и хуже. К гробовщику ходил один
студент; он лечил мамашу и велел ей лекарства принимать. А я ходила к дедушке часто; мамаша так приказывала.
— Задевает? — смеясь, вскричал хохол. — Эх, ненько, деньги! Были бы они у нас! Мы еще все на чужой счет живем. Вот Николай Иванович получает семьдесят пять рублей в месяц — нам пятьдесят отдает. Так же и другие. Да голодные
студенты иной раз
пришлют немного, собрав по копейкам. А господа, конечно, разные бывают. Одни — обманут, другие — отстанут, а с нами — самые лучшие пойдут…
Но когда он на другой день вечером явился на урок, то ему сказал швейцар, что утром
приходил другой
студент, взял двадцать рублей и получил предпочтение.
Многие товарищи мои теперь известные литераторы, ученые; в
студентах я с ними дружен бывал, оспаривал иногда; ну, а теперь, конечно, они далеко ушли, а я все еще пока отставной штатный смотритель; но, так полагаю, что если б я
пришел к ним, они бы не пренебрегли мною.
Студент между тем
пришел в какое-то исступление.
Раз я
пришел прежде его, и так как лекция была любимого профессора, на которую сошлись
студенты, не имевшие обыкновения всегда ходить на лекции, и места все были заняты, я сел на место Оперова, положил на пюпитр свои тетради, а сам вышел.
К семи часам вечера
студенты кучками неожиданно с разных сторон
пришли на Страстной бульвар и устроили грандиозный кошачий концерт перед окнами квартиры редактора М.Н. Каткова с разбитием в них стекол.
Сахар в пакете, в бумаге колбаса, сыр и калачи или булки, которые рвали руками. Вешали пальто на гвозди, вбитые в стену, где попало.
Приходили Антоша Чехонте, Е. Вернер, М. Лачинов, тогда еще
студент Петровской академии, Н. Кичеев, П. Кичеев, Н. Стружкин и еще кое-кто.
— Я очень её помню. А с Борисом переписываюсь даже, недавно он
прислал свою карточку, он уже
студент, — показать вам?
Страстно влюбленному
студенту в голову не
приходило, что он не имеет права ни на любовь, ни на семейное счастье, что и для этих прав есть свой ценз, вроде французского электорального ценза.
Едва Нину оставил Свежевский, как к ней подбежал сорный
студент, за ним еще кто-то. Бобров танцевал плохо, да и не любил танцевать. Однако ему
пришло в голову пригласить Нину на кадриль. «Может быть, — думал он, — мне удастся улучить минуту для объяснения». Он подошел к ней, когда она, только что сделав два тура, сидела и торопливо обмахивала веером пылавшее лицо.
Играли в «барыня
прислала сто рублей», в «мнения» и еще в какую-то игру, которую шепелявая Кася называла «играть в пошуду». Из гостей были: три студента-практиканта, которые все время выпячивали грудь и принимали пластические позы, выставив вперед ногу и заложив руку в задний карман сюртука; был техник Миллер, отличавшийся красотою, глупостью и чудесным баритоном, и, наконец, какой-то молчаливый господин в сером, не обращавший на себя ничьего внимания.
Чаще других покупали книги
студенты, иногда
приходили старики, эти долго рылись в книгах и жестоко спорили о цене.
— Ну тебя! — отмахнулся Мельников. — Что ты думаешь, — я это люблю, убивать? Мне потом два раза говорили тоже повесить, женщину и
студента, ну, я отказался. Наткнёшься опять на какого-нибудь, так вместо одного двоих будешь помнить. Они ведь представляются, убитые, они
приходят!
Студенты едва удерживались от смеха, но профессор
пришел в такое восхищение, что сбежал с кафедры, вызвал Фомина к себе, протянул ему руку и сказал, что желает познакомиться с ним покороче.
Краснея, признаюсь, что мне тогда и в голову не
приходило «лететь с мечом на поле брани», но старшие казенные
студенты, все через год назначаемые в учители, рвались стать в ряды наших войск, и поприще ученой деятельности, на которое они охотно себя обрекали, вдруг им опротивело: обязанность прослужить шесть лет по ученой части вдруг показалась им несносным бременем.
Когда же я
пришел на лекции,
студенты окружили меня дружною толпою и заставили прочесть монолог пастора и те места из разных пиес, которые я знал наизусть.
— Дозволение устроить театр с авансценою и декорациями в одной из университетских зал долго не
приходило от попечителя, который жил в Петербурге, а потому мы выпросили позволение у директора Яковкина составить домашний спектакль без устройства возвышенной сцены и без декораций, в одной из спальных комнат казенных
студентов.
Егор докладывает, что
пришел студент.
Пауза. Мне
приходит охота немножко помучить
студента за то, что пиво и оперу он любит больше, чем науку, и я говорю со вздохом...
Иногда, вечерами или рано по утрам, она
приходила к своему
студенту, и я не раз наблюдал, как эта женщина, точно прыгнув в ворота, шла по двору решительным шагом. Лицо ее казалось страшным, губы так плотно сжаты, что почти не видны, глаза широко открыты, обреченно, тоскливо смотрят вперед, но — кажется, что она слепая. Нельзя было сказать, что она уродлива, но в ней ясно чувствовалось напряжение, уродующее ее, как бы растягивая ее тело и до боли сжимая лицо.
А когда к ней
приходил рыжеватый
студент и пониженным голосом, почти шепотом, говорил ей что-то, она вся сжималась… становясь еще меньше, смотрела на него робко и прятала руки за спину или под стол. Не нравился мне этот рыжий. Очень не нравился.
Но, хотя действительность протекала где-то за пределами его внимания, — он скоро почувствовал: в булочной есть что-то необычайное, в магазине торгуют девицы, неспособные к этому делу, читающие книжки, — сестра хозяина и подруга ее, большая, розовощекая, с ласковыми глазами.
Приходят студенты, долго сидят в комнате за магазином и кричат или шепчутся о чем-то. Хозяин бывает редко, а я, «подручный», являюсь как будто управляющим булочной.
Настали какие-то светлые, праздничные, ликующие дни, и сияние их озаряло даже подземелье Гамбринуса.
Приходили студенты, рабочие,
приходили молодые, красивые девушки. Люди с горящими глазами становились на бочки, так много видевшие на своем веку, и говорили. Не все было понятно в этих словах, но от той пламенной надежды и великой любви, которая в них звучала, трепетало сердце и раскрывалось им навстречу.
В дом
приходили только к обеду, челомкались с батенькою и маменькою, обедали, наблюдая скромность и учтивость, преподанное нам великим по сему предмету мужем,
студентом философии, Игнатием Галушкинским.
Московские
студенты все
пришли от него в восхищение и первые распространили в Москве громкую молву о новом великом таланте.
Пришли с той стороны две красивые девушки в шляпках, — должно быть, сестры
студента. Они стояли поодаль и смотрели на пожар. Растасканные бревна уже не горели, но сильно дымили;
студент, работая кишкой, направлял струю то на эти бревна, то на мужиков, то на баб, таскавших воду.
И Прошка рассказал несколько случаев, хотя и относившихся к более или менее отдаленному прошлому, о том, как один
студент побил трех «ребят» на этом самом перекрестке, как другой вырвал нож голою рукой и при этом успел еще «накласть» нападавшему и свалить его еле живого в канаву, где тот пролежал, пока
пришли дачные дворники, и т. д.
Общество же его было такое: чтобы собирались в известные дни, по праздникам, дети и взрослые — по преимуществу из простого народа — в большое помещение и, между прочим, чтобы никому запрету не было: и
студент, и офицер, и гимназистка может
прийти.