Неточные совпадения
Он слышал, как его лошади жевали сено, потом как хозяин со старшим малым собирался и уехал в ночное; потом слышал, как солдат укладывался спать с другой стороны сарая с племянником, маленьким сыном хозяина; слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил дяде свое впечатление о собаках, которые казались мальчику
страшными и огромными; потом как мальчик расспрашивал, кого будут ловить эти собаки, и как солдат хриплым и сонным
голосом говорил ему, что завтра охотники пойдут в болото и будут палить из ружей, и как потом, чтоб отделаться от вопросов мальчика, он сказал: «Спи, Васька, спи, а то смотри», и скоро сам захрапел, и всё затихло; только слышно было ржание лошадей и каркание бекаса.
— Хотите ли этого? — продолжала она, быстро обратясь ко мне… В решительности ее взора и
голоса было что-то
страшное…
Один среди своих владений,
Чтоб только время проводить,
Сперва задумал наш Евгений
Порядок новый учредить.
В своей глуши мудрец пустынный,
Ярем он барщины старинной
Оброком легким заменил;
И раб судьбу благословил.
Зато в углу своем надулся,
Увидя в этом
страшный вред,
Его расчетливый сосед;
Другой лукаво улыбнулся,
И в
голос все решили так,
Что он опаснейший чудак.
Я поднял голову — на табурете подле гроба стояла та же крестьянка и с трудом удерживала в руках девочку, которая, отмахиваясь ручонками, откинув назад испуганное личико и уставив выпученные глаза на лицо покойной, кричала
страшным, неистовым
голосом.
— Ну, полноте, кто ж у нас на Руси себя Наполеоном теперь не считает? — с
страшною фамильярностию произнес вдруг Порфирий. Даже в интонации его
голоса было на этот раз нечто уж особенно ясное.
Ах, как я любила… Я до обожания любила этот романс, Полечка!.. знаешь, твой отец… еще женихом певал… О, дни!.. Вот бы, вот бы нам спеть! Ну как же, как же… вот я и забыла… да напомните же, как же? — Она была в чрезвычайном волнении и усиливалась приподняться. Наконец,
страшным, хриплым, надрывающимся
голосом она начала, вскрикивая и задыхаясь на каждом слове, с видом какого-то возраставшего испуга...
Все это было не страшно, но, когда крик и свист примолкли, стало
страшней. Кто-то заговорил певуче, как бы читая псалтырь над покойником, и этот
голос, укрощая шум, создал тишину, от которой и стало страшно. Десятки глаз разглядывали полицейского, сидевшего на лошади, как существо необыкновенное, невиданное. Молодой парень, без шапки, черноволосый, сорвал шашку с городового, вытащил клинок из ножен и, деловито переломив его на колене, бросил под ноги лошади.
— Сегодня — пою! Ой, Клим, страшно! Ты придешь? Ты — речи народу говорил? Это тоже страшно? Это должно быть
страшнее, чем петь! Я ног под собою не слышу, выходя на публику, холод в спине, под ложечкой — тоска! Глаза, глаза, глаза, — говорила она, тыкая пальцем в воздух. — Женщины — злые, кажется, что они проклинают меня, ждут, чтоб я сорвала
голос, запела петухом, — это они потому, что каждый мужчина хочет изнасиловать меня, а им — завидно!
И вдруг за дверью услышала шаги и
голос… бабушки! У ней будто отнялись руки и ноги. Она, бледная, не шевелясь, с ужасом слушала легкий, но
страшный стук в дверь.
Издалека доносится до ушей шум горных каскадов или над всем этим тяготеет такое
страшное безмолвие, что не решаешься разговором или песнью будить пустыню, пугаясь собственного
голоса.
Люди начали снимать с измученных лошадей вьюки, а я с Дерсу снова пошел по дорожке. Не успели мы сделать и 200 шагов, как снова наткнулись на следы тигра.
Страшный зверь опять шел за нами и опять, как и в первый раз, почуяв наше приближение, уклонился от встречи. Дерсу остановился и, оборотившись лицом в ту сторону, куда скрылся тигр, закричал громким
голосом, в котором я заметил нотки негодования...
— Мы просим всего снисхождения публики; нас постигло
страшное несчастие, наш товарищ Далес, — и у режиссера действительно
голос перервался слезами, — найден у себя в комнате мертвым от угара.
Затем мне смутно вспоминаются толпы народа,
страшный гул человеческих
голосов и что-то невидимое, промчавшееся где-то в глубинах этого человеческого моря, после чего народ, точно вдруг обеспамятевший, ринулся к центру города.
— О дитя мое! — воскликнул вдруг Лаврецкий, и
голос его задрожал, — не мудрствуйте лукаво, не называйте слабостью крик вашего сердца, которое не хочет отдаться без любви. Не берите на себя такой
страшной ответственности перед тем человеком, которого вы не любите и которому хотите принадлежать…
Наконец пятое лицо — местный околоточный надзиратель Кербеш. Это атлетический человек; он лысоват, у него рыжая борода веером, ярко-синие сонные глаза и тонкий, слегка хриплый, приятный
голос. Всем известно, что он раньше служил по сыскной части и был грозою жуликов благодаря своей
страшной физической силе и жестокости при допросах.
В тое ж минуту, безо всяких туч, блеснула молонья и ударил гром, индо земля зашаталась под ногами, — и вырос, как будто из земли, перед купцом зверь не зверь, человек не человек, а так какое-то чудовище,
страшное и мохнатое, и заревел он
голосом дикиим: «Что ты сделал?
И стало ей жалко и совестно, и совладела она с своим страхом великиим и с своим сердцем робкиим девичьим, и заговорила она
голосом твердыим: «Нет, не бойся ничего, мой господин добрый и ласковый, не испугаюсь я больше твоего вида
страшного, не разлучусь я с тобой, не забуду твоих милостей; покажись мне теперь же в своем виде давишнем; я только впервые испугалася».
С той поры, с того времечка пошли у них разговоры, почитай целый день, во зеленом саду на гуляньях, во темных лесах на катаньях и во всех палатах высокиих. Только спросит молода дочь купецкая, красавица писаная: «Здесь ли ты, мой добрый, любимый господин?» Отвечает лесной зверь, чудо морское: «Здесь, госпожа моя прекрасная, твой верный раб, неизменный друг». И не пугается она его
голоса дикого и
страшного, и пойдут у них речи ласковые, что конца им нет.
И услышала она, ровно кто вздохнул, за беседкою, и раздался
голос страшный, дикой и зычный, хриплый и сиплый, да и то говорил он еще вполголоса; вздрогнула сначала молодая дочь купецкая, красавица писаная, услыхала
голос зверя лесного, чуда морского, только со страхом своим совладала и виду, что испужалася, не показала, и скоро слова его ласковые и приветливые, речи умные и разумные стала слушать она и заслушалась, и стало у ней на сердце радошно.
К
голосу моему попривыкла ты; мы живем с тобой в дружбе, согласии, друг со другом, почитай, не разлучаемся, и любишь ты меня за мою любовь к тебе несказанную, а увидя меня
страшного и противного, возненавидишь ты меня несчастного, прогонишь ты меня с глаз долой, а в разлуке с тобой я умру с тоски».
Но на деле никаких
голосов не было. Напротив того, во время минутного переезда через черту, отделяющую Россию от Германии, мы все как будто остепенились. Даже дамы, которые в Эйдкунене пересели в наше отделение, чтобы предстать на
Страшный суд в сопровождении своих мужей, даже и они сидели смирно и, как мне показалось, шептали губами обычную короткую молитву культурных людей:"Пронеси, господи!"
— Помилуйте! да мы! да никогда! да упаси боже! — слышались мне воображаемые
голоса соотечественниц и соотечественников, с готовностью и с чистым сердцем устремляющихся на"
Страшный суд".
Лаптев точно обрадовался и даже осведомился, благополучно ли m-r Чарльз сделал последнюю станцию, причем детски-капризным
голосом начал жаловаться на
страшную усталость и на те церемонии, какими его сейчас только угостили.
Голос его звучал тихо, но твердо, глаза блестели упрямо. Она сердцем поняла, что сын ее обрек себя навсегда чему-то тайному и
страшному. Все в жизни казалось ей неизбежным, она привыкла подчиняться не думая и теперь только заплакала тихонько, не находя слов в сердце, сжатом горем и тоской.
— Ваше мнение? — сказал старичок. Лысоватый прокурор встал и, держась одной рукой за конторку, быстро заговорил, приводя цифры. В его
голосе не слышно было
страшного.
Но внешний смысл его слов не удовлетворял, не трогал и не пугал ее, она все-таки ждала
страшного и упорно искала его за словами — в лице, в глазах, в
голосе прокурора, в его белой руке, неторопливо мелькавшей по воздуху.
Он говорил всегда спокойно,
голосом честного и строгого судьи, и хотя — даже говоря о
страшном — улыбался тихой улыбкой сожаления, — но его глаза блестели холодно и твердо.
От этого, понятно, зáмок казался еще
страшнее, и даже в ясные дни, когда, бывало, ободренные светом и громкими
голосами птиц, мы подходили к нему поближе, он нередко наводил на нас припадки панического ужаса, — так страшно глядели черные впадины давно выбитых окон; в пустых залах ходил таинственный шорох: камешки и штукатурка, отрываясь, падали вниз, будя гулкое эхо, и мы бежали без оглядки, а за нами долго еще стояли стук, и топот, и гоготанье.
Голова казалась распухшей до огромных размеров, и в ней чей-то неотступный, безжалостный
голос кричал, причиняя Ромашову
страшную боль...
— Да, — промолвил он с улыбкой в
голосе, — какой-нибудь профессор догматического богословия или классической филологии расставит врозь ноги, разведет руками и скажет, склонив набок голову: «Но ведь это проявление крайнего индивидуализма!» Дело не в
страшных словах, мой дорогой мальчик, дело в том, что нет на свете ничего практичнее, чем те фантазии, о которых теперь мечтают лишь немногие.
Сначала из кабинета доносился только глухой однотонный звук низкого командирского баса. Слов не было слышно, но по сердитым раскатистым интонациям можно было догадаться, что полковник кого-то распекает с настойчивым и непреклонным гневом. Это продолжалось минут пять. Потом Шульгович вдруг замолчал; послышался чей-то дрожащий, умоляющий
голос, и вдруг, после мгновенной паузы, Ромашов явственно, до последнего оттенка, услышал слова, произнесенные со
страшным выражением высокомерия, негодования и презрения...
Осадчий славился, как и полковник Шульгович, не только в полку, но и во всей дивизии своим необыкновенным по размерам и красоте
голосом, а также огромным ростом и
страшной физической силой.
Так они и прослужили всю панихиду. А когда очередь дошла до последнего воззвания, то Осадчий, наклонив вниз голову, напружив шею, со странными и
страшными, печальными и злыми глазами заговорил нараспев низким
голосом, рокочущим, как струны контрабаса...
В общей камере он жил среди двадцати человек, как будто был один, никого не видел, ни с кем не говорил и всё так же мучался. Особенно тяжело ему было, когда все спали, а он не спал и попрежнему видел ее, слышал ее
голос, потом опять являлись черные с своими
страшными глазами и дразнили его.
А передо мною опять мой вихрястенький баринок, и рожа у него вся светом светится, а сзади себя слышу
страшный шум и содом,
голоса и бряцанье, и гик, и визг, и веселый хохот.
О, Господи!»] — закричал кто-то
страшным пронзительным
голосом, и тут только Пест понял, что он заколол француза.
Мало-помалу он забылся на миг легким сном и видел во сне что-то похожее на кошмар; ему приснилось, что он опутан на своей кровати веревками, весь связан и не может шевельнуться, а между тем раздаются по всему дому
страшные удары в забор, в ворота, в его дверь, во флигеле у Кириллова, так что весь дом дрожит, и какой-то отдаленный, знакомый, но мучительный для него
голос жалобно призывает его.
Сусанна Николаевна с умыслом пожелала не иметь повязки на глазах, потому что остаться с открытыми глазами в полутемном храме было, как ей думалось,
страшнее; а она этого именно и желала, чтобы испытать свою волю. Сверстов не ушел, впрочем, совсем из церкви, а удалился только ко входным дверям ее. Сусанна Николаевна услышала это и повторила ему еще раз, и недовольным
голосом...
Судороги на лице царя заиграли чаще, но
голос остался по — прежнему спокоен. Морозов стоял как пораженный громом. Багровое лицо его побледнело, кровь отхлынула к сердцу, очи засверкали, а брови сначала заходили, а потом сдвинулись так грозно, что даже вблизи Ивана Васильевича выражение его показалось
страшным. Он еще не верил ушам своим; он сомневался, точно ли царь хочет обесчестить всенародно его, Морозова, гордого боярина, коего заслуги и древняя доблесть были давно всем известны?
Скривив улыбкой
страшный рот,
Могильным
голосом урод
Бормочет мне любви признанье.
Голос не
страшный, тихий. Я подошел, посмотрел на круглое лицо, утыканное короткими волосами, — на голове они были длиннее и торчали во все стороны, окружая ее серебряными лучиками, а на поясе человека висела связка ключей. Будь у него борода и волосы длиннее, он был бы похож на апостола Петра.
Все люди нашего христианского мира знают, несомненно знают и по преданию, и по откровению, и по непререкаемому
голосу совести, что убийство есть одно из самых
страшных преступлений, которые только может сделать человек, как это и сказано в Евангелии, и что не может быть этот грех убийства ограничен известными людьми, т. е. что одних людей грех убить, а других не грех.
Отец — человек высокий, тучный, с большой рыжей и круглой, как на образе Максима Грека, бородою, с красным носом. Его серые глаза смотрели неласково и насмешливо, а толстая нижняя губа брезгливо отвисала. Он двигался тяжело, дышал шумно и часто ревел на стряпуху и рабочих
страшным, сиплым
голосом. Матвей долго боялся отца, но однажды как-то сразу и неожиданно полюбил его.
— И вдруг — эти неожиданные,
страшные ваши записки! Читали вы их, а я слышала какой-то упрекающий
голос, как будто из дали глубокой, из прошлого, некто говорит: ты куда ушла, куда? Ты французский язык знаешь, а — русский? Ты любишь романы читать и чтобы красиво написано было, а вот тебе — роман о мёртвом мыле! Ты всемирную историю читывала, а историю души города Окурова — знаешь?
Я вышел почти вслед за ним освежиться. Месяц еще не всходил; ночь была темная, воздух теплый и удушливый. Листья на деревьях не шевелились. Несмотря на
страшную усталость, я хотел было походить, рассеяться, собраться с мыслями, но не прошел и десяти шагов, как вдруг услышал
голос дяди. Он с кем-то всходил на крыльцо флигеля и говорил с чрезвычайным одушевлением. Я тотчас же воротился и окликнул его. Дядя был с Видоплясовым.
«А как это ты, сударыня, — начал старик знакомым и
страшным ей
голосом, — брата и невестку крысами стравила?» — «Виновата, батюшка, — смиренно отвечала Александра Степановна, у которой подогнулись колена и страх подавил ее собственный бешеный нрав, — нарочно положила их в гостиной, да не догадалась полога повесить.
—
Страшное? — спросило разом несколько
голосов.
И хотя он нагибался поочередно к самым ушам акционеров и кричал во весь
голос, надсаживая грудь, но за
страшным гулом машин его слов не было слышно, а казалось только, что он беззвучно и напряженно шевелит губами.
Но
страшные крики, раздававшиеся в избе, — крики, посреди которых как гром раздавался
голос Глеба, заставляли баб поспешно прятать головы, наподобие того, как это делают испуганные черепахи.
Эту историю, простую и
страшную, точно она взята со страниц Библии, надобно начать издали, за пять лет до наших дней и до ее конца: пять лет тому назад в горах, в маленькой деревне Сарачена жила красавица Эмилия Бракко, муж ее уехал в Америку, и она находилась в доме свекра. Здоровая, ловкая работница, она обладала прекрасным
голосом и веселым характером — любила смеяться, шутить и, немножко кокетничая своей красотой, сильно возбуждала горячие желания деревенских парней и лесников с гор.