Неточные совпадения
Самгин приостановился, пошел тише,
у него вспотели виски. Он скоро убедился, что это —
фонари, они
стоят на панели
у ворот или повешены на воротах.
Фонарей было немного, светились они далеко друг от друга и точно для того, чтоб показать свою ненужность. Но, может быть, и для того, чтоб удобней было стрелять в человека, который поравняется с
фонарем.
Драка пред магазином продолжалась не более двух-трех минут, демонстрантов оттеснили, улица быстро пустела;
у фонаря, обняв его одной рукой,
стоял ассенизатор Лялечкин, черпал котелком воздух на лицо свое; на лице его были видны только зубы; среди улицы столбом
стоял слепец Ермолаев, разводя дрожащими руками, гладил бока свои, грудь, живот и тряс бородой; напротив,
у ворот дома, лежал гимназист, против магазина, головою на панель, растянулся человек в розовой рубахе.
Иван Петрович
стоял, прислонясь к
фонарю, надув щеки, оттопырив губы, шапка съехала на глаза ему, и вид
у него был такой, точно он только что получил удар по затылку.
Алеша
стоял на перекрестке
у фонаря, пока Иван не скрылся совсем во мраке.
Вместе с Нюрой она купила барбарисовых конфет и подсолнухов, и обе
стоят теперь за забором, отделяющим дом от улицы, грызут семечки, скорлупа от которых остается
у них на подбородках и на груди, и равнодушно судачат обо всех, кто проходит по улице: о фонарщике, наливающем керосин в уличные
фонари, о городовом с разносной книгой под мышкой, об экономке из чужого заведения, перебегающей через дорогу в мелочную лавочку…
У театрального подъезда горели два
фонаря. Как рыцарь, вооруженный с головы до ног, сидел жандарм на лошади, употребляя все свои умственные способности на то, чтоб лошадь под ним не шевелилась и
стояла смирно. Другой жандарм, побрякивая саблей, ходил пеший. Хожалый, в кивере и с палочкой, тоже ходил, перебраниваясь с предводительским форейтором.
Кожемякин встал на ноги; ему казалось, что все чего-то ждут: из окна торчало жёлтое лицо кухарки, удлинённое зобом; поставив
фонарь к ногам,
стоял в светлом круге Фока, а
у стены — Шакир, точно гвоздями пришитый.
Тёмные стены разной высоты окружали двор, над ним медленно плыли тучи, на стенах разбросанно и тускло светились квадраты окон. В углу на невысоком крыльце
стоял Саша в пальто, застёгнутом на все пуговицы, с поднятым воротником, в сдвинутой на затылок шапке. Над его головой покачивался маленький
фонарь, дрожал и коптил робкий огонь, как бы стараясь скорее догореть. За спиной Саши чернела дверь, несколько тёмных людей сидели на ступенях крыльца
у ног его, а один, высокий и серый,
стоял в двери.
Шумная улица многолюдной столицы, голубой свет электрических
фонарей. Она
стоит у роскошного отеля и смотрит в окна. А там, сквозь зеркальные стекла, видны кружащиеся в вальсе пары и между ними знакомые двухэтажные глаза и выхоленные усики над ярко-красными губами.
У него та же улыбка, то же заискивающее выражение глаз, как было тогда в саду.
Неподвижно сидела Ольга, на лице ее была печать безмолвного отчаяния, и глаза изливали какой-то однообразный, холодный луч, и сжатые губки казались растянуты постоянной улыбкой, но в этой улыбке дышал упрек провидению…
Фонарь стоял у ног ее, и догорающий пламень огарка сквозь зеленые стеклы слабо озарял нижние части лица бедной девушки; ее грудь была прикрыта черной душегрейкой, которая по временам приподымалась, и длинная полуразвитая коса упадала на правое плечо ее.
Достав
фонарь, я пошел осмотреть избу кругом — никаких следов, только один лес глухо шумел под напором ветра да где-то дико вскрикивал филин; вернувшись в комнату, я нашел Александру Васильевну в передней избе, она
стояла у письменного стола и, обернувшись ко мне, указала рукой на листик почтовой бумаги, на котором было начато письмо.
Долго
стоял фельдшер
у окна и стучал. Но вот за забором, около дома, на деревьях зарделся иней, ворота заскрипели, и показалась закутанная женская фигура с
фонарем в руках.
Далеко налево,
у подъезда, горели два яркие
фонаря с рефлекторами; белый свет их вонзался во тьму, но не разгонял ее: тут же она и
стояла, спокойная, густая, тяжелая.
И наконец, настала ночь, в комнату принесли огонь, и Елена снова подошла к окну. Густая темнота окутывала улицу. Бедные и грубые предметы скучной обычности скрывались в черном покрове ночи, — и было что-то торжественное в этой печальной черноте. Против окна,
у которого
стояла Елена, слабо виднелся, на другой стороне улицы, при свете редких
фонарей, маленький, кирпично-красный дом кузнеца.
Фонари стояли далеко от него, — он казался черным.
Часто попадались и торгаши-китайцы с коробами на плечах и с большими бумажными
фонарями, укрепленными на высокой бамбуковой палке. Они шли не спеша, тихо позванивая в колокольчики, давая знать о себе и предупреждая о своих мирных намерениях. На перекрестках
стояли освещенные палатки из зелени с фруктами и прохладительным питьем, и шоколадные продавцы-малайцы дремали
у своих лавчонок.
И на окошках свечи
стоят, и
у ворот
фонарь с зажженной свечкой повешен.
Грачевка не спала.
У трактиров и номеров подслеповато горели
фонари и дремали извозчики, слышалась пьяная перебранка… Городовой
стоял на перекрестке… Сани стукались в ухабы… Из каждых дверей несло вином или постным маслом. Кое-где в угольных комнатах теплились лампады. Давно не заглядывали сюда приятели… Палтусов больше двух лет.
Извозчик осадил лошадей. Круглый зеркальный
фонарь бросал сноп света на тротуар. Они
стояли у подъезда нового трехэтажного дома с скульптурными украшениями…
Тихо вышел Палтусов на улицу.
У подъезда, ведущего в квартиру Калакуцкого, уже
стояло двое саней. Он перешел улицу и стал
у фонаря. Долго осматривал он фасад дома, а на сердце
у него все разгоралось желание обладать им.
Поезд
стоял далеко от платформы, на запасном пути. Вокруг вагонов толпились солдаты, мужики, мастеровые и бабы. Монопольки уже две недели не торговали, но почти все солдаты были пьяны. Сквозь тягуче-скорбный вой женщин прорезывались бойкие переборы гармоники, шутки и смех.
У электрического
фонаря, прислонившись спиною к его подножью, сидел мужик с провалившимся носом, в рваном зипуне, и жевал хлеб.
— Ладно, а я
фонарь зажгу, подручного кликну, он
у ворот
постоит, и мы вместе пошукаем.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой-то экипаж и
фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил
стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другою свечей в руке,
стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой-то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что-то.
Коляска шестериком
стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с
фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале
стояли все домашние: Михаил Иванович, m-lle Bourienne, княжна Марья и княгиня. Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с-глазу-на-глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.