Неточные совпадения
Стоя в холодке вновь покрытой риги с необсыпавшимся еще пахучим листом лещинового решетника, прижатого к облупленным свежим осиновым слегам соломенной крыши, Левин глядел то сквозь открытые
ворота, в которых толклась и играла сухая и горькая пыль молотьбы, на освещенную горячим солнцем траву гумна и свежую солому, только что вынесенную из сарая, то на пестроголовых белогрудых ласточек, с присвистом влетавших
под крышу и, трепля крыльями, останавливавшихся в просветах
ворот, то на народ, копошившийся в темной и пыльной риге, и думал странные мысли...
Засим это странное явление, этот съежившийся старичишка проводил его со двора, после чего велел
ворота тот же час запереть, потом обошел кладовые, с тем чтобы осмотреть, на своих ли местах сторожа, которые
стояли на всех углах, колотя деревянными лопатками в пустой бочонок, наместо чугунной доски; после того заглянул в кухню, где
под видом того чтобы попробовать, хорошо ли едят люди, наелся препорядочно щей с кашею и, выбранивши всех до последнего за воровство и дурное поведение, возвратился в свою комнату.
На другой стороне, почти к боковым
воротам,
стоял другой полковник, небольшой человек, весь высохший; но малые зоркие очи глядели живо из-под густо наросших бровей, и оборачивался он скоро на все стороны, указывая бойко тонкою, сухою рукою своею, раздавая приказанья, видно было, что, несмотря на малое тело свое, знал он хорошо ратную науку.
Он
стоял как бы в задумчивости, и странная, приниженная, полубессмысленная улыбка бродила на губах его. Он взял, наконец, фуражку и тихо вышел из комнаты. Мысли его путались. Задумчиво сошел он
под ворота.
И вдруг Раскольникову ясно припомнилась вся сцена третьего дня
под воротами; он сообразил, что, кроме дворников, там
стояло тогда еще несколько человек,
стояли и женщины. Он припомнил один голос, предлагавший вести его прямо в квартал. Лицо говорившего не мог он вспомнить и даже теперь не признавал, но ему памятно было, что он даже что-то ответил ему тогда, обернулся к нему…
— Папиросу выклянчил? — спросил он и, ловко вытащив папиросу из-за уха парня, сунул ее
под свои рыжие усы в угол рта; поддернул штаны, сшитые из мешка, уперся ладонями в бедра и,
стоя фертом, стал рассматривать Самгина, неестественно выкатив белесые, насмешливые глаза. Лицо у него было грубое, солдатское,
ворот рубахи надорван, и, распахнувшись, она обнажала его грудь, такую же полосатую от пыли и пота, как лицо его.
Служитель нагнулся, понатужился и, сдвинув кресло, покатил его. Самгин вышел за
ворота парка, у
ворот, как два столба,
стояли полицейские в пыльных, выгоревших на солнце шинелях. По улице деревянного городка бежал ветер, взметая пыль, встряхивая деревья;
под забором сидели и лежали солдаты, человек десять, на тумбе сидел унтер-офицер, держа в зубах карандаш, и смотрел в небо, там летала стая белых голубей.
Испуганный и как во сне, Клим побежал, выскочил за
ворота, прислушался; было уже темно и очень тихо, но звука шагов не слыхать. Клим побежал в сторону той улицы, где жил Макаров, и скоро в сумраке,
под липами у церковной ограды, увидал Макарова, — он
стоял, держась одной рукой за деревянную балясину ограды, а другая рука его была поднята в уровень головы, и, хотя Клим не видел в ней револьвера, но, поняв, что Макаров сейчас выстрелит, крикнул...
Работа эта шла внутри острога, снаружи же, у
ворот,
стоял, как обыкновенно, часовой с ружьем, десятка два ломовых
под вещи арестантов и
под слабых и у угла кучка родных и друзей, дожидающихся выхода арестантов, чтобы увидать и, если можно, поговорить и передать кое-что отправляемым. К этой кучке присоединился и Нехлюдов.
— Она и теперь в конюшне
стоит, — флегматически отвечал Илья, трогая одной рукой то место, где у других людей бывает шея, а у него из-под
ворота ситцевой рубашки выползала широкая жирная складка кожи, как у бегемота. — Мне на што ее, вашу метлу.
Я не дождался конца сделки и ушел. У крайнего угла улицы заметил я на
воротах сероватого домика приклеенный большой лист бумаги. Наверху был нарисован пером конь с хвостом в виде трубы и нескончаемой шеей, а
под копытами коня
стояли следующие слова, написанные старинным почерком...
Встречали матушку всем домом у
ворот (при первом посещении хозяин
стоял впереди с хлебом-солью); затем пропускали ее вперед и усаживали
под образа. Но из хозяев никто, даже старики, не садились, как ни настаивала матушка.
Не успели проводить Яшу на промысла, как накатилась новая беда. Раз вечером кто-то осторожно постучал в окно. Устинья Марковна выглянула в окно и даже ахнула: перед
воротами стояла чья-то «долгушка», заложенная парой, а
под окном расхаживал Мыльников с кнутиком.
Родион Потапыч вышел на улицу и повернул вправо, к церкви. Яша покорно следовал за ним на приличном расстоянии. От церкви старик спустился
под горку на плотину,
под которой горбился деревянный корпус толчеи и промывальни. Сейчас за плотиной направо
стоял ярко освещенный господский дом, к которому Родион Потапыч и повернул. Было уже поздно, часов девять вечера, но дело было неотложное, и старик смело вошел в настежь открытые
ворота на широкий господский двор.
Против самых
ворот дома, в котором я квартировал,
стоял фонарь. Только что я стал
под ворота, вдруг от самого фонаря бросилась на меня какая-то странная фигура, так что я даже вскрикнул, какое-то живое существо, испуганное, дрожащее, полусумасшедшее, и с криком уцепилось за мои руки. Ужас охватил меня. Это была Нелли!
Да ведь я… слушай, Наташа: да ведь я часто к тебе ходил, и мать не знала, и никто не знал; то
под окнами у тебя
стою, то жду: полсутки иной раз жду где-нибудь на тротуаре у твоих
ворот!
Но резные
ворота великолепной дачи были плотно закрыты, и в тенистом саду
под стройными печальными кипарисами
стояла важная, невозмутимая, душистая тишина.
Стройный, широкоплечий, в расстегнутой шинели, из-под которой виднелась красная рубашка с косым
воротом, с папироской в руках, облокотившись на перила крыльца, с наивной радостью в лице и жесте, как он
стоял перед братом, это был такой приятно-хорошенький мальчик, что всё бы так и смотрел на него.
Тотчас же мимо наших
ворот начиналось «гулянье»: уточками шли одна за другой девицы и бабы, поглядывая на Евсеенка прикрыто, из-под ресниц, и открыто, жадными глазами, а он
стоит, оттопырив нижнюю губу, и тоже смотрит на всех выбирающим взглядом темных глаз.
С этого и началось. Когда он вышел за
ворота, на улице, против них,
стоял человек в чуйке и картузе, нахлобученном на нос. Наклоня голову, как бык, он глядел из-под козырька, выпучив рачьи глаза, а тулья картуза и чуйка были осыпаны мелким серебром изморози.
Приехал доктор и вырвал больной зуб. Боль утихла тотчас же, и генерал успокоился. Сделав свое дело и получив, что следует, за труд, доктор сел в свою бричку и поехал домой. За
воротами в поле он встретил Ивана Евсеича… Приказчик
стоял на краю дороги и, глядя сосредоточенно себе
под ноги, о чем-то думал. Судя по морщинам, бороздившим его лоб, и по выражению глаз, думы его были напряженны, мучительны…
Около белого, недавно оштукатуренного двухэтажного дома кучер сдержал лошадь и стал поворачивать вправо. Тут уже ждали. Около
ворот стояли дворник в новом кафтане, в высоких сапогах и калошах, и двое городовых; все пространство с середины улицы до
ворот и потом по двору до крыльца было посыпано свежим песком. Дворник снял шапку, городовые сделали
под козырек. Около крыльца встретил Федор с очень серьезным лицом.
На том самом месте этой огромной, высокой церкви Большого Вознесения, у Никитских
ворот, где сто лет назад
под золотыми венцами
стояли Александр Пушкин и Наталья Гончарова, высился весь в цветах и венках белый гроб, окруженный беспрерывно входящими и выходящими москвичами, пришедшими поклониться останкам своей любимицы, великой артистке Марии Ермоловой. Здесь собрались те, которые не будут иметь возможности завтра присутствовать на торжественной гражданской панихиде в Малом театре.
Он остановился, испуганно глядя во тьму
под воротами. Они были закрыты, а у маленькой двери, в одном из тяжёлых створов,
стоял тёмный человек и, видимо, ждал его.
Он остановил лошадь у открытых
ворот большого дома, спрыгнул на землю и ушёл во двор. Дом был старый, весь покривился,
под окнами выпучило брёвна, окна были маленькие, тусклые. На большом, грязном дворе
стояло много пролёток, четыре мужика, окружив белую лошадь, хлопали её ладонями и громко кричали. Один из них, круглый, лысый, с большой жёлтой бородой и розовым лицом, увидав дядю Петра, широко размахнул руками и закричал...
Дивья обитель издали представляла собой настоящий деревянный городок, точно вросший от старости в землю. Срубленные в паз бревенчатые стены давно покосились, деревянные
ворота затворялись с трудом, а внутри стен тянулись почерневшие от времени деревянные избы-кельи; деревянная ветхая церковь
стояла в середине. Место
под обитель было выбрано совсем «в отишии», осененное сосновым бором. Сестра-вратарь, узнавшая попадью Мирониху, пропустила гостей в обитель с низким поклоном.
— А надо бы нам стенки-то подкрепить, — точно бредила игуменья. — Ох, как надо! И
ворота вон совсем развалились… Башенки прежде на углах-то
стояли, когда орда приходила. Когда Алдар-бай с башкирью набегал, так крестьяне со всех деревень укрывались в Дивьей обители… Тоже и от Пепени с Тулкучарой…
под самые стены набегала орда, и господь ущитил.
Пошел он ко своей землянке,
А землянки нет уж и следа;
Перед ним изба со светелкой,
С кирпичною, беленою трубою,
С дубовыми, тесовыми
вороты.
Старуха сидит
под окошком,
На чем свет
стоит мужа ругает.
«Дурачина ты, прямой простофиля!
Выпросил, простофиля, избу!
Воротись, поклонися рыбке:
Не хочу быть черной крестьянкой,
Хочу быть столбовою дворянкой».
Когда возвращались из церкви, то бежал вслед народ; около лавки, около
ворот и во дворе
под окнами тоже была толпа. Пришли бабы величать. Едва молодые переступили порог, как громко, изо всей силы, вскрикнули певчие, которые уже
стояли в сенях со своими нотами; заиграла музыка, нарочно выписанная из города. Уже подносили донское шипучее в высоких бокалах, и подрядчик-плотник Елизаров, высокий, худощавый старик с такими густыми бровями, что глаза были едва видны, говорил, обращаясь к молодым...
Я сам помню, как однажды в сумерки, когда отец мой со священником Петром сидели у окна в кабинете, а Голован
стоял под окном и все они втроем вели свой разговор в открытые на этот случай
ворота вбежал ободранный Горностай и с криком «забыл, подлец!» при всех ударил Голована по лицу, а тот, тихонько его отстранив, дал ему из-за пазухи медных денег и повел его за
ворота.
Сидим мы раз с тетушкой, на святках, после обеда у окошечка, толкуем что-то от Божества и едим в поспе моченые яблоки, и вдруг замечаем — у наших
ворот на улице, на снегу,
стоит тройка ямских коней. Смотрим — из-под кибитки из-за кошмы вылезает высокий человек в калмыцком тулупе, темным сукном крыт, алым кушаком подпоясан, зеленым гарусным шарфом во весь поднятый воротник обверчен, и длинные концы на груди жгутом свиты и за пазуху сунуты, на голове яломок, а на ногах телячьи сапоги мехом вверх.
В один жаркий июльский день,
под вечер, когда по улице гнали городское стадо и весь двор наполнился облаками пыли, вдруг кто-то постучал в калитку. Оленька пошла сама отворять и, как взглянула, так и обомлела: за
воротами стоял ветеринар Смирнин, уже седой и в штатском платье. Ей вдруг вспомнилось все, она не удержалась, заплакала и положила ему голову на грудь, не сказавши ни одного слова, и в сильном волнении не заметила, как оба потом вошли в дом, как сели чай пить.
Стоишь рядом, заглянешь через плечи-то сверху
под ворот…
Устинов,
под руку со Стрешневой, пробирались по Троицкому переулку. Перед
воротами одного дома им поневоле пришлось остановиться, так как огромная толпа
стояла тут не двигаясь и глядела на загоравшийся дом с противоположной стороны переулка.
Александре Ивановне
стоило бы большого труда удержать мужа от этой поездки, да может быть она в этом и вовсе не успела бы, если бы, к счастию ее,
под тот день, когда генерал ожидал приезда Ворошилова, у
ворот их усадьбы поздним вечером не остановился извозчичий экипаж, из которого вышел совершенно незнакомый человек.
У покосившихся
ворот,
под нависшею ивою,
стоит девушка и, кутаясь в платок, слушает говорящего ей что-то мастерового; мне нравится ее открытая русая головка, нравится счастливый, смеющийся взгляд исподлобья, который она порою бросает на собеседника.
Просторную луговину, где шли когда-то, слева вглубь, барские огороды, а справа
стоял особый дворик для борзых и гончих щенков, замыкал частокол, отделяющий усадьбу от деревенской земли, с уцелевшими пролетными
воротами. И службы сохранились: бревенчатый темный домик — бывшая людская, два сарая и конюшня; за ними выступали липы и березы сада; прямо, все
под гору,
стоял двухэтажный дом, светло-серый, с двумя крыльцами и двумя балконами. Одно крыльцо было фальшивое, по-старинному, для симметрии.
Она отворила
ворота, и Николай взял лошадь
под уздцы. Долгуша въехала на крытый глухой двор, где Теркина охватила прохлада вместе с запахом стойл и коровника, помещавшихся в глубине.
Стояли тут две телеги и еще одна долгуша, лежало и много всякой другой рухляди. Двор смотрел зажиточно. Изба — чистая, с крылечком. На ставнях нарисованы горшки с цветами, из окон видны занавески.
Швейцара в сенях уже не было, когда Палтусов проходил назад. Он спускался по ступеням замедленным шагом, с опущенной головой. Раза два обертывался он назад и оглядывал сени. На тротуаре, в подъезде, он
постоял немного и, вместо того чтобы кликнуть извозчика, повернул направо и вошел
под ворота.
Птицы на головах Минина и Пожарского, протянутая в пространство рука, пожарный солдатик у решетки, осевшийся, немощный и плоский купол гостиного двора и вся Ножовая линия с ее фронтоном и фризом, облезлой штукатуркой и барельефами, темные пятнистые ящики Никольских и Спасских
ворот, отпотелая стена с башнями и
под нею загороженное место обвалившегося бульвара; а из-за зубцов стены — легкая ротонда сената, голубая церковь, точно перенесенная из Италии, и дальше — сказочные золотые луковицы соборов, — знакомые, сотни раз воспринятые образы
стояли в своей вековой неподвижности…
Из-под
ворот текли на улицу зловонные ручьи. Все накопившиеся за зиму запахи оттаяли и мутным туманом
стояли в воздухе. В гнилых испарениях улицы, около белой, облупившейся стены женского монастыря, сидел в грязи лохматый нищий и смотрел исподлобья. Черная монашенка смиренно кланялась.
— Напиши поскорее известие Зенону и брось свиток со стены моему рабу, который
стоит с оседланным мулом
под деревом по ту сторону запертых
ворот. Пусть он спешит к Зенону, не жалея мула, и вы увидите, что, прежде чем придут биченосцы, чтобы гнать вас оцепленными веревкою к Адеру, Зенон будет здесь и сердца ваши утешатся, а я остаюсь с вами залогом моего обещания.
Ограды и
ворота были прочные и новые;
под навесом
стояли две пожарные трубы и бочка, выкрашенная зеленою краской; дороги были прямые, мосты были крепкие с перилами.