Неточные совпадения
— Погоди. И ежели все люди"в
раю"в песнях и плясках время препровождать будут, то кто же, по твоему, Ионкину, разумению, землю пахать
станет? и вспахавши сеять? и посеявши жать? и, собравши плоды, оными господ дворян и прочих чинов людей довольствовать и питать?
Плачущий ребенок для меня отвратителен, а смеющийся и веселящийся — это луч из
рая, это откровение из будущего, когда человек
станет наконец так же чист и простодушен, как дитя.
— «Мама, — отвечает ей, — не плачь, жизнь есть
рай, и все мы в
раю, да не хотим знать того, а если бы захотели узнать, завтра же и
стал бы на всем свете
рай».
— Страшный стих, — говорит, — нечего сказать, подобрали. — Встал со стула. — Ну, — говорит, — прощайте, может, больше и не приду… в
раю увидимся. Значит, четырнадцать лет, как уже «впал я в руки Бога живаго», — вот как эти четырнадцать лет,
стало быть, называются. Завтра попрошу эти руки, чтобы меня отпустили…
Люди сами, значит, виноваты: им дан был
рай, они захотели свободы и похитили огонь с небеси, сами зная, что
станут несчастны, значит, нечего их жалеть.
Огарев еще прежде меня окунулся в мистические волны. В 1833 он начинал писать текст для Гебелевой [Г е б е л ь — известный композитор того времени. (Прим. А. И. Герцена.)] оратории «Потерянный
рай». «В идее потерянного
рая, — писал мне Огарев, — заключается вся история человечества!»
Стало быть, в то время и он отыскиваемый
рай идеала принимал за утраченный.
Говоря о боге,
рае, ангелах, она
становилась маленькой и кроткой, лицо ее молодело, влажные глаза струили особенно теплый свет. Я брал в руки тяжелые атласные косы, обертывал ими шею себе и, не двигаясь, чутко слушал бесконечные, никогда не надоедавшие рассказы.
— Нуте-ка, покажите, — произнес Бычков и бесцеремонно выдернул сложенный листок из рук Розанова, развернул и
стал читать: «
Рай православных и
рай Магомета».
Случилось это таким образом: Лиза возвратила Розанову одну книгу, которую брала у него за несколько времени. Розанов, придя домой,
стал перелистывать книгу и нечаянно нашел в ней листок почтовой бумаги, на котором рукою Бертольди с особенным тщанием были написаны стишки. Розанов прочел сверху «
Рай» и, не видя здесь ничего секретного,
стал читать далее...
— Когда она прекратится — никто тебе не скажет. Может быть, тогда, когда осуществятся прекрасные утопии социалистов и анархистов, когда земля
станет общей и ничьей, когда любовь будет абсолютно свободна и подчинена только своим неограниченным желаниям, а человечество сольется в одну счастливую семью, где пропадет различие между твоим и моим, и наступит
рай на земле, и человек опять
станет нагим, блаженным и безгрешным. Вот разве тогда…
—
Стало быть, будут и страшный суд, и
рай, и ад?
— Тебе,
стало, хочется на виселицу? Вольному воля, спасенному
рай! А я уж не знаю, вернуться ли мне?
— Ну, что, батюшка? — сказала Онуфревна, смягчая свой голос, — что с тобой сталось? Захворал, что ли? Так и есть, захворал! Напугала же я тебя! Да нужды нет, утешься, батюшка, хоть и велики грехи твои, а благость-то божия еще больше! Только покайся, да вперед не греши. Вот и я молюсь, молюсь о тебе и денно и нощно, а теперь и того боле
стану молиться. Что тут говорить? Уж лучше сама в
рай не попаду, да тебя отмолю!
Бывало, уже с первых страниц начинаешь догадываться, кто победит, кто будет побежден, и как только
станет ясен узел событий, стараешься развязать его силою своей фантазии. Перестав читать книгу, думаешь о ней, как о задаче из учебника арифметики, и все чаще удается правильно решить, кто из героев придет в
рай всяческого благополучия, кто будет ввергнут во узилище.
Из одной этой угрозы читатели могут видеть, что некоему упоминаемому здесь учителю Варнаве Препотенскому со стороны Ахиллы-дьякона угрожала какая-то самая решительная опасность, и опасность эта
становилась тем грознее и ближе, чем чаще и тягостнее Ахилла начинал чувствовать томление по своем потерянном
рае, по утраченном благорасположении отца Савелия.
Что ж! продолжайте.
Вас это к славе поведет…
Теперь меня не бойтесь, и прощайте…
Но боже сохрани нам встретиться вперед…
Вы взяли у меня всё, всё на свете.
Я
стану вас преследовать всегда,
Везде… на улице, в уединеньи, в свете;
И если мы столкнемся… то беда!
Я б вас убил… но смерть была б награда,
Которую сберечь я должен для другой.
Вы видите, я добр… взамен терзаний ада,
Вам оставляю
рай земной.
Клянусь полночною звездой,
Лучом заката и востока,
Властитель Персии златой
И ни единый царь земной
Не целовал такого ока;
Гарема брызжущий фонтан
Ни разу жаркою порою
Своей жемчужною росою
Не омывал подобный
стан!
Еще ничья рука земная,
По милому челу блуждая,
Таких волос не расплела;
С тех пор как мир лишился
рая,
Клянусь, красавица такая
Под солнцем юга не цвела.
Когда Данте вступил в светлую область, в которой нет ни плача, ни воздыхания, когда он увидел бесплотных жителей
рая, ему
стало стыдно тени, бросаемой его телом.
Таковы же большие критические
статьи «О «Россиаде»«(1779, № 8) и «О «Потерянном
рае»«(1780, №№ 6–7).
Однако, между тем, прошли мы гостиную, входим к Раисе Павловне… Сидит моя
Рая, генеральская невеста, глаза наплаканные, большие, прямо так на меня и уставилась… Опустил я глаза… Неужто, думаю, это она, моя Раинька? Нет, не она, или вот на горе стоит, на какой-нибудь высочайшей… Ну,
стал я у порога, а генерал к ручке подошел. «Вот, говорит, вы, королевна моя, сомневались, а он и приехал!..»
Я так много и всякий раз с таким умилением читал про этот
рай земной, что когда я потом, подсучив брюки, осторожно переходил через узкую улицу и от скуки покупал жесткие груши у старой бабы, которая, узнав во мне русского, говорила «читиры», «давадцать», и когда я в недоумении спрашивал себя, куда же мне, наконец, идти и что мне тут делать, и когда мне непременно встречались русские, обманутые так же, как я, то мне
становилось досадно и стыдно.
Я вдруг, совсем как бы для меня незаметно,
стал на этой другой земле в ярком свете солнечного, прелестного, как
рай, дня.
Жертва
стала приноситься за оградою
рая тотчас же после изгнания прародителей (уже жертвоприношения Каина и Авеля предполагают ее установившийся ритуал).
Онтологическая основа мира заключается именно в сплошной, метафизически непрерывной софийности его основы: ведь эта же земля проклятия будет
раем, когда
станет «новою землею» [И увидел я новое небо и новую землю (Откр. 21:1).].
Во Христе человечество принесло покаяние и жертву, возродилось и
стало соответствовать воле Божией. Оно сделалось иным, и притом
стало выше по существу (хотя и не по состоянию), чем было в
раю, насколько новый Адам выше и больше первого. Потому и с этой стороны должна быть отвергнута оригеновская идея апокатастасиса, одного лишь восстановления прежнего, без создания нового.
В суде Божием над Адамом определяется и та перемена, которая произошла в положении человека в мире: он из царя природы
становится ее невольником и из художника или садовника в
раю Божием хозяином и земледельцем.
Государыня примала, милость Божью посылала,
Духа свята в них вселяла и девицам прорекала:
«Ай вы, девушки, краснопевушки,
Вы радейте да молитесь, пойте песни, не ленитесь,
За то вас государь
станет жаловать, дарить,
По плечам ризы кроить, по всему
раю водить».
Наташа заметила его движенье и с светлой улыбкой так на него посмотрела, что ему показалось, будто небо раскрылось и
стали видимы красоты горнего
рая…
Не мог я к нему подойти, не мог заговорить таким языком, чтоб он хотя бы понял, о чем я говорю. Я
стал рассказывать, что люди, которые на земле жили праведно, которые не убивали, не крали, не блудили, попадут в
рай, — там будет так хорошо, что мы себе здесь даже и представить не можем.
Когда тинктура огня очистится совершенно — в нее будет возвращена София, Адам вновь обоймет свою всечестную невесту, которая была отнята у него во время его первого сна, и не
станет более ни мужчина, ни женщина, но лишь одна ветвь на Христовом жемчужном дереве, что стоит в Божьем
раю» [Там же, с. 150–151.].
Великий мистик православного Востока св. Симеон Новый Богослов красиво говорит: «Все твари, когда увидели, что Адам изгнан из
рая, не хотели более повиноваться ему, ни луна, ни прочие звезды не хотели показываться ему; источники не хотели источать воду, и реки продолжать течение свое; воздух думал не дуть более, чтобы не давать дышать Адаму, согрешившему; звери и все животные земные, когда увидели, что он обнажился от первой славы,
стали презирать его, и все тотчас готовы были напасть на него; небо устремлялось было пасть на него, и земля не хотела носить его более.
Антон Михайлович наскоро выпил у стойки рюмку водки и вышел почти вслед за заинтересовавшим его оборванцем. Последний стоял прислонившись к косяку двери заведения, изображая таким образом сцену из потерянного
рая, и продолжал бормотать ругательства по адресу изгнавшего его буфетчика. Милашевич отошел от него несколько шагов и
стал наблюдать за ним. Оборванец отделился, наконец, от косяка и пошатываясь отправился по направлению к Садовой. Антон Михайлович последовал за ним.
— Если за мной дело
стало, — отвечала девушка, — так я просила бы вас сделать мне удовольствие остановиться в долине, страшной только ночью, а днем… это
рай!.. вы увидите сами, папахен.
Человек этот в
раю был соблазнен тем духом первого творения, который сам собою сделался злым, и человек с тех пор пал, и
стали рождаться такие же падшие люди, и с тех пор люди
стали работать, болеть, страдать, умирать, бороться телесно и духовно, т. е. воображаемый человек сделался действительным, таким, каким мы его знаем и которого не можем и не имеем права и основания вообразить себе иным.
И с тех пор человек, поверивший в Христа,
стал опять таким же, каким он был в
раю, т. е. бессмертным, неболеющим, безгрешным и праздным.
Только благодаря этому ложному учению, всосавшемуся в плоть и кровь наших поколений, могло случиться то удивительное явление, что человек точно выплюнул то яблоко познания добра и зла, которое он, по преданию, съел в
раю, и, забыв то, что вся история человека только в том, чтобы разрешать противоречия разумной и животной природы,
стал употреблять свой разум на то, чтобы находить законы исторические одной своей животной природы.
И даже это скорей буде так для того, что в
раю все сидят и спiвают: «свят, свят, свят», а тут совсем пения нет, а тишнота, и меня уже как молонья в памяти все прожигает, что я был становой в Перегудах, и вот я возлюбил почести, от коих напали на меня безумные мечты, и начал я искать не сущих в моем
стане потрясователей основ, и начал я за кем-то гоняться и чрез долгое время был в страшнейшей тревоге, а потом внезапно во что-то обращен, в якое-сь тишайшее существо, и помещен в сем очаровательном месте, и что перед глазами моими мигает — то мне непонятное, — ибо это какие-то непонятные мне малые существа, со стручок роста, вроде тех карликов, которых, бывало, в детстве во сне видишь, и вот они между собою как бы борются и трясут железными кольями, от блыщания коих меня замаячило, и я вновь потерял сознание, и потом опять себе вспомнил, когда кто-то откуда-то взошел и тихо прошептал...