Неточные совпадения
Усоловцы крестилися,
Начальник бил глашатая:
«Попомнишь ты, анафема,
Судью ерусалимского!»
У парня, у подводчика,
С испуга вожжи выпали
И волос дыбом
стал!
И, как на грех, воинская
Команда утром грянула:
В Устой, село недальное,
Солдатики пришли.
Допросы! усмирение! —
Тревога! по спопутности
Досталось и усоловцам:
Пророчество строптивого
Чуть в точку не сбылось.
Но вот и дошли, вот раздалась
команда «Из бухты вон!», потом «Якорь отдать!»
Стали; я вышел на палубу.
Все это, то есть
команда и отдача якорей, уборка парусов, продолжалось несколько минут, но фрегат успело «подрейфовать», силой ветра и течения, версты на полторы ближе к рифам. А ветер опять задул крепче. Отдан был другой якорь (их всех четыре на больших военных судах) — и мы
стали в виду каменной гряды. До нас достигал шум перекатывающихся бурунов.
Когда они установились, послышалась новая
команда, и парами
стали выходить арестанты в блинообразных шапках на бритых головах, с мешками за плечами, волоча закованные ноги и махая одной свободной рукой, а другой придерживая мешок за спиной.
— Вы,
стало быть, отказываетесь, не хотите взять землю? — спросил Нехлюдов, обращаясь к нестарому, с сияющим лицом босому крестьянину в оборванном кафтане, который держал особенно прямо на согнутой левой руке свою разорванную шапку так, как держат солдаты свои шапки, когда по
команде снимают их.
На другой день, чуть только заалел восток, все поднялись как по
команде и
стали собираться в дорогу. Я взял полотенце и пошел к реке мыться.
Я спал плохо, раза два просыпался и видел китайцев, сидящих у огня. Время от времени с поля доносилось ржание какой-то неспокойной лошади и собачий лай. Но потом все стихло. Я завернулся в бурку и заснул крепким сном. Перед солнечным восходом пала на землю обильная роса. Кое-где в горах еще тянулся туман. Он словно боялся солнца и старался спрятаться в глубине лощины. Я проснулся раньше других и
стал будить
команду.
С 1823 года пожарная
команда стала городским учреждением. Создавались пожарные части по числу частей города, постепенно появились инструменты, обоз, лошади.
А все-таки около нее целая
команда образовалась, есть кому
стать за нее в случае нужды.
Среди молодой своей
команды няня преважно разгуливала с чулком в руках. Мы полюбовались работами, побалагурили и возвратились восвояси. Настало время обеда. Алексей хлопнул пробкой, начались тосты за Русь, за Лицей, за отсутствующих друзей и за нее. [За нее — за революцию.] Незаметно полетела в потолок и другая пробка; попотчевали искрометным няню, а всех других — хозяйской наливкой. Все домашнее население несколько развеселилось; кругом нас
стало пошумнее, праздновали наше свидание.
Главные-то бунтовщики в лес от нас ушли; прислали после того вместо исправника другого… привели еще свежей
команды, и
стали мы тут военным постоем в селенье, и что приели у них, боже ты мой!
Те подползли и поднялись на ноги — и все таким образом вошли в моленную. Народу в ней оказалось человек двести. При появлении священника и чиновника в вицмундире все, точно по
команде, потупили головы. Стоявший впереди и наряженный даже в епитрахиль мужик мгновенно стушевался; епитрахили на нем не
стало, и сам он очутился между другими мужиками, но не пропал он для глаз священника.
И тогда уже весь батальон, четыреста человек,
стали при каждой
команде «стой» изо всех сил бить прикладами по сухой земле.
Рано утром, еще в темноте, две роты с топорами, под
командой Полторацкого, вышли за десять верст за Чахгиринские ворота и, рассыпав цепь стрелков, как только
стало светать, принялись за рубку леса.
13. Домом они жили в Зимовейской станице своим собственным, который по побеге мужа (что дневного пропитания с детьми иметь
стало не от чего) продала за 24 руб. за 50 коп. Есауловской станицы казаку Ереме Евсееву на слом, который его в ту Есауловскую станицу по сломке и перевез; а ныне особою
командою паки в Зимовейскую станицу перевезен и на том же месте, где он стоял и они жили, сожжен; а хутор их, состоящий так же неподалеку Зимовейской станицы, сожжен же.
— Молитва «Во еже устроити корабль» к буксирному и речному пароходу неподходяща, то есть не то — неподходяща, — а одной ее мало!.. Речной пароход, место постоянного жительства
команды, должен быть приравнен к дому…
Стало быть, потребно, окромя молитвы «Во еже устроити корабль», — читать еще молитву на основание дома… Ты чего выпьешь, однако?
С этого дня Фома заметил, что
команда относится к нему как-то иначе, чем относилась раньше: одни
стали еще более угодливы и ласковы, другие не хотели говорить с ним, а если и говорили, то сердито и совсем не забавно, как раньше бывало.
Чаю напились молча и
стали прощаться. Девушки вынесли извозчику два чемодана и картонку. Даша целовала девушек и особенно свою «маленькую
команду». Все плакали. Анна Михайловна стояла молча, бледная, как мраморная статуя.
— Пшел,
становись на молитву! — раздалась
команда дежурного по роте и прекратила спор…
За несколько дней до возвращения моего с Григорьем Иванычем из Аксакова, когда в гимназии собрались уже почти все ученики, какой-то отставной военный чиновник, не знаю почему называвшийся квартермистром, имевший под своею
командой всех инвалидов, служивших при гимназии, прогневался на одного из них и
стал его жестоко наказывать палками на заднем дворе, который отделялся забором от переднего и чистого двора, где позволялось играть и гулять в свободное время всем воспитанникам.
— Постой, — сказал он, ткнув палкой в песок, около ноги сына. — Погоди, это не так. Это — чепуха. Нужна
команда. Без
команды народ жить не может. Без корысти никто не
станет работать. Всегда говорится: «Какая мне корысть?» Все вертятся на это веретено. Гляди, сколько поговорок: «Был бы сват насквозь свят, кабы душа не просила барыша». Или: «И святой барыша ради молится». «Машина — вещь мёртвая, а и она смазки просит».
Перед походом, когда полк, уже совсем готовый, стоял и ждал
команды, впереди собралось несколько офицеров и наш молоденький полковой священник. Из фронта вызвали меня и четырех вольноопределяющихся из других батальонов; все поступили в полк на походе. Оставив ружья соседям, мы вышли вперед и
стали около знамени; незнакомые мне товарищи были взволнованы, да и у меня сердце билось сильнее, чем всегда.
— Это действительно ужасно, — тихо произнес Щавинский. — Может быть, еще неправда? Впрочем, теперь такое время, что самое невозможное
стало возможным. Кстати, вы знаете, что делается в морских портах? Во всех экипажах идет страшное, глухое брожение. Морские офицеры на берегу боятся встречаться с людьми свой
команды.
— С миром! — как эхо, отозвалась
команда, и самые суровые лица
стали мягче, словно им пощекотали в носу. Кто-то кашлянул.
— А это, — говорит, — ваше благородие, «снасть». Как ваше благородие скомандуете ружья зарядить на берегу, так сейчас добавьте им
команду: «налево кругом», и чтобы фаршированным маршем на кладку, а мне впереди; а как жиды за мною взойдут, так — «оборот лицом к реке», а сами сядьте в лодку, посередь реки к нам визавидом
станьте и дайте
команду: «пли». Они выстрелят и ни за что не упадут.
А Вавило Бурмистров, не поддаваясь общему оживлению, отошел к стене, закинул руки за шею и, наклоня голову, следил за всеми исподлобья. Он чувствовал, что первым человеком в слободе отныне
станет кривой. Вспоминал свои озорные выходки против полиции, бесчисленные дерзости, сказанные начальству, побои, принятые от городовых и пожарной
команды, — всё это делалось ради укрепления за собою славы героя и было дорого оплачено боками, кровью.
Темною ночью подошел пароход к порту. Очертания берега надвинулись и встали черною громадой. Пароход остановился,
команда выстроилась;
стали выводить арестантов.
Дядя Никон. Не
станут, да! Что такое теперь, значит, купец? Мыльный пузырь! Трах! Ткнул его пальцем — и нет его! А мастеровой человек… Графу Милорадычу теперь надо коляску изготовить, платье себе испошить, супруге своей подарком какую-нибудь вещь сделать, — мастеровой человек и будь готов, сейчас
команда: «Пошел во дворец!» — и являйся.
Никон. Это верно так, ваше высокородие, потому самому, что я человек порченый: первый, может, мастер в амперии был, а чтобы, теперича, хозяина уважать… никогда того не моги: цыц! Стой! Слушай, значит, он моей
команды… так ведь тоже, ваше высокородие, горько и обидно
стало то: «На-ста, говорит, тысячу целковых и отшути ему эту шутку…» Человек, значит, и погибать чрез то должен, — помилуйте!
Спасенный и спаситель были совершенно мокры, и как из них спасенный был в сильной усталости и дрожал и падал, то спаситель его, солдат Постников, не решился его бросить на льду, а вывел его на набережную и
стал осматриваться, кому бы его передать, А меж тем, пока все это делалась, на набережной показались сани, в которых сидел офицер существовавшей тогда придворной инвалидной
команды (впоследствии упраздненной).
— Сами, сударь, видим, — говорит, — что не умно делают, даром, что госпожа. Вот хоть бы и по нашей братье посудить, что уж мы, темные люди; у меня у самой детки есть; жалостливо, кто говорит, да все уж не на эту
стать: иной раз потешишь, а другой раз и остановишь, как видишь, что неладно. А у нашей Настасьи Дмитриевны этого не жди: делайся все по
команде Дмитрия Никитича, а будто спасибо да почтенье большое?
В это самое время была отдана
команда, и батальон
стал входить на университетский двор.
И когда эта
команда раздалась, матросы, словно белые муравьи, рассыпались по обоим бортам и
стали укладывать по порядку своих номеров эти койки-кульки в бортовые коечные гнезда, в которых койки обыкновенно хранятся в течение дня, прикрытые в случае дождя или ненастной погоды черным, хорошо просмоленным брезентом.
В пятом часу дня на шканцах были поставлены на козлах доски, на которые положили покойников. Явился батюшка в траурной рясе и
стал отпевать. Торжественно-заунывное пение хора певчих раздавалось среди моря. Капитан, офицеры и
команда присутствовали при отпевании этих двух французских моряков. Из товарищей покойных один только помощник капитана был настолько здоров, что мог выйти на палубу; остальные лежали в койках.
Несколько десятков марсовых — цвет
команды, люди все здоровые, сильные и лихие —
стало у ванта, веревочной лестницы, идущей по обе стороны каждой мачты.
После обеда, когда подмели палубу и раздался обычный свисток, и вслед за ним разнеслась
команда боцмана «отдыхать!», — все
стали располагаться на отдых тут же на палубе, и скоро по всему корвету раздался храп и русских и французских матросов.
Как только солнце пригрело землю и деревья
стали одеваться листвой, молодой Гроссевич, запасшись всем необходимым, отбыл в командировку. Путешествие до поста Владивостока он совершил благополучно. Во Владивостоке местное начальство назначило в его распоряжение двух солдат от местной
команды. Тут Гроссевич узнал, что вдоль берега ему придется итти пешком, а все имущество его и продовольствие будут перевозить на лодке, которую он должен был раздобыть сам.
Его зашивают в парусину и, чтобы он
стал тяжелее, кладут вместе с ним два железных колосника. Зашитый в парусину, он
становится похожим на морковь или редьку: у головы широко, к ногам узко… Перед заходом солнца выносят его на палубу и кладут на доску; один конец доски лежит на борте, другой на ящике, поставленном на табурете. Вокруг стоят бессрочноотпускные и
команда без шапок.
Все четверо остальных вскочили на ноги, как по
команде, заспанные, злые на то, что потревожили не в пору их сон. Они окружили Милицу и смотрели на нее, выпучив глаза. Рыжий австриец снова схватил ее за руку и
стал допрашивать...
И начался длинный ряд деревенских новостей. В зале уютно, старинные, засиженные мухами часы мерно тикают, в окна светит месяц… Тихо и хорошо на душе. Все эти девчурки-подростки
стали теперь взрослыми девушками; какие у них славные лица! Что-то представляет собою моя прежняя «девичья
команда»? Так называла их всех Софья Алексеевна, когда я, студентом, приезжал сюда на лето…
Ревунов (перебивая). Да-с… Мало ли разных
команд… Да… Брам и бом-брам-шкоты тянуть пшел фалы!! Хорошо? Но что это значит и какой смысл? А очень просто! Тянут, знаете ли, брам и бом-брам-шкоты и поднимают фалы… все вдруг! причем уравнивают бом-брам-шкоты и бом-брам-фалы при подъеме, а в это время, глядя по надобности, потравливают брасы сих парусов, а когда уж,
стало быть, шкоты натянуты, фалы все до места подняты, то брам и бом-брам-брасы вытягиваются и реи брасопятся соответственно направлению ветра…
Солнце било его прямо в темя полуденным лучом; он оставался без шляпы, когда после
команды капитана «Батрак»
стал плавно заворачивать вправо, пробираясь между другими пароходами, стоявшими у Сафроньевской пристани, против площади Нижнебазарной улицы.
Пароход действительно вздрогнул и
стал. Грузные колеса побарахтались немного, потом раздалась
команда: «стоп!»
Зато с девичьей моей
командой отношения
становились все ближе и горячее. Тесно обсев, они жадно слушали мои рассказы о нашем кружке, о страданиях народа, о великом, неоплатном долге, который лежит на нас перед ним, о том, что стыдно жить мирною, довольного жизнью обывателя, когда кругом так много страдании и угнетения. Читал им Надсона, — я его много знал наизусть.
У мамы
стало серьезное лицо с покорными светящимися глазами. «
Команда» моя была в восторге от «подвига», на который я шел. Глаза Инны горели завистью. Маруся радовалась за меня, по-обычному не воспринимая опасных сторон дела. У меня в душе был жутко-радостный подъем, было весело и необычно.
Для больных у нас разбили шатры. Но по ночам бывало уж очень холодно. Главный врач отыскал несколько фанз, попорченных меньше, чем другие, и
стал отделывать их под больных. Три дня над фанзами работали плотники и штукатуры нашей
команды.
В госпитале полною, бесконтрольною хозяйкою была Новицкая. Солдаты
команды обязаны были вытягиваться перед нею во фронт. Врачам смешно было и подумать, чтобы Новицкая
стала исполнять их приказы: она их совершенно игнорировала. То и дело происходили столкновения.
Лососинин. Что за дядька!.. Александр Парфеныч не под начало к тебе пошел — уж не дитя; скоро у самого под
командой целый
стан будет.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат. Солдаты без
команды стали стрелять.
— Какая смелость! По
команде подайте. А сами идите, идите… — И он
стал надевать подаваемый камердинером мундир.