Неточные совпадения
В особенности ему не
нравилось то, что Голенищев, человек хорошего круга,
становился на одну доску с какими-то писаками, которые его раздражали, и сердился на них.
Прежде она одевалась для себя, чтобы быть красивой и
нравиться; потом, чем больше она старелась, тем неприятнее ей
становилось одеваться; она видела, как она подурнела.
Левин читал Катавасову некоторые места из своего сочинения, и они
понравились ему. Вчера, встретив Левина на публичной лекции, Катавасов сказал ему, что известный Метров, которого
статья так
понравилась Левину, находится в Москве и очень заинтересован тем, что ему сказал Катавасов о работе Левина, и что Метров будет у него завтра в одиннадцать часов и очень рад познакомиться с ним.
Но вообще они были народ добрый, полны гостеприимства, и человек, вкусивший с ними хлеба-соли или просидевший вечер за вистом, уже
становился чем-то близким, тем более Чичиков с своими обворожительными качествами и приемами, знавший в самом деле великую тайну
нравиться.
Поди ты сладь с человеком! не верит в Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно
понравится, и он
станет кричать: «Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!» Всю жизнь не ставит в грош докторов, а кончится тем, что обратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая, бог знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
Говорят, что в последнее время
стали они
нравиться даже и старичкам, изощрившим вкус на балетах.
Дамы были очень довольны и не только отыскали в нем кучу приятностей и любезностей, но даже
стали находить величественное выражение в лице, что-то даже марсовское и военное, что, как известно, очень
нравится женщинам.
Но Ленский, не имев, конечно,
Охоты узы брака несть,
С Онегиным желал сердечно
Знакомство покороче свесть.
Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой.
Сперва взаимной разнотой
Они друг другу были скучны;
Потом
понравились; потом
Съезжались каждый день верхом
И скоро
стали неразлучны.
Так люди (первый каюсь я)
От делать нечего друзья.
Огудалова. Я ведь только радуюсь, что он тебе
нравится. Слава Богу! Осуждать его перед тобой я не
стану, а и притворяться-то нам друг перед другом нечего — ты сама не слепая.
— Полноте, Евгений Васильич. Вы говорите, что он неравнодушен ко мне, и мне самой всегда казалось, что я ему
нравлюсь Я знаю, что я гожусь ему в тетки, но я не хочу скрывать от вас, что я
стала чаще думать о нем. В этом молодом и свежем чувстве есть какая-то прелесть…
— Это — плохо, я знаю. Плохо, когда человек во что бы то ни
стало хочет
нравиться сам себе, потому что встревожен вопросом: не дурак ли он? И догадывается, что ведь если не дурак, тогда эта игра с самим собой, для себя самого, может сделать человека еще хуже, чем он есть. Понимаете, какая штука?
Клим взглянул на некрасивую девочку неодобрительно, он
стал замечать, что Люба умнеет, и это было почему-то неприятно. Но ему очень
нравилось наблюдать, что Дронов
становится менее самонадеян и уныние выступает на его исхудавшем, озабоченном лице. К его взвизгивающим вопросам примешивалась теперь нота раздражения, и он слишком долго и громко хохотал, когда Макаров, объясняя ему что-то, пошутил...
«Побывав на сцене, она как будто
стала проще», — подумал Самгин и начал говорить с нею в привычном, небрежно шутливом тоне, но скоро заметил, что это не
нравится ей; вопросительно взглянув на него раз-два, она сжалась, примолкла. Несколько свиданий убедили его, что держаться с нею так, как он держался раньше, уже нельзя, она не принимает его шуточек, протестует против его тона молчанием; подожмет губы, прикроет глаза ресницами и — молчит. Это и задело самолюбие Самгина, и обеспокоило его, заставив подумать...
«Каждый пытается навязать тебе что-нибудь свое, чтоб ты
стал похож на него и тем понятнее ему. А я — никому, ничего не навязываю», — думал он с гордостью, но очень внимательно вслушивался в суждения Спивак о литературе, и ему
нравилось, как она говорит о новой русской поэзии.
Томилина не любили и здесь. Ему отвечали скупо, небрежно. Клим находил, что рыжему учителю
нравится это и что он нарочно раздражает всех. Однажды писатель Катин, разругав
статью в каком-то журнале, бросил журнал на подоконник, но книга упала на пол; Томилин сказал...
— Ты — умный, но — чего-то не понимаешь. Непонимающие
нравятся мне больше понимающих, но ты… У тебя это не так. Ты хорошо критикуешь, но это
стало твоим ремеслом. С тобою — скучно. Я думаю, что и тебе тоже скоро
станет скучно.
— Тут, знаешь, убивали, — сказала она очень оживленно. В зеленоватом шерстяном платье, с волосами, начесанными на уши, с напудренным носом, она не
стала привлекательнее, но оживление все-таки прикрашивало ее. Самгин видел, что это она понимает и ей
нравится быть в центре чего-то. Но он хорошо чувствовал за радостью жены и ее гостей — страх.
— Знаю и это: все выведала и вижу, что ты ей хочешь добра. Оставь же, не трогай ее, а то выйдет, что не я, а ты навязываешь ей счастье, которого она сама не хочет, значит, ты сам и будешь виноват в том, в чем упрекал меня: в деспотизме. — Ты как понимаешь бабушку, — помолчав, начала она, — если б богач посватался за Марфеньку, с породой, с именем, с заслугами, да не
понравился ей — я бы
стала уговаривать ее?
Но у Веры нет этой бессознательности: в ней проглядывает и проговаривается если не опыт (и конечно, не опыт: он был убежден в этом), если не знание, то явное предчувствие опыта и знания, и она — не неведением, а гордостью отразила его нескромный взгляд и желание
нравиться ей.
Стало быть, она уже знает, что значит страстный взгляд, влечение к красоте, к чему это ведет и когда и почему поклонение может быть оскорбительно.
— Все это баловство повело к деспотизму: а когда дядьки и няньки кончились, чужие люди
стали ограничивать дикую волю, вам не
понравилось; вы сделали эксцентрический подвиг, вас прогнали из одного места. Тогда уж
стали мстить обществу: благоразумие, тишина, чужое благосостояние показались грехом и пороком, порядок противен, люди нелепы… И давай тревожить покой смирных людей!..
Он так же боязливо караулил взгляд Веры,
стал бояться ее голоса, заслышав ее шаги, начинал оправляться, переменял две-три позы и в разговоре взвешивал слова, соображая,
понравится ли ей то, другое или нет.
Прежде всего мне
стала ужасно не
нравиться комната Васина.
Слуга подходил ко всем и протягивал руку: я думал, что он хочет отбирать пустые чашки, отдал ему три, а он чрез минуту принес мне их опять с теми же кушаньями. Что мне делать? Я подумал, да и принялся опять за похлебку,
стал было приниматься вторично за вареную рыбу, но собеседники мои перестали действовать, и я унялся. Хозяевам очень
нравилось, что мы едим; старик ласково поглядывал на каждого из нас и от души смеялся усилиям моего соседа есть палочками.
По всему тому, что происходило на судебном следствии, и по тому, как знал Нехлюдов Маслову, он был убежден, что она не виновна ни в похищении ни в отравлении, и сначала был и уверен, что все признают это; но когда он увидал, что вследствие неловкой защиты купца, очевидно основанной на том, что Маслова физически
нравилась ему, чего он и не скрывал, и вследствие отпора на этом именно основании старшины и, главное, вследствие усталости всех решение
стало склоняться к обвинению, он хотел возражать, но ему страшно было говорить за Маслову, — ему казалось, что все сейчас узнают его отношения к ней.
Ей как-то все
стало не
нравиться в Привалове: сапоги у него скрипели; когда он ел, у него так некрасиво поднимались скулы; он не умел поддержать разговора за столом и т. д.
И теперь она ему
нравилась, очень
нравилась, но чего-то уже недоставало в ней, или что-то было лишнее, — он и сам не мог бы сказать, что именно, но что-то уже мешало ему чувствовать, как прежде. Ему не
нравилась ее бледность, новое выражение, слабая улыбка, голос, а немного погодя уже не
нравилось платье, кресло, в котором она сидела, не
нравилось что-то в прошлом, когда он едва не женился на ней. Он вспомнил о своей любви, о мечтах и надеждах, которые волновали его четыре года назад, — и ему
стало неловко.
— Мне
нравится, что мы с тобой прямо
стали на ты, — начал было гость.
Митя примолк. Он весь покраснел. Чрез мгновение ему
стало вдруг очень холодно. Дождь перестал, но мутное небо все было обтянуто облаками, дул резкий ветер прямо в лицо. «Озноб, что ли, со мной», — подумал Митя, передернув плечами. Наконец влез в телегу и Маврикий Маврикиевич, уселся грузно, широко и, как бы не заметив, крепко потеснил собою Митю. Правда, он был не в духе, и ему сильно не
нравилось возложенное на него поручение.
Посещения мальчиков ей сначала не
понравились и только сердили ее, но потом веселые крики и рассказы детей
стали развлекать и ее и до того под конец ей
понравились, что, перестань ходить эти мальчики, она бы затосковала ужасно.
К тому же на земле я
становлюсь суеверен — не смейся, пожалуйста: мне именно это-то и
нравится, что я
становлюсь суеверен.
Показание о шестой тысяче принято было с необыкновенным впечатлением допрашивающими.
Понравилась новая редакция: три да три, значит, шесть,
стало быть, три тысячи тогда да три тысячи теперь, вот они и все шесть, выходило ясно.
— А не знаю. Она грамоте разумеет; в их деле оно… того… хорошо бывает.
Стало быть,
понравилась.
Это
понравилось стрелкам, и они
стали устраивать такие фейерверки около каждого куста.
— Все, что вы говорили в свое извинение, было напрасно. Я обязан был оставаться, чтобы не быть грубым, не заставить вас подумать, что я виню или сержусь. Но, признаюсь вам, я не слушал вас. О, если бы я не знал, что вы правы! Да, как это было бы хорошо, если б вы не были правы. Я сказал бы ей, что мы не сошлись в условиях или что вы не
понравились мне! — и только, и мы с нею
стали бы надеяться встретить другой случай избавления. А теперь, что я ей скажу?
Известно, как в прежние времена оканчивались подобные положения: отличная девушка в гадком семействе; насильно навязываемый жених пошлый человек, который ей не
нравится, который сам по себе был дрянноватым человеком, и
становился бы чем дальше, тем дряннее, но, насильно держась подле нее, подчиняется ей и понемногу
становится похож на человека таксебе, не хорошего, но и не дурного.
Как он это сказал, что я
стала ему
нравиться, я так обрадовалась, что хотела к нему на шею броситься, да не посмела, остановилась.
— Все так, — заговорил опять Гагин, — но с нею мне беда. Порох она настоящий. До сих пор ей никто не
нравился, но беда, если она кого полюбит! Я иногда не знаю, как с ней быть. На днях она что вздумала: начала вдруг уверять меня, что я к ней
стал холоднее прежнего и что она одного меня любит и век будет меня одного любить… И при этом так расплакалась…
В конце 1843 года я печатал мои
статьи о «Дилетантизме в науке»; успех их был для Грановского источником детской радости. Он ездил с «Отечественными записками» из дому в дом, сам читал вслух, комментировал и серьезно сердился, если они кому не
нравились. Вслед за тем пришлось и мне видеть успех Грановского, да и не такой. Я говорю о его первом публичном курсе средневековой истории Франции и Англии.
«Как тебе
нравится моя последняя
статья?» — спросил он меня, обедая, en petit comite [в тесной компании (фр.). ] у Дюссо.
По несчастию, татарин-миссионер был не в ладах с муллою в Малмыже. Мулле совсем не
нравилось, что правоверный сын Корана так успешно проповедует Евангелие. В рамазан исправник, отчаянно привязавши крест в петлицу, явился в мечети и, разумеется,
стал впереди всех. Мулла только было начал читать в нос Коран, как вдруг остановился и сказал, что он не смеет продолжать в присутствии правоверного, пришедшего в мечеть с христианским знамением.
— Не об том я. Не
нравится мне, что она все одна да одна, живет с срамной матерью да хиреет. Посмотри, на что она похожа
стала! Бледная, худая да хилая, все на грудь жалуется. Боюсь я, что и у ней та же болезнь, что у покойного отца. У Бога милостей много. Мужа отнял, меня разума лишил — пожалуй, и дочку к себе возьмет. Живи, скажет, подлая, одна в кромешном аду!
Жиду, который в то время начал пленяться коммунизмом, моя
статья очень
понравилась, он говорит об этом в своем Journal.
Мне она
нравилась, между прочим, и тем, что первая
стала называть меня по имени — отчеству, как взрослая девица взрослого кавалера.
Мне
нравились его крутой лоб, светлые глаза, то сверкавшие шаловливым весельем, то внезапно тускневшие и заволакивавшиеся непонятным мне и загадочным выражением, его широкоплечая фигура с тонким
станом, в узком старом мундирчике, спокойная самоуверенность и чувство какого-то особого превосходства, сквозившее во всех его приемах.
Меня не пускали гулять на улицу, потому что она слишком возбуждала меня, я точно хмелел от ее впечатлений и почти всегда
становился виновником скандалов и буйств. Товарищей у меня не заводилось, соседские ребятишки относились ко мне враждебно; мне не
нравилось, что они зовут меня Кашириным, а они, замечая это, тем упорнее кричали друг другу...
Она говорила, сердясь, что я бестолков и упрям; это было горько слышать, я очень добросовестно старался запомнить проклятые стихи и мысленно читал их без ошибок, но, читая вслух, — неизбежно перевирал. Я возненавидел эти неуловимые строки и
стал, со зла, нарочно коверкать их, нелепо подбирая в ряд однозвучные слова; мне очень
нравилось, когда заколдованные стихи лишались всякого смысла.
Бородкин ей
нравился; но ей сказали, что он мужик необразованный, и она теряется, не знает, что думать, и доходит до того, что Бородкин
становится ей противен.
Но хоть и грубо, а все-таки бывало и едко, а иногда даже очень, и это-то, кажется, и
нравилось Настасье Филипповне. Желающим непременно бывать у нее оставалось решиться переносить Фердыщенка. Он, может быть, и полную правду угадал, предположив, что его с того и начали принимать, что он с первого разу
стал своим присутствием невозможен для Тоцкого. Ганя, с своей стороны, вынес от него целую бесконечность мучений, и в этом отношении Фердыщенко сумел очень пригодиться Настасье Филипповне.
Да постой, говорит, я тебе сама про это прочту!» Вскочила, принесла книгу: «Это стихи», говорит, и
стала мне в стихах читать о том, как этот император в эти три дня заклинался отомстить тому папе: «Неужели, говорит, это тебе не
нравится, Парфен Семенович?» — «Это всё верно, говорю, что ты прочла».
И представьте, эта низость почти всем им
понравилась, но… тут вышла особенная история; тут вступились дети, потому что в это время дети были все уже на моей стороне и
стали любить Мари.