Неточные совпадения
Меня
стало теснить присутствие старика, мне было с ним неловко, противно. Не то чтоб я чувствовал себя неправым перед граждански-церковным собственником женщины, которая его не могла любить и которую он любить был не в силах, но моя двойная роль казалась мне унизительной: лицемерие и двоедушие — два преступления, наиболее
чуждые мне. Пока распахнувшаяся страсть брала верх, я не думал ни о чем; но когда она
стала несколько холоднее, явилось раздумье.
Без него
стало пусто в Москве, еще связь порвалась!.. Удастся ли мне когда-нибудь одному, вдали от всех посетить его могилу — она скрыла так много сил, будущего, дум, любви, жизни, — как другая, не совсем
чуждая ему могила, на которой я был!
Познанием
чуждого языка
становимся мы гражданами тоя области, где он употребляется, собеседуем с жившими за многие тысячи веков, усвояем их понятия; и всех народов и всех веков изобретения и мысли сочетоваем и приводим в единую связь.
Ей вдруг
стало трудно дышать. Широко открыв глаза, она смотрела на сына, он казался ей
чуждым. У него был другой голос — ниже, гуще и звучнее. Он щипал пальцами тонкие, пушистые усы и странно, исподлобья смотрел куда-то в угол. Ей
стало страшно за сына и жалко его.
К концу 1885 года дела А.В. Насонова пошатнулись, на издание не
стало хватать средств, пришлось передать журнал, который и приобрел некто Щербов, человек совершенно никому не известный и
чуждый литературе.
Разумнее, снисходительнее смотрела она на
чуждых ей во всех отношениях свекровь и меньшую золовку; с меньшим увлеченьем взглянула на свекра и поняла, из какой среды вышел ее муж; поняла отчасти, что он не мог быть другим человеком, и что долго, часто, а может быть и всегда,
станут они подчас не понимать друг друга.
Прежде она была для меня
чуждым, но величавым предметом внешней природы; после вечеринки она
стала для меня человеком.
Как русской, ты
станешь драться до последней капли крови с врагами нашего отечества, как верноподданный — умрешь, защищая своего государя; но если безоружный неприятель будет иметь нужду в твоей помощи, то кто бы он ни был, он, верно, найдет в тебе человека, для которого сострадание никогда не было
чуждой добродетелью.
Этот труд его достойно
станет возле творения Карамзина, полный неоспоримых достоинств, хотя, конечно, не
чуждый и некоторых недостатков.
И тогда слышен
становился бой часов;
чуждая земле, медленно и печально рождалась и гасла в высоте странная мелодия.
Чувство каждой должности рождало в Ней стремление и силу исполнить ее — и Россия, Ей некогда
чуждая,
став театром Ее добродетелей, сделалась для Екатерины истинным отечеством, нежно любимым, ибо отечество для душ великих есть та страна, где они могут действовать; их ближние — суть те люди, которых могут они творить счастливыми.
У столба остановились двое мастеровых, судя по запачканным копотью лицам, слесарей, и один из них
стал читать объявление о борьбе вслух, коверкая слова. Арбузов услышал свою фамилию, и она прозвучала для него бледным, оборванным,
чуждым, потерявшим всякий смысл звуком, как это бывает иногда, если долго повторяешь подряд одно и то же слово. Мастеровые узнали атлета. Один из них толкнул товарища локтем и почтительно посторонился. Арбузов сердито отвернулся и, засунув руки в карманы пальто, пошел дальше.
Скоро он почувствует, что, питая себя лишениями других, он опять
становится одиноким,
чуждым всему, как будто единственным существом особой породы, имеющим одно специальное назначение — поедать все окружающее.
При звуке его сухого голоса она, с удивлением, взглянула в лицо ему и
стала молча, внимательно слушать его суровые, почти карающие слова. Он доказывал ей, как развращает ум эта, излюбленная ею, литература, искажающая действительность,
чуждая облагораживающих идей, равнодушная к печальной правде жизни, к желаниям и мукам людей. Голос его резко звучал в тишине леса, и часто в придорожных ветвях раздавался тревожный шорох — кто-то прятался там.
С самого начала, не понявши народного характера, она
стала совершенно
чуждою народности русской и заключалась в тесной сфере своих схоластических определений.
Теперь даже и фельдшеру казалось временами, что зиме не будет и конца, и эта мысль оковывала ужасом его трезвый,
чуждый всякой мечтательности, поповский ум. Он
становился все раздражительнее и часто говорил грубости земскому доктору, когда тот наезжал на фельдшерский пункт.
Так вот. Наследственность и припадки свидетельствуют о моем предрасположении к психической болезни. И она началась, незаметно для самого меня, много раньше, чем я придумал план убийства. Но, обладая, как все сумасшедшие, бессознательной хитростью и способностью приноравливать безумные поступки к нормам здравого мышления, я
стал обманывать, но не других, как я думал, а себя. Увлекаемый
чуждой мне силой, я делал вид, что иду сам. Из остального доказательства можно лепить, как из воска. Не так ли?
По вечерам, когда вместе с тьмою у окон
становилась на страже и тревога, Искариот искусно наводил разговор на Галилею,
чуждую ему, но милую Иисусу Галилею, с ее тихою водой и зелеными берегами.
И ему страшно
стало, что он мог уехать надолго, навсегда, и умереть там, в чужих краях, и угасающим слухом ловить чужую и
чуждую речь.
Тогда девушка эта казалась ему совершенно
чуждой и далекой от него, и в поцелуи ее так же трудно верилось, как если бы он
стал думать о поцелуях той богатой барыни, что живет напротив.
Каждая из них
станет для человека совершенно
чуждою и без охраны медицины будет убивать его почти наверняка.
По часто повторяющемуся в аскетике сравнению, Бог подобен огню, а душа — металлу, который может оставаться холодным,
чуждым огня, но, раскаляясь, может
становиться как бы одно с ним.
Все близкие
становятся для Наташи
чуждыми. «Она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них». Безвыходно она сидит в своей комнате.
Собственное тело человека
становилось для него
чуждым, не своим.
И в эту минуту прозвучал далекий и
чуждый голос человека. Он
становился все ближе, в нем звучала ласка. Это говорил Магнус. С усилием, содрогаясь от напряжения, Я старался услышать и понять слова, и вот что Я услышал...
Высоко подняв брови, Токарев неподвижно глядел на Варвару Васильевну. «На этот раз, конечно, нечаянно»… Значит, в первый раз было не нечаянно?.. Так вот на что способна она, всегда такая ровная и веселая!
Стало страшно от мыслей, которые он только что высказывал с таким легким сердцем. Сидевшая перед ним девушка вдруг
стала ему
чуждой,
чуждой…
В глазах Тани была такая ненависть, такое беспощадное презрение к этим избитым людям, что она
стала противна Токареву. Он отвернулся; в душе шевельнулась глухая вражда, почти страх к чему-то дико-стихийному и
чуждому, что насквозь проникало все существо Тани.
Все недавнее
становится для него совершенно
чуждым и мертвым.
И в этой главе я буду останавливаться на тех сторонах жизни, которые могли доставлять будущему писателю всего больше жизненных черт того времени, поддерживать его наблюдательность, воспитывали в нем интерес к воспроизведению жизни, давали толчок к более широкому умственному развитию не по одним только специальным познаниям, а в смысле той universitas, какую я в семь лет моих студенческих исканий, в сущности, и прошел, побывав на трех факультетах; а четвертый, словесный, также не остался мне
чуждым, и он-то и пересилил все остальное, так как я
становился все более и более словесником, хотя и не прошел строго классической выучки.
И теперь, из окутанного тенью угла, с тою же мукою глаза устремлялись вверх, а я искоса поглядывал на это лицо, — и в первый раз в душе шевельнулась вражда к нему… Эти глаза опять хотели и теперешнюю мою радость сделать мелкою, заставить меня стыдиться ее. И, под этими
чуждыми земной радости глазами, мне уже
становилось за себя стыдно и неловко… Почему?! За что? Я ничего не смел осознать, что буйно и протестующе билось в душе, но тут между ним и много легла первая разделяющая черта.
И тогда все люди в вагоне показались Юрасову злыми и
чуждыми, и странно
стало, что он сидит во II классе на мягком пружинном диване, и с глухой тоской и злобой вспоминалось, как постоянно и всюду среди порядочных людей он встречал эту иногда затаенную, а часто открытую, прямую вражду.
Я потерял себя. Совсем потерял себя, как иголку в густой траве. Где я? Что я? Я чувствую: моя душа куда-то ушла. Она оторвалась от сознания, ушла в глубину, невидимыми щупальцами охватывает из темноты мой мозг — мой убогий, бессильный мозг, — не способный ни на что живое. И тело мое
стало для меня
чуждым, не моим.
Женщина
стала коренной, быть может, единственной слабостью мужчины, точкой его рабского скрепления с природой, ставшей ему до жуткости
чуждой.
И когда я сказал, что та наука и то искусство, которыми торгуют на умственном базаре, маргариновые или, по крайней мере, с большими подмесями
чуждых истинной науке и истинному искусству веществ и что знаю я это, потому что купленные мною на умственном базаре продукты оказались неудобосъедаемыми ни для меня, ни для близких мне людей, не только неудобосъедаемыми, но прямо вредными, то на меня
стали кричать и ухать и внушать мне, что это происходит оттого, что я не учен и не умею обращаться с такими высокими предметами.
Природное
стало внутренно
чуждым мужчине, оставшемуся носителем начала антропологического, и потому внешне принудительным.
Мало-помалу
стал он забывать старшего сына; сперва думал о нем как о предмете, достойном сострадания; потом как о предмете далеком,
чуждом, наконец — ненавистном.
Он
стал убеждать Иоанна, не
чуждого, несмотря на свой высокий ум, предрассудков своего времени, в существование в деле колдовства, которое осветило души новгородцев нечистою силою.
Вот самые существенные слова Бёме о Христе и Адаме: «Уразумейте, что природа человека должна сохраниться и что Бог не отвергает ее всю для того, чтобы новый и
чуждый человек возник из старого; он должен возникнуть из природы и свойств Адама и из природы и свойств Бога во Христе, дабы человек
стал Адамом-Христом и Христос — Христом-Адамом, — Человекобог и Богочеловек (курсив мой)» [См. там же, т. V, с. 420.].
Но, приметив синий мундир,
стал в тупик и, проворчав Густаву свое обычное: «Teppe омикуст» [Доброе утро.], спешил обогнать постояльца, который не только не кивнул ему, но, казалось, так ужасно на него посмотрел, как бы хотел его съесть. Густаву было не до привета людей,
чуждых ему: одна в мире занимала его мысли и сердце. Он прошел уже более половины пути до Гельмета, как вдруг кто-то назвал его по имени.
Мы опять вступаем в атмосферу чудесного, столь
чуждую новой истории, опять возможны
станут белая и черная магии.
А потому советовал не томить более дитя в монастыре, а устроить его в «живую жертву», Пиднебесный указывал путь не совсем
чуждый и незнакомый малороссийскому казачеству: он советовал отдать Савву в духовное училище, откуда он потом может перейти в семинарию — и может сделаться сельским священником, а всякий сельский священник может сделать много добра бедным и темным людям и
стать через это другом Христовым и другом божиим.
Он несколько раз выходил, пошатываясь, стараясь не шуметь и цепляясь за стулья, и пол под непривычными босыми ногами был страшно холодный и скользкий, и от этого необычайного холода
становилось особенно ясно, что давно уже ночь и все тихо спят, а он один ходит и мучится болью,
чуждою всему этому чистому и хорошему дому.