Неточные совпадения
Николай Всеволодович, может быть, отнесся бы к Л—ну свысока, даже назвал бы его вечно храбрящимся
трусом, петушком, — правда, не
стал бы высказываться вслух.
Елена забралась с ногами на скамейку, положила локти на буковые перила и, угнездив между ними голову, закрыла глаза. Моряк вдруг
стал в ее глазах ничуть не опасным, а смешным и жалким
трусом. Ей вспомнились какие-то глупые куплеты о пароходном капитане, которые пел ее брат, студент Аркадий — «сумасшедший студент», как его звали в семье. Там что-то говорилось о даме, плывшей на пароходе в Одессу, о внезапно поднявшейся буре и морской болезни.
Он до того был
трус, что, бросившись с ножом, он даже не ранил офицера, а сделал всё для проформы, для того только, чтоб оказалось новое преступление, за которое бы его опять
стали судить.
—
Трус,
трус! — опять шепчут со всех сторон. Варнава это слышит, и по его лицу выступает холодный пот, по телу его бегут мурашки; он разнемогается нестерпимою, раздражающею немочью робости и в этой робости даже страшен
становится.
Варнава начал выступать. Вот он делает шаг, вот трепещущая рука
труса шевельнулась, отделилась и
стала подниматься тихо и медленно, но не к усам капитана, а неукоснительно прямо к лицу исправника.
Нужно только, чтобы людям
стало так же стыдно делать дела насилия, участвовать в них и пользоваться ими, как стыдно теперь быть и слыть мошенником, вором,
трусом, нищим.
Я уверен, что вы не
трус, да еще более уверен в том, что и меня вы не считаете за
труса, но мне бы очень было неприятно
стать в необходимость доказывать это вам, которого я искренно уважаю; я вижу, вы раздражены, а потому, что бы ни было, сделаемте условие не употреблять грубых выражений; они имеют странное свойство надо мной: они меня заставляют забыть все хорошее в том, кто унижается до ругательств.
— Ну, если этот
трус Копычинский им нажалуется и они пустятся за нами в погоню? А за проводником у них дело не
станет: Кирша недаром остался на постоялом дворе.
— Да, боярин, я грудью
стану за друга и недруга, если он молодец и смело идет на неравный бой; а не заступлюсь за
труса и подлеца, каков пан Копычинский, хотя б он был родным моим братом.
Эти пятнадцать тысяч ему следовало бы подарить!» — решил князь мысленно; но в то же время у него в голове сейчас явилось новое противоречие тому: «Этими пятнадцатью тысячами дело никак бы не кончилось, — думал он, — Елена, подстрекаемая Жуквичем, вероятно, пойдет по этому пути все дальше и дальше и, чего доброго, вступит в какой-нибудь польский заговор!» Князь был не
трус, готов был
стать в самую отчаянную и рискованную оппозицию и даже с удовольствием бы принял всякое политическое наказание, но он хотел, чтоб это последовало над ним за какое-нибудь дорогое и близкое сердцу его дело.
Стало быть, ежели нам, отставным корнетам, ротмистрам и подьячим, показалось на минуту, что почва ускользает из-под наших ног, то это именно только показалось, а на самом деле ничего нового не произошло, кроме кавардака, умопомрачения,
труса и т. д.
— Ни слова более! Или я
стану везде и при всех называть вас
трусом. Мне кажется, ваша лошадь не очень боится шпор. Позвольте! — Рославлев ударил нагайкою лошадь Блесткина и выскакал вместе с ним на другой берег речки.
Положение предпринимателей
становилось все труднее и труднее, каждый из них горячился, и, возражая друг другу, они дошли до того, что Ничипоренко сказал Бенни, что он рассуждает «как либерал, филантроп и
трус», а Бенни отвечал Ничипоренке, что он не хочет ставить его суждений выше болтовни революционных шарлатанов и дураков.
Трусов казался мне одним из тех «злодеев», которые в конце романа — неожиданно для читателя —
становятся великодушными героями.
(С каким-то почти азартом полуобращаясь к публике.)Этакие нынче мужчины
стали — ей-богу! И на мужчин-то не похожи!.. Прежде баб, женщин даже этаких не было: мозглые какие-то!.. хилые!..
трусы!.. дрожжовики!.. Тьфу!
Трус неописанный. Но зато и без его помощи нечего
стало бояться. Одно горе прошло —
стала надвигаться другая туча. Моему семейному счастию угрожало неожиданное бедствие с другой стороны: всегда пользовавшаяся превосходным здоровьем Лина начала хворать. Изменяется в лице, цвет делается сероватый, зловещий.
— Так, так. Конечно, очень мало, но разве Иуда недоволен, разве Иуда кричит, что его ограбили? Он доволен. Разве не святому делу он послужил? Святому. Разве не самые мудрые люди слушают теперь Иуду и думают: он наш, Иуда из Кариота, он наш брат, наш друг, Иуда из Кариота, Предатель? Разве Анне не хочется
стать на колени и поцеловать у Иуды руку? Но только Иуда не даст, он
трус, он боится, что его укусят.
— Может быть, оно и очень глупо, — отвечал он с усмешкой, — и спорить об этом мы с вами, конечно, не
станем, но… если меня вызывают, я не считаю себя вправе отказаться, чтобы не подать повод, хотя бы даже и господину Подвиляньскому, обозвать меня малодушным
трусом. Передайте ему, господа, что я согласен.
«Хорошо быть
трусом! Немногого нужно, чтобы ему вдруг
стало очень весело!»
— Да, — отвечал разжалованный, — он добрый человек, но он не может быть другим, не может быть человеком, с его образованьем и нельзя требовать. — Он вдруг как будто покраснел. — Вы заметили его грубые шутки нынче о секрете, — и Гуськов, несмотря на то, что я несколько раз старался замять разговор,
стал оправдываться передо мной и доказывать, что он не убежал из секрета и что он не
трус, как это хотели дать заметить адъютант и Ш.
Стеснение в груди не проходило. Стыдно ему
стало и за себя: точно он барич какой, презренный
трус и неженка, неспособный войти ни в какую крестьянскую беду. Неужели в нем не ослабло ненавистничество против мужиков, чувство мести за отца и за себя? Мри они или их ребятишки — он пальцем не поведет.
В одну минуту и предостережение отца, и данное им обещание не пускать в галоп лошадей — все было забыто. Юрик помнил только одно, что он не
трус и должен во что бы то ни
стало доказать это Мае.
Щеки Заплатина быстро порозовели. Ему
стало немного обидно — точно он, и в самом деле,
трусом стал. А он не сразу ответил, потому что и сам еще не вполне разобрался в этом течении.
«Баба!
Трус! Чего я испугался… Ведь он мертвец… ведь он ничто…» —
стал он усовещевать самого себя.
«Всё кончилось; но я
трус, да, я
трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и
стал садиться.