Неточные совпадения
Самгин закрыл лицо руками. Кафли печи, нагреваясь все
более, жгли спину, это уже было неприятно, но отойти от печи не было сил. После ухода Анфимьевны тишина в комнатах
стала тяжелей, гуще, как бы только для того, чтобы ясно был слышен голос Якова, — он струился из кухни вместе с каким-то едким, горьковатым запахом...
Бердников все время пил, подливая в шампанское коньяк, но не пьянел, только голос у него понизился,
стал более тусклым, точно отсырев, да вздыхал толстяк все чаще,
тяжелей. Он продолжал показывать пестроту словесного своего оперения, но уже менее весело и слишком явно стараясь рассмешить.
Захлестывая панели, толпа сметала с них людей, но сама как будто не росла, а,
становясь только плотнее,
тяжелее, двигалась
более медленно. Она не успевала поглотить и увлечь всех людей, многие прижимались к стенам, забегали в ворота, прятались в подъезды и магазины.
Она плакала и все
более задыхалась, а Самгин чувствовал — ему тоже тесно и трудно дышать, как будто стены комнаты сдвигаются, выжимая воздух, оставляя только душные запахи. И время тянулось так медленно, как будто хотело остановиться. В духоте, в полутьме полубредовая речь Варвары
становилась все
тяжелее, прерывистей...
Все знакомо, но все
стало более мелким, ничтожным, здания города как будто раздвинуты ветром, отдалились друг от друга, и прозрачность осеннего воздуха безжалостно обнажает дряхлость деревянных домов и
тяжелое уродство каменных.
Беседа с адвокатом и то, что он принял уже меры для защиты Масловой, еще
более успокоили его. Он вышел на двор. Погода была прекрасная, он радостно вдохнул весенний воздух. Извозчики предлагали свои услуги, но он пошел пешком, и тотчас же целый рой мыслей и воспоминаний о Катюше и об его поступке с ней закружились в его голове. И ему
стало уныло и всё показалось мрачно. «Нет, это я обдумаю после, — сказал он себе, — а теперь, напротив, надо развлечься от
тяжелых впечатлений».
Час тому назад он боялся представить себе, что будет с ним, когда она уедет, а вот уехала она,
стало очень грустно, но — он переживал
более тяжёлые и острые минуты.
Кожемякину было неловко и стыдно: в
тяжёлую, безумную минуту этот человек один не оставил его, и Матвей Савельев сознавал, что поп заслуживает благодарности за добрую помощь. Но благодарности — не было, и не было доверия к попу; при нём всё
становилось ещё
более непонятным и шатким.
С ненавистью и ужасом он смотрел, как мутные глаза Полуэктова
становятся всё
более огромными, всё сильнее давил ему горло, и, по мере того как тело старика
становилось всё
тяжелее, тяжесть в сердце Ильи точно таяла.
Любовь написала Тарасу еще, но уже
более краткое и спокойное письмо, и теперь со дня на день ждала ответа, пытаясь представить себе, каким должен быть он, этот таинственный брат? Раньше она думала о нем с тем благоговейным уважением, с каким верующие думают о подвижниках, людях праведной жизни, — теперь ей
стало боязно его, ибо он ценою
тяжелых страданий, ценою молодости своей, загубленной в ссылке, приобрел право суда над жизнью и людьми… Вот приедет он и спросит ее...
И уже
стал беспокойным сон: появились новые, выпуклые,
тяжелые, как деревянные, раскрашенные чурки, сновидения, еще
более стремительные, чем мысли.
Тяжелый багор на длинной веревке взвился и упал в воду. Сонетки опять не
стало видно. Через две секунды, быстро уносимая течением от парома, она снова вскинула руками; но в это же время из другой волны почти по пояс поднялась над водою Катерина Львовна, бросилась на Сонетку, как сильная щука на мягкоперую плотицу, и обе
более уже не показались.
Я уехал тогда от брата рано утром, и с тех пор для меня
стало невыносимо бывать в городе. Меня угнетают тишина и спокойствие, я боюсь смотреть на окна, так как для меня теперь нет
более тяжелого зрелища, как счастливое семейство, сидящее вокруг стола и пьющее чай. Я уже стар и не гожусь для борьбы, я не способен даже ненавидеть. Я только скорблю душевно, раздражаюсь, досадую, по ночам у меня горит голова от наплыва мыслей, и я не могу спать… Ах, если б я был молод!
Похмелье у него было трудное и
тяжелое. Лицо за ночь еще
более пожелтело, волосы прилипли по сторонам щек, и он жевал губами с выражением страдания и отвращения. Увидя Прохора, — он
стал как будто еще
более мрачен, но все же поманил вошедшего пальцем и молча налил рюмку. По его угрюмо-страдающему виду Прохор понял, что вчерашнее миновало бесповоротно. Духовный дворник
становился опять особой, не под пару Прошке, и у Прохора не хватило духу предложить ему свое угощение.
В теплой шубе и дохе, которую казак повязал поясом и шарфом, он
стал еще
более похож на медведя и, переваливаясь в
тяжелых валенках, вышел на крыльцо, у которого его уже ждали сани…
Одна за другой думы назойливо шевелились в его голове, и с каждой минутой томительное и щемящее чувство тоски, как тень сопровождавшее его думы,
становилось тяжелее, овладевало им всё
более.
Нюта исполнила его желание, но с этой минуты отлетели от нее все счастливые мечты и планы. Она уже без удовольствия
стала ходить в ряды и даже неохотно готовила себе приданое, никогда
более не заставляя жениха любоваться на свои покупки. В душу ее закралось
тяжелое и темное раздумье о своем сомнительном будущем…
Чем
более поддавался Хвалынцев этим мыслям, тем все смутнее и
тяжелее становилось ему, и он вдруг как-то почувствовал себя одиноким, чужим, лишним среди этой толпы товарищей, отторгнутым от нее членом, вследствие какого-то тайного, неведомого, высшего приговора. Ему
стало очень горько и больно; досада, и злость, и сознание своего бессилия еще пуще
стали сжимать и щемить его душу.
Володя стоял минут пять, в стороне от широкой сходни, чтобы не мешать матросам, то и дело проносящим
тяжелые вещи, и посматривал на кипучую работу, любовался рангоутом и все
более и
более становился доволен, что идет в море, и уж мечтал о том, как он сам будет капитаном такого же красавца-корвета.
Мы приехали в городок Борзну, на который теперь
более тоже не лежит главный путь к Киеву. Эта Борзна — до жалости ничтожный и маленький городок, при первом взгляде на который
становится понятен крайний предел того, до чего может быть мелка жизнь и глубока отчаянная скука. Не тоска — чувство
тяжелое, но живое, сочное и неподвижное, имеющее свои фазы и переходы, — а сухая скука, раздражающая человека и побуждающая его делать то, чего бы он ни за что не хотел сделать.
Чухонец постучал трубкой об оконную раму и
стал говорить о своем брате-моряке. Климов уж
более не слушал его и с тоской вспоминал о своей мягкой, удобной постели, о графине с холодной водой, о сестре Кате, которая так умеет уложить, успокоить, подать воды. Он даже улыбнулся, когда в его воображении мелькнул денщик Павел, снимающий с барина
тяжелые, душные сапоги и ставящий на столик воду. Ему казалось, что стоит только лечь в свою постель, выпить воды, и кошмар уступил бы свое место крепкому, здоровому сну.
Эта внезапная, как бы по вдохновению свыше, явившаяся у а Варсонофия, потребность молитвы, заразительно подействовала и на Вознесенского. Он встал и сперва только склонил голову в знак уважения к молящемуся человеку, но через несколько времени, незаметно для себя, сам опустился на колени и
стал горячо молиться. Оба они молились об исправлении заблудшего ближнего, об избавлении его от несравненно
более тяжелой кары небесного правосудия.
Начался смертельный бой. Поляки защищались, как львы. Битва продолжалась в течение двенадцати часов. Кровь лилась рекой, стоны, вопли, мольбы, проклятия и боевые крики стояли гулом, сопровождаемые барабанным боем, ружейной трескотней и пушечными выстрелами. На общую беду своих, многие, спрятавшиеся в домах,
стали оттуда стрелять, бросать каменьями и всем
тяжелым, что попадалось под руку. Это еще
более усилило ярость солдат.
Старик пошел, но при уходе бросил на молодого князя взгляд, полный искреннего сожаления. На его светлых глазах блестели слезы. На князя Сергея Сергеевича эта сцена между тем произвела
тяжелое впечатление. Он
стал быстро ходить по террасе, стараясь сильным движением побороть внутреннее волнение. Он, однако, решился во что бы то ни
стало поставить на своем. Препятствие, в виде неуместного противоречия Терентьича, еще
более укрепило его в этом решении. Он
стал с нетерпением ожидать прибытия в парк рабочих.
Она увидала, с одной стороны, нищету, настоящую, отталкивающую, и притворную, еще
более жалкую и отталкивающую, и увидала страшную холодность дам-патронесс, приезжающих на своих тысячных экипажах и в тысячных нарядах, и ей
становилось все
тяжелее и
тяжелее.