Неточные совпадения
С утра встречались странникам
Все больше люди малые:
Свой
брат крестьянин-лапотник,
Мастеровые, нищие,
Солдаты, ямщики.
У нищих,
у солдатиков
Не
спрашивали странники,
Как им — легко ли, трудно ли
Живется на Руси?
Солдаты шилом бреются,
Солдаты дымом греются —
Какое счастье тут?..
— А
у кого,
спрошу вас, вы допрежь сего из князей
братьев моих с поклоном были?
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш… ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и
спрашивает князь Чеченский
у него: «ну что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «вы третий». Да,
брат, так-то!
— Что, он всегда
у вас такой? — хладнокровно
спросил Базаров
у Аркадия, как только дверь затворилась за обоими
братьями.
Обняв ноги, он положил подбородок на колени, двигал челюстями и не слышал, как вошел
брат. Когда Клим
спросил у него книгу Некрасова, оказалось, что ее нет
у Дмитрия, но отец обещал подарить ее.
—
Братья, спаянные кровью! Так и пиши: спаянные кровью, да!
У нас нет больше царя! — он остановился,
спрашивая: —
У нас или
у вас? Пиши:
у вас.
—
У Тагильского оказалась жена, да — какая! — он закрыл один глаз и протяжно свистнул. — Стиль модерн, ни одного естественного движения, говорит голосом умирающей. Я попал к ней по объявлению: продаются книги. Книжки,
брат, замечательные. Все наши классики, переплеты от Шелля или Шнелля, черт его знает! Семьсот целковых содрала. Я сказал ей, что был знаком с ее мужем, а она
спросила: «Да?» И — больше ни звука о нем, стерва!
— Ты, может быть, сам масон! — вырвалось вдруг
у Алеши. — Ты не веришь в Бога, — прибавил он, но уже с чрезвычайною скорбью. Ему показалось к тому же, что
брат смотрит на него с насмешкой. — Чем же кончается твоя поэма? —
спросил он вдруг, смотря в землю, — или уж она кончена?
— Нет, сегодня она не придет, есть приметы. Наверно не придет! — крикнул вдруг Митя. — Так и Смердяков полагает. Отец теперь пьянствует, сидит за столом с
братом Иваном. Сходи, Алексей,
спроси у него эти три тысячи…
— Где бы,
брат, тут напиться? —
спрашиваете вы
у косаря.
— Ну, что,
брат Софрон, каково
у тебя дела идут? —
спросил он ласковым голосом.
Случай, с которого стала устраиваться ее жизнь хорошо, был такого рода. Надобно стало готовить в гимназию маленького
брата Верочки. Отец стал
спрашивать у сослуживцев дешевого учителя. Один из сослуживцев рекомендовал ему медицинского студента Лопухова.
— И больше пройдет — ничего не поделаешь. Приходи, когда деньги будут, — слова не скажу, отдам. Даже сам взаймы дам, коли попросишь. Я,
брат, простыня человек; есть
у меня деньги — бери; нет — не взыщи. И закона такого нет, чтобы деньги отдавать, когда их нет. Это хоть
у кого хочешь
спроси. Корнеич! ты законы знаешь — есть такой закон, чтобы деньги платить, когда их нет?
— Неужели… они помирились? —
спросил я
у брата, которого встретил на обратном пути из библиотеки, довольного, что еще успел взять новый роман и, значит, не остался без чтения в праздничный день. Он был отходчив и уже только смеялся надо мной.
— Эк ведь мы! — засмеялся он вдруг, совершенно опомнившись. — Извини,
брат, меня, когда
у меня голова так тяжела, как теперь, и эта болезнь… я совсем, совсем становлюсь такой рассеянный и смешной. Я вовсе не об этом и спросить-то хотел… не помню о чем. Прощай…
И чем дальше развертывался роман, тем более живое и страстное участие принимала в нем Любка. Она ничего не имела против того, что Манон обирала при помощи любовника и
брата своих очередных покровителей, а де Грие занимался шулерской игрой в притонах, но каждая ее новая измена приводила Любку в неистовство, а страдания кавалера вызывали
у нее слезы. Однажды она
спросила...
Я просидел
у него, по крайней мере, часа четыре и, уезжая,
спросил его о
брате: когда я могу того застать дома.
— А
у тебя разве нет в виду других? —
спросил его
брат.
Именно это чувство неизвестности овладело мной, покуда я, неся под мышками и в руках какие-то совсем ненужные коробки, слонялся в полумраке платформы. Собственно говоря, я не искал, а в глубоком унынии
спрашивал себя: где-то он, мой шесток ("иде домув мой?"как певали
братья славяне на Минерашках
у Излера), обретается? Не знаю, долго ли бы я таким манером прослонялся, если б в ушах моих не раздался, на чистейшем русском диалекте, призыв...
— Что, он хороший человек, этот Василий Михайлыч? —
спросил Володя
у брата, когда они уже в сумерки вышли из балагана и поехали дальше к Севастополю.
— Что, ты был когда-нибудь в схватке? —
спросил он вдруг
у брата, совершенно забыв, что не хотел говорить с ним.
— Нет,
брат, мы кофей пьем!
Спроси там
у извозчика погребец наш и принеси его сюда! — сказал ему доктор.
В последнее время, впрочем, все
спрашивал: а как вы, детки, думаете, велик
у брата Павла капитал?
— Ну что,
брат Евграф Ларионыч, что там,
у вас, нового? —
спросил дядя и крепко ударил его по плечу, заметив, что мнительный старик уже подслушивал наш разговор.
Когда тело отнесено было в каюк, чеченец-брат подошел к берегу. Казаки невольно расступились, чтобы дать ему дорогу. Он сильною ногой оттолкнулся от берега и вскочил в лодку. Тут он в первый раз, как Оленин заметил, быстрым взглядом окинул всех казаков и опять что-то отрывисто
спросил у товарища. Товарищ ответил что-то и указал на Лукашку. Чеченец взглянул на него и, медленно отвернувшись, стал смотреть на тот берег. Не ненависть, а холодное презрение выразилось в этом взгляде. Он еще сказал что-то.
— Конечно-с, сомнения нет. Признаюсь, дорого дал бы я, чтоб вы его увидели: тогда бы тотчас узнали, в чем дело. Я вчера после обеда прогуливался, — Семен Иванович для здоровья приказывает, — прошел так раза два мимо гостиницы; вдруг выходит в сени молодой человек, — я так и думал, что это он,
спросил полового, говорит: «Это — камердинер». Одет, как наш
брат, нельзя узнать, что человек… Ах, боже мой, да
у вашего подъезда остановилась карета!
Бывало, забыв лекции и тетради, сидит он в невеселой гостиной осининского дома, сидит и украдкой смотрит на Ирину: сердце в нем медленно и горестно тает и давит ему грудь; а она как будто сердится, как будто скучает, встанет, пройдется по комнате, холодно посмотрит на него, как на стол или на стул, пожмет плечом и скрестит руки; или в течение целого вечера, даже разговаривая с Литвиновым, нарочно ни разу не взглянет на него, как бы отказывая ему и в этой милостыне; или, наконец, возьмет книжку и уставится в нее, не читая, хмурится и кусает губы, а не то вдруг громко
спросит у отца или
у брата: как по-немецки"терпение"?
Глядя на пол, Климков молчал. Желание сказать кухарке о надзоре за её
братом исчезло. Невольно думалось, что каждый убитый имеет родных, и теперь они — вот так же — недоумевают,
спрашивают друг друга: за что? Плачут, а в сердцах
у них растет ненависть к убийцам и к тем, кто старается оправдать преступление. Он вздохнул и сказал...
— Вот, — сказал он, — вот вам живая копия Санди Пруэля! Так же отвечал, бывало, и вечно дерзил. Смею
спросить, нет ли
у вас
брата, которого зовут Сандерс?
Хотелось ещё о многом
спросить брата, но Пётр боялся напомнить ему то, что Алексей, может быть, уже забыл.
У него возникало чувство неприязни и зависти к
брату.
— А в чём я виноват? —
спрашивал он кого-то и, хотя не находил ответа, почувствовал, что это вопрос не лишний. На рассвете он внезапно решил съездить в монастырь к
брату; может быть, там,
у человека, который живёт в стороне от соблазнов и тревог, найдётся что-нибудь утешающее и даже решительное.
Потом, раскинув руки, свалился на бок, замер, открыв окровавленный, хрипящий рот; на столе
у постели мигала свеча, по обезображенному телу ползали тени, казалось, что Алексей всё более чернеет, пухнет. В ногах
у него молча и подавленно стояли
братья, отец шагал по комнате и
спрашивал кого-то...
Пётр толкнул собаку ногою, представив коротенькую, горбатую фигуру
брата, целующего женскую рубаху; это было и смешно и вынудило
у него брезгливый плевок. Но тотчас ушибла, оглушила жгучая догадка; схватив дворника за плечи, он встряхнул его,
спросил сквозь зубы...
— Выучусь, начитаюсь — пойду вдоль всех рек и буду все понимать! Буду учить людей! Да. Хорошо,
брат, поделиться душой с человеком! Даже бабы — некоторые, — если с ними говорить по душе — и они понимают. Недавно одна сидит в лодке
у меня и
спрашивает: «Что с нами будет, когда помрем? Не верю, говорит, ни в ад, ни в тот свет». Видал? Они,
брат, тоже…
— Ежели будет — страшно, не страшно, все одно, идти надо. Нашего
брата не
спросят. Иди себе с Богом. Дай-ка ножа:
у тебя нож важный. — Я дал ему свой большой охотничий нож. Он разрубил гуся вдоль и половину протянул мне. — Возьми-ка себе на случай. А об этом самом, страшно ли, не страшно, не думай, барин, лучше. Все от Бога. От него никуда не уйдешь.
— Вы позволите мне быть
у вас?.. —
спросил он, уведя Лизавету Васильевну в последней фигуре на другую сторону от
брата.
Как же это
у нас-то так сильно развилась любовь к общему благу? —
спросим мы г. Жеребцова с
братиею.
— Бывает
у тебя кто-нибудь? Читаешь ты? —
спросил брат, закуривая папиросу и думая о том, как хорошо было бы в этот славный тихий вечер молчать, сидя в покойном кресле тут на террасе, слушая тихий шелест листвы и ожидая ночь, которая придёт, погасит звуки и зажжёт звёзды.
— А, барин! — крикнул вдруг Бесприютный, подаваясь всем могучим корпусом вперед, и скверное циничное ругательство сорвалось с его языка. — Ва-апро-сы, — продолжал с горькой язвительностью, — я,
брат, и сам
спрашивать мастер… Нет, ты мне скажи: за что я отвечать должон — вот что. А то ва-апросы! На цигарки я твою книгу искурил… ха-ха!.. Се-естра!
У меня
у самого сестра.
—
У нас,
брат, и в заведении скуки нет! — отозвался Прокоп, — либо
у нас гости, либо мы в гостях — где тут скуке быть! А гостей нет — лошадей велишь заложить или варенья
спросишь. А теперь вот за границу собрались. Вздумалось съездить — и поедем.
— Хорошо. Неси лобзание мира нашему
брату и скажи, что я
спрошу у обвиняемого, и да падет вся строгость на главу преступную.
Месяца через два, послонявшись здесь и там и немножко полечившись, я как раз попал в родные палестины и после малого отдыха
спрашиваю у моего двоюродного
брата...
У одного отца было два сына. Он сказал им: «Умру — разделите всё пополам». Когда отец умер, сыновья не могли разделиться без спора. Они пошли судиться к соседу. Сосед
спросил у них: «Как вам отец велел делиться?» Они сказали: «Он велел делить все пополам». Сосед сказал: «Так разорвите пополам все платья, разбейте пополам всю посуду и пополам разрежьте всю скотину».
Братья послушали соседа, и
у них ничего не осталось.
Были
брат и сестра — Вася и Катя; и
у них была кошка. Весной кошка пропала. Дети искали ее везде, но не могли найти. Один раз они играли подле амбара и услыхали, над головой что-то мяучит тонкими голосами. Вася влез по лестнице под крышу амбара. А Катя стояла внизу и все
спрашивала: «Нашел? Нашел?» Но Вася не отвечал ей. Наконец, Вася закричал ей: «Нашел! наша кошка… и
у нее котята; такие чудесные; иди сюда скорее». Катя побежала домой, достала молока и принесла кошке.
Была бы она дама и неглупая, а уж добрая, так очень добрая; но здравого смысла
у ней как-то мало было; о хозяйстве и не
спрашивай: не понимала ли она, или не хотела ничем заняться, только даже обедать приказать не в состоянии была; деревенскую жизнь терпеть не могла; а рядиться, по гостям ездить, по городам бы жить или этак года бы, например, через два съездить в Москву, в Петербург, и прожить там тысяч десять — к этому в начальные годы замужества была неимоверная страсть; только этим и бредила; ну, а
брат, как человек расчетливый, понимал так, что в одном отношении он привык уже к сельской жизни; а другое и то, что как там ни толкуй, а в городе все втрое или вчетверо выйдет против деревни; кроме того, усадьбу оставить, так и доход с именья будет не тот.
— А насчет места я поразузнаю…
Брат у меня в Казани недавно искал приказчика… Его
спрошу, — сказала Марья Гавриловна.
— 26 целковых! — сказал Кузьма и пожал плечами. —
У нас в Качаброве,
спроси кого хочешь, строили церкву, так за одни планты было дадено три тыщи — во! Твоих денег и на гвозди не хватит! По нынешнему времю 26 целковых — раз плюнуть!.. Нынче,
брат, купишь чай полтора целковых за фунт и пить не станешь… Сейчас вот, гляди, я курю табак… Мне он годится, потому я мужик, простой человек, а ежели какому офицеру или студенту…
— Эх,
брат Анютка! — заметил он ей потом, неодобрительно качая головою, — совсем ты без меня испортилась, как я погляжу! То есть вся моя работа над тобой словно б ни к черту!.. теперь хотя сызнова начинай! А кстати:
у тебя с собою деньги-то есть? —
спросил он тут же деловым тоном. — Сколько денег-то?
— Рецепт не особенно сложен, — возразил Хвалынцев, — и был бы очень даже хорош, если бы сердце не шло часто наперекор рассудку, вот, как
у меня, например, рассудок говорит: поезжай в Петербург, тебе,
брат, давно пора, а сердце, быть может, просит здесь остаться. Что вы с ним поделаете! Ну и позвольте
спросить вас, что бы вы сделали, если бы, выйдя замуж да вдруг… ведь всяко бывает! — глубоко полюбили бы другого?
— Укачало,
брат? — участливо
спросил Ашанин, останавливаясь
у трапа.