Неточные совпадения
Не позаботясь даже о том, чтобы проводить от себя Бетси, забыв все свои решения, не
спрашивая, когда можно, где
муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не думая и не замечая того, есть кто в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
— Поедемте, пожалуйста, и я поеду, — сказала Кити и покраснела. Она хотела
спросить Васеньку из учтивости, поедет ли он, и не
спросила. — Ты куда, Костя? —
спросила она с виноватым видом у
мужа, когда он решительным шагом проходил мимо нее. Это виноватое выражение подтвердило все его сомнения.
— А что ее
муж? —
спросил Сергей Иванович.
— Ну, что? —
спросил ее
муж, когда они опять возвращались домой.
Во время кадрили ничего значительного не было сказано, шел прерывистый разговор то о Корсунских,
муже и жене, которых он очень забавно описывал, как милых сорокалетних детей, то о будущем общественном театре, и только один раз разговор затронул ее за живое, когда он
спросил о Левине, тут ли он, и прибавил, что он очень понравился ему.
— Я
спрашивала доктора: он сказал, что он не может жить больше трех дней. Но разве они могут знать? Я всё-таки очень рада, что уговорила его, — сказала она, косясь на
мужа из-за волос. — Всё может быть, — прибавила она с тем особенным, несколько хитрым выражением, которое на ее лице всегда бывало, когда она говорила о религии.
Муж спросил: позволит ли она курить, очевидно не для того, чтобы курить, но чтобы заговорить с нею.
Кити была в особенности рада случаю побыть с глазу на глаз с
мужем, потому что она заметила, как тень огорчения пробежала на его так живо всё отражающем лице в ту минуту, как он вошел на террасу и
спросил, о чем говорили, и ему не ответили.
— Я боюсь, что вам здесь не совсем хорошо, — сказала она отворачиваясь от его пристального взгляда и оглядывая комнату. — Надо будет
спросить у хозяина другую комнату, — сказала она
мужу, — и потом чтобы нам ближе быть.
— О, прекрасно! Mariette говорит, что он был мил очень и… я должен тебя огорчить… не скучал о тебе, не так, как твой
муж. Но еще раз merci, мой друг, что подарила мне день. Наш милый самовар будет в восторге. (Самоваром он называл знаменитую графиню Лидию Ивановну, за то что она всегда и обо всем волновалась и горячилась.) Она о тебе
спрашивала. И знаешь, если я смею советовать, ты бы съездила к ней нынче. Ведь у ней обо всем болит сердце. Теперь она, кроме всех своих хлопот, занята примирением Облонских.
— Ты слишком уже подчеркиваешь свою нежность, чтоб я очень ценила, — сказала она тем же шуточным тоном, невольно прислушиваясь к звукам шагов Вронского, шедшего за ними. «Но что мне за дело?» подумала она и стала
спрашивать у
мужа, как без нее проводил время Сережа.
А Сережа перестанет
спрашивать или думать о моих двух
мужьях?
Она знала, что̀ мучало ее
мужа. Это было его неверие. Несмотря на то, что, если бы у нее
спросили, полагает ли она, что в будущей жизни он, если не поверит, будет погублен, она бы должна была согласиться, что он будет погублен, — его неверие не делало ее несчастья; и она, признававшая то, что для неверующего не может быть спасения, и любя более всего на свете душу своего
мужа, с улыбкой думала о его неверии и говорила сама себе, что он смешной.
Вот они и сладили это дело… по правде сказать, нехорошее дело! Я после и говорил это Печорину, да только он мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого
мужа, как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее
муж, а что Казбич — разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите, что ж я мог отвечать против этого?.. Но в то время я ничего не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич и
спрашивает, не нужно ли баранов и меда; я велел ему привести на другой день.
Кабанова. Ты бы, кажется, могла и помолчать, коли тебя не
спрашивают. Не заступайся, матушка, не обижу, небось! Ведь он мне тоже сын; ты этого не забывай! Что ты выскочила в глазах-то поюлить! Чтобы видели, что ли, как ты
мужа любишь? Так знаем, знаем, в глазах-то ты это всем доказываешь.
— Ведьма, на пятой минуте знакомства, строго
спросила меня: «Что не делаете революцию, чего ждете?» И похвасталась, что
муж у нее только в прошлом году вернулся из ссылки за седьмой год, прожил дома четыре месяца и скончался в одночасье, хоронила его большая тысяча рабочего народа.
— Ты что же: веришь, что революция сделает людей лучше? —
спросила она, прислушиваясь к возне
мужа в спальне.
— Налить еще чаю? —
спрашивала Елена, она сидела обычно с книжкой в руке, не вмешиваясь в лирические речи
мужа, быстро перелистывая страницы, двигая бровями. Читала она французские романы, сборники «Шиповника», «Фиорды», восхищалась скандинавской литературой. Клим Иванович Самгин не заметил, как у него с нею образовались отношения легкой дружбы, которая, не налагая никаких неприятных обязательств, не угрожала принять характер отношений более интимных и ответственных.
Вслушиваясь в беседы взрослых о
мужьях, женах, о семейной жизни, Клим подмечал в тоне этих бесед что-то неясное, иногда виноватое, часто — насмешливое, как будто говорилось о печальных ошибках, о том, чего не следовало делать. И, глядя на мать, он
спрашивал себя: будет ли и она говорить так же?
— Конечно. Такая бойкая цыганочка. Что… как она живет? Хочет быть актрисой? Это настоящее женское дело, — закончил он, усмехаясь в лицо Клима, и посмотрел в сторону Спивак; она, согнувшись над клавиатурой через плечо
мужа,
спрашивала Марину...
— Вообразить не могла, что среди вашего брата есть такие… милые уроды. Он перелистывает людей, точно книги. «Когда же мы венчаемся?» —
спросила я. Он так удивился, что я почувствовала себя калуцкой дурой. «Помилуй, говорит, какой же я
муж, семьянин?» И я сразу поняла: верно, какой он
муж? А он — еще: «Да и ты, говорит, разве ты для семейной жизни с твоими данными?» И это верно, думаю. Ну, конечно, поплакала. Выпьем. Какая это прелесть, рябиновая!
— Валентин — смутил тебя? —
спросила она, усмехаясь. — Он — чудит немножко, но тебе не помешает. У него есть страстишка — голуби. На голубях он жену проморгал, — ушла с постояльцем, доктором. Немножко — несчастен, немножко рисуется этим, — в его кругу жены редко бросают
мужей, и скандал очень подчеркивает человека.
— У Тагильского оказалась жена, да — какая! — он закрыл один глаз и протяжно свистнул. — Стиль модерн, ни одного естественного движения, говорит голосом умирающей. Я попал к ней по объявлению: продаются книги. Книжки, брат, замечательные. Все наши классики, переплеты от Шелля или Шнелля, черт его знает! Семьсот целковых содрала. Я сказал ей, что был знаком с ее
мужем, а она
спросила: «Да?» И — больше ни звука о нем, стерва!
— Что же это? — с отчаянием
спрашивала она, когда вдруг становилась скучна, равнодушна ко всему, в прекрасный, задумчивый вечер или за колыбелью, даже среди ласк и речей
мужа…
— А как же по-твоему? — с грубостью
мужа спросил он, — когда же отворять?
Долго
спрашивал ее
муж, долго передавала она, как больная врачу, симптомы грусти, высказывала все глухие вопросы, рисовала ему смятение души и потом — как исчезал этот мираж — все, все, что могла припомнить, заметить.
— С ним? —
спросил он, глядя на портрет ее
мужа.
В одном магазине женщина
спросила с меня за какую-то безделку два шиллинга, а
муж пришел и потребовал пять.
— Что с ним? Что ты ему сделал?—
спросила Annette у
мужа.
И он вспомнил свое вчерашнее намерение всё сказать ее
мужу, покаяться перед ним и выразить готовность на всякое удовлетворение. Но нынче утром это показалось ему не так легко, как вчера. «И потом зачем делать несчастным человека, если он не знает? Если он
спросит, да, я скажу ему. Но нарочно итти говорить ему? Нет, это ненужно».
— Где же
муж? —
спросил Нехлюдов.
— Што больно шумели там? — с приветливой строгостью
спрашивала Марья Степановна, указывая глазами на половину
мужа.
— Кто это здесь сейчас разговаривал и хохотал? — довольно строго
спросила она
мужа.
— Хороший человек ее
муж? —
спросил я Ермолая.
— Ну, чтоб —
спросила Марья Алексевна входящего
мужа.
— Ты как это узнал, мой
муж? —
спросила, изумившись, Катерина. — Но нет, многое мне неизвестно из того, что ты рассказываешь. Нет, мне не снилось, чтобы отец убил мать мою; ни мертвецов, ничего не виделось мне. Нет, Данило, ты не так рассказываешь. Ах, как страшен отец мой!
— Про эти дела, тесть, не ее, а меня
спрашивать! Не жена, а
муж отвечает. У нас уже так водится, не погневайся! — говорил Данило, не оставляя своего дела. — Может, в иных неверных землях этого не бывает — я не знаю.
— Как выходит? —
спросили в голос
муж и жена.
— Неужто мы здесь будем жить? — капризно
спрашивала она
мужа.
О
муже она никогда не
спрашивала, к детям была равнодушна и ни на что не обращала внимания, до своего костюма включительно. Что ей подадут, то она и наденет.
Серафима даже заплакала от радости и бросилась к
мужу на шею. Ее заветною мечтой было переехать в Заполье, и эта мечта осуществилась. Она даже не
спросила, почему они переезжают, как все здесь останется, — только бы уехать из деревни. Городская жизнь рисовалась ей в самых радужных красках.
Это скрытое торжество волновало и сердило Харитину, и ей опять делалось жаль
мужа. Она даже насильно вызывала в памяти те нежные сцены, которые происходили у нее с
мужем в остроге. Ей хотелось пожалеть его по-хорошему, пожалеть, как умеют жалеть любящие женщины, а вместо этого она ни к селу ни к городу
спросила доктора...
— Не сильнее, а старше! Кроме того, —
муж! За меня с него бог
спросит, а мне заказано терпеть…
Но если останусь я с ним… и потом
Он тайну узнает и
спросит:
«Зачем не пошла ты за бедным отцом?..» —
И слово укора мне бросит?
О, лучше в могилу мне заживо лечь,
Чем
мужа лишить утешенья
И в будущем сына презренье навлечь…
Нет, нет! не хочу я презренья!..
Как дорого стоил мне первенец мой!
Два месяца я прохворала.
Измучена телом, убита душой,
Я первую няню узнала.
Спросила о
муже. — «Еще не бывал!»
— «Писал ли?» — «И писем нет даже».
— «А где мой отец?» — «В Петербург ускакал».
— «А брат мой?» — «Уехал туда же».
«Где
муж мой?» — отца я
спросила.
Матрена Савишна!..» Жена подходит к дверям и
спрашивает: «Что такое?»
Муж отвечает: «Здравствуй!
— Вот в чем обязанность
мужа! Слышали? —
спросил Евгению Петровну Розанов, — та только улыбнулась.
— Ты сошлась с Зининым
мужем? —
спросила Женни.
— То-то, я ведь не утерплю,
спрошу эту мадам, где она своего
мужа дела? Я его мальчиком знала и любила. Я не могу, видя ее, лишить себя случая дать ей давно следующую пощечину. Так лучше, батюшка, и не зови меня.