Неточные совпадения
Мы целый день потом просидели над этой бумагой
с князем, и он очень горячо со мной
спорил, однако же остался доволен; не знаю только, подал ли бумагу или нет.
А если, может быть, и хорошо (что тоже возможно), то чем же опять хорошо?» Сам отец семейства, Иван Федорович, был, разумеется, прежде всего удивлен, но потом вдруг сделал признание, что ведь, «ей-богу, и ему что-то в этом же роде всё это время мерещилось, нет-нет и вдруг как будто и померещится!» Он тотчас же умолк под грозным взглядом своей супруги, но умолк он утром, а вечером, наедине
с супругой, и принужденный опять говорить, вдруг и как бы
с особенною бодростью выразил несколько неожиданных мыслей: «Ведь в сущности что ж?..» (Умолчание.) «Конечно, всё это очень странно, если только правда, и что он не
спорит, но…» (Опять умолчание.) «А
с другой стороны, если глядеть на вещи прямо, то
князь, ведь, ей-богу, чудеснейший парень, и… и, и — ну, наконец, имя же, родовое наше имя, всё это будет иметь вид, так сказать, поддержки родового имени, находящегося в унижении, в глазах света, то есть, смотря
с этой точки зрения, то есть, потому… конечно, свет; свет есть свет; но всё же и
князь не без состояния, хотя бы только даже и некоторого.
Князь заметил, что все эти три дня они вступали иногда друг
с другом в длинные разговоры, нередко кричали и
спорили, даже, кажется, об ученых предметах, что, по-видимому, доставляло удовольствие Лебедеву.
Еще
с террасы услыхал
князь, как Келлер и Лебедев вступили в жестокий
спор с некоторыми, совершенно неизвестными, хотя на вид и чиновными людьми, во что бы то ни стало желавшими войти на террасу.
— Я удивительно люблю все эти
споры и раздражения,
князь, ученые, разумеется, — пробормотал между тем Келлер в решительном упоении и нетерпении ворочаясь на стуле, — ученые и политические, — обратился он вдруг и неожиданно к Евгению Павловичу, сидевшему почти рядом
с ним.
Кадников опять начал
спорить с инвалидным начальником; становой стал шептаться
с исправником, и, наконец, даже почтмейстер, упорно до того молчавший, прислушавшись к разговору Четверикова
с князем о Сибири, вдруг обратился к сидевшему рядом
с ним Калиновичу и проговорил...
— Именно, — подхватила Настенька, — и в нем всегда была эта наклонность. Форма ему иногда закрывала глаза на такое безобразие, которое должно было
с первого же разу возмутить душу. Вспомни, например, хоть свои отношения
с князем, — прибавила она Калиновичу, который очень хорошо понимал, что его начинают унижать в
споре, а потому рассердился не на шутку.
В самый день именин княгиня, одетая в нарядное белое платье, отправилась в коляске в католическую церковь для выслушания обедни и проповеди. Барон, во фраке и белом галстуке, тоже поехал вместе
с ней.
Князь видел это из окна своего кабинета и только грустно усмехнулся. По случаю приглашения, которое он накануне сделал Елене, чтобы она пришла к ним на вечер, у него опять
с ней вышел маленький
спор.
Елена сидела молча и надувшись: она очень хорошо понимала, что весь этот
спор с умыслом затеял и устроил
князь.
Последнего
спора Елены
с князем ни барон, ни Анна Юрьевна не поняли нисколько, и барон, видимо решившийся наблюдать глубочайшее молчание, только придал своему лицу весьма мыслящее выражение, но Анна Юрьевна не унималась.
Когда Елена говорила последние слова, то у ней вся кровь даже бросилась в лицо;
князь заметил это и мигнул Миклакову, чтобы тот не
спорил с ней больше. Тот понял его знак и возражал Елене не столь резким тоном...
— Извольте, я и
князю не скажу!.. — отвечала Елена, припоминая, что
князь, в самом деле, не очень прилюбливал поляков, и по поводу этого она нередко
с ним
спорила. — Но надеюсь, однако, что вы будете бывать у нас.
Анна Юрьевна, несмотря на происшедший
спор, постаралась проститься
с Еленой как можно радушнее, а
князя, когда он пошел было за Еленой, приостановила на минуту.
Петербург казался ему гораздо более подвижным и развитым, и он стремился туда, знакомился там
с разными литераторами, учеными,
с высшим и низшим чиновничеством, слушал их, сам им говорил,
спорил с ними, но — увы! — просвета перед жадными очами его после этих бесед нисколько не прибывало, и почти каждый раз
князь уезжал из Петербурга в каком-то трагически-раздраженном состоянии, но через полгода снова ехал туда.
Некоторые из литераторов предвидели трудность такой задачи, и вот что Жуковский писал к Загоскину: «Мне сказывал
князь Шаховской, что вы, в pendant вашему 1612 году, пишете роман 1812 года; не хочу
с вами
спорить; но боюсь великих предстоящих вам трудностей.
— Вы угрожаете, что не станете работать, — продолжала Лида. — Очевидно, вы высоко цените ваши работы. Перестанем же
спорить, мы никогда не споемся, так как самую несовершенную из всех библиотечек и аптечек, о которых вы только что отзывались так презрительно, я ставлю выше всех пейзажей в свете. — И тотчас же, обратясь к матери, она заговорила совсем другим тоном: —
Князь очень похудел и сильно изменился
с тех пор, как был у нас. Его посылают в Виши.
Много снов ему снится в полтысячи лет:
Видит славные схватки и сечи,
Красных девиц внимает радушный привет
И
с боярами судит на вече;
Или видит Владимира вежливый двор,
За ковшами веселый ведет разговор,
Иль на ловле со
князем гуторит,
Иль в совете настойчиво
спорит.
Некоторые смельчаки из дворни «на
спор» ходили туда после полуночи, но всегда возвращались
с искаженными от страха лицами и рассказывали, что слышали предсмертные стоны старого
князя, сопровождаемые адским хохотом сидящих на ветвях дуба русалок.
К стороне княгини подъехал Антон. Таким образом, драгоценный залог был под мечами двух сильных молодцов, которые, в случае нужды, могли
поспорить о нем, один
с двоими. Дворчан великого
князя окружила дружина Хабара. Холмский, ничего не подозревая, ехал в нескольких саженях позади. Он беспокоился более мыслью о погоне из города и нередко останавливался, чтобы прислушаться, не скачут ли за ними.
Тяжебных дел, к сожалению, у
князя не было, так как вообще он судов недолюбливал и
споры с соседями, если они и возникали, как по т-скому, так и по другим, находящимся в разных губерниях, его имениям, оканчивал миролюбиво.
Кардинал начал было разговор о вере, но когда митрополит изложил ему всю римскую неправду, он замолчал, сказав, что не взял
с собой нужных книг, не ожидая
спора, так как Иван Фрязин говорил в Риме, что здесь все согласны на соединение веры. Ему отвечали, что вольно им было верить. Фрязин-де никаких грамот
с собой о том не имел, и за ложь великий
князь прогонит его
с очей своих.
Кардинал начал было разговор о вере, но когда митрополит изложил ему всю римскую неправду, он замолчал, сказав, что не взял
с собой нужных книг, не ожидая
спора, так как Иван Фрязин говорил в Риме, что здесь все согласны на соединение вер. Ему отвечали, что вольно им было верить. Фрязин-де никаких грамот
с собой о том не имел: и за ложь великий
князь прогонит его
с очей своих.
Раз этаким манером приходит оттуда
с князем, бледный, губы трясутся, и
спорит что-то.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно.
Князь Андрей не умолкая говорил и
спорил то
с отцом, то
с Десалем, швейцарцем-воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.
Княжна Марья
с удивлением посмотрела на него. Она не понимала даже, как можно было об этом спрашивать. Пьер вошел в кабинет.
Князь Андрей, весьма изменившийся, очевидно поздоровевший, но
с новою, поперечною морщиной между бровей, в штатском платье, стоял против отца и
князя Мещерского и горячо
спорил, делая энергические жесты.
— Но вы им не хотели воспользоваться,
князь, — сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника
спор, желает прекратить любезностью. — Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, — прибавил он, — то я, переговорив
с Магницким, сообщу вам то, чтó может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать
с вами. — Он, закрыв глаза, поклонился, и à la française, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.
Перед ужином
князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого
князя в горячем
споре с Пьером. Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый
князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.