Неточные совпадения
Пускай
народу ведомо,
Что целые селения
На попрошайство осенью,
Как на доходный промысел,
Идут: в народной
совестиУставилось решение,
Что больше тут злосчастия,
Чем лжи, — им подают.
Как ни просила вотчина,
От должности уволился,
В аренду снял ту мельницу
И стал он пуще прежнего
Всему
народу люб:
Брал за помол по
совести.
Славянофилы хотели оставить русскому
народу свободу религиозной
совести, свободу думы, свободу духа, а всю остальную жизнь отдать во власть силы, неограниченно управляющей русским
народом.
Русский
народ давно уже назвал у нас адвоката — «аблакат — нанятая
совесть».
Из протестантизма они сделали свою религию — религию, примирявшую
совесть христианина с занятием ростовщика, — религию до того мещанскую, что
народ, ливший кровь за нее, ее оставил. В Англии чернь всего менее ходит в церковь.
Всегда за непосредственным образом некрасовского «
народа» стоял интеллигентный человек, с своей
совестью и своими запросами… вернее — с моей
совестью и моими запросами…
Он различает работу чести, свойственную трудовому
народу, который должен восходить, и работу
совести, которая должна быть свойственна привилегированным образованным классам, — они должны искупить свою вину перед
народом.
Народу нужна лишь свобода духа, свобода думы,
совести, слова.
— Ну, Иларион Ардальонович, — сказал он, входя к Захаревскому, — я сейчас со следствия; во-первых, это — святейшее и величайшее дело. Следователь важнее попа для
народа: уполномоченный правом государства, он входит в дом к человеку, делает у него обыск, требует ответов от его
совести, это черт знает что такое!
— Ведь все эти железные павильоны остались от прежней Московской Всероссийской выставки на Ходынке. Вот их-то в Петербурге, экономии ради, и решили перевезти сюда, хотя, говоря по
совести, и новые не обошлись бы дороже. А зато, если бы стояли эти здания на своих местах, так не было бы на Ходынке тех рвов и ям, которые даже заровнять не догадались устроители, а ведь в этих-то ямах и погибло больше всего
народу.
— Вот что, Марк, — заговорила серьезно Татьяна Власьевна, — все я думаю: отчего ты отказал свою жилку Гордею Евстратычу, а не кому другому?.. Разве мало стало
народу хоть у нас на Белоглинском заводе или в других прочих местах? Все меня сумление берет… Только ты уж по
совести расскажи…
— Вы не жизнь строили — вы помойную яму сделали! Грязищу и духоту развели вы делами своими. Есть у вас
совесть? Помните вы бога? Пятак — ваш бог! А
совесть вы прогнали… Куда вы ее прогнали? Кровопийцы! Чужой силой живете… чужими руками работаете! Сколько
народу кровью плакало от великих дел ваших? И в аду вам, сволочам, места нет по заслугам вашим… Не в огне, а в грязи кипящей варить вас будут. Веками не избудете мучений…
Этим ты землю потрясешь, Саша,
совесть в людях разбудишь, а
совесть — я мужик нехитрый, Саша, — она только и держит
народ.
— Православные! Вот, жил разбойник, обижал
народ, грабил его… Смутился
совестью, пошёл душу спасать, — захотел послужить
народу буйной силою своей и — послужил! И ныне вы среди разбойников живёте, грабят они вас усердно, а чем служат вашей нужде? Какое добро от них видите?
— Глупый, чем тебе меня обидеть? Но ты о великом
народе нехорошо сказал, несчастная душа… Барам допустимо
народ поносить, им надо
совесть погасить, они — чужие на земле, а ты — кто?
Таким образом, Сенат в отношении к Монарху есть
совесть Его, а в отношении к
народу — рука Монарха; вообще же он служит эгидою для государства, будучи главным блюстителем порядка.
— Не должно вводить
народ в убытки: разве губернатор изнуритель края? он пусть проедет, а забор пусть останется. — Требования же насчет мундира Рыжов отражал тем, что у него на то нет достатков и что, говорит, имею, — в том и являюсь: Богу совсем нагишом предстану. Дело не в платье, а в рассудке и в
совести, — по платью встречают — по уму провожают.
И опять миряне скребли свои затылки. У кого была
совесть, тот себе думал: «Хоть бы подводу дать за жидовские деньги…» Да, видите, побоялся каждый: пожалуй, люди догадаются, что, значит, он с жидом не рассчитался. А мельник опять думал: «Ну,
народ! Вот так же и меня будут рады спровадить, если я когда-нибудь дам маху».
—
Народ! — взревел он, простирая руки. — Слушай, вот — я! Дай мне —
совести моей — ходу!
— Вот, господин, — поднял он голову и усмехнулся, — стану вам правду говорить: еду этто к вашим воротам, а сам думаю: неужто не пустит меня ночевать? Потому что я довольно хорошо понимаю: есть из нашего брата тоже всякого
народу достаточно, которого и пустить никак невозможно. Ну, я не из таких, по
совести говорю… Да вы, вот, сказываете, про меня слыхали.
Чего не знал наш друг опальный?
Слыхали мы в тюрьме своей
И басни хитрые Крылова,
И песни вещие Кольцова,
Узнали мы таких людей,
Перед которыми поздней
Слепой
народ восторг почует,
Вздохнет — и
совесть уврачует,
Воздвигнув пышный мавзолей.
Так иногда, узнав случайно,
Кто спас его когда-то тайно,
Бедняк, взволнованный, бежит.
Приходит, смотрит — вот жилище,
Но где ж хозяин? Всё молчит!
Идет бедняга на кладбище
И на могильные плиты
Бросает поздние цветы…
И школы, и разговоры о невежестве — это для того только, чтобы заглушать
совесть, так как стыдно иметь пять или десять тысяч десятин земли и быть равнодушным к
народу.
— Не обижайся, барыня, — сказал Родион. — Чего там! Ты потерпи. Года два потерпи. Поживешь тут, потерпишь, и всё обойдется.
Народ у нас хороший, смирный…
народ ничего, как перед истинным тебе говорю. На Козова да на Лычковых не гляди, и на Володьку не гляди, он у меня дурачок: кто первый сказал, того и слушает. Прочие
народ смирный, молчат… Иной, знаешь, рад бы слово сказать по
совести, вступиться, значит, да не может. И душа есть, и
совесть есть, да языка в нем нет. Не обижайся… потерпи… Чего там!
Бедный русский
народ! Некому возвысить голос в его защиту! Посудите сами, могу ли я, по
совести, молчать.
Святых включали в заговоры, чтоб не смущать
совести верующих, а под незнакомыми язычникам бесами
народ, по наставлениям церковных пастырей, стал разуметь древних богов своих.
— Разве что приказчика, — сказала Манефа. — Только народ-от ноне каков стал!..
Совести нет ни в ком — как раз оберут.
Звон медный несётся, гудит над Москвой;
Царь в смирной одежде трезвонит;
Зовёт ли обратно он прежний покой
Иль
совесть навеки хоронит?
Но часто и мерно он в колокол бьёт,
И звону внимает московский
народ,
И молится, полный боязни,
Чтоб день миновался без казни.
Бедные, несчастные, бессмысленные
народы, упорные в своем зле, слепые к своему добру, вы позволяете отбирать от вас лучшую часть вашего дохода, грабить ваши поля, ваши дома; вы живете так, как будто всё это принадлежит не вам, позволяя отнимать у вас вашу
совесть, соглашаясь быть убийцами.
Люди враждуют друг с другом и знают, что это нехорошо, и вот, чтобы обмануть себя, заглушить в себе
совесть, придумывают оправдания своей враждебности. Одно из таких оправданий — это то, что я лучше других людей, а они не понимают этого, и вот от этого я не могу сходиться с ними; другое оправдание — это то, что моя семья лучше других семей; третье — что мое сословие лучше других сословий; четвертое — что мой
народ лучше других
народов.
1) Для того, чтобы человеку хорошо прожить свою жизнь, ему надо знать, что он должен и чего не должен делать. Для того, чтобы знать это, ему надо понимать, что такое он сам и тот мир, среди которого он живет. Об этом учили во все времена самые мудрые и добрые люди всех
народов. Учения эти все в самом главном сходятся между собою, сходятся и с тем, что говорят каждому человеку его разум и
совесть. Учение это такое...
— Ничего себе. Где лучше, где хуже, но в общем довольно порядочно. Уж на что коммунисты: ведь это все
народ, что называется, ni foi, ni loi [Ни стыда, ни
совести (фр.).], однако Свитка и с тех ухитрился слупить малую толику.
Принципы растеряны, враги гораздо ревностнее стоят за то, за что хотели ратовать их друзья; земельный надел
народа, равноправие всех и каждого пред лицом закона, свобода
совести и слова, — все это уже отстаивают враги, и спорить приходится разве только «о бревне, упавшем и никого не убившем», а между тем враги нужны, и притом не те враги, которые действительно враждебны честным стремлениям к равноправию и свободе, а они, какие-то неведомые мифические враги, преступлений которых нигде нет, и которые просто называются они.
Это достаточно свидетельствует о том, что не в
народе центр
совести.
Но это конкретно-универсальное содержание личности никогда не означает, что она помещает свою
совесть и своё сознание в общество, в государство,
народ, класс, партию, церковь, как социальный институт.
Но я с горечью увидел, что в этом лагере также не было уважения к достоинству личности и освобождение
народа слишком часто сочеталось с порабощением человека и его
совести.
Личность, как экзистенциальный центр, как центр сознания и
совести, может противостоять
народу.
Утопия совершенного общества в условиях нашего мира, утопия священного царства и священной власти, утопия совершенной и абсолютной общей воли
народа или пролетариата, утопия абсолютной справедливости и абсолютного братства сталкивается с верховной ценностью личности, с личной
совестью и личным достоинством, со свободой духа и
совести.
Это не значит, что для того, чтобы нравственное суждение было правдивым, свободным и первородным, личность должна себя изолировать от всех социальных, сверхличных образований и целостей, от своей семьи, своего
народа, своей церкви и т. д., но это значит, что личность должна в первородном акте своей
совести отделить правду от лжи в оценках давящих ее социальных группировок.
— А что они с
народом сделали, — с великим, прекрасным русским
народом! Вытравили
совесть, вырвали душу, в жадного грабителя превратили, и звериное сердце вложили в грудь.
Живо вспомнились ему все переходы их бесед в Кладенце… С того времени многое запало ему в
совесть, под горячим обаянием веры в
народ и жалости к нему этого горюна, считающего себя теперь счастливцем.
Характерною чертою народничества, как течения чисто интеллигентского, он считал «болезнь
совести», особенностью социал-демократизма — «болезнь чести»: старый народник-интеллигент шел в революцию вследствие поруганной
совести — нужно бороться за страдающий и угнетенный
народ.
Из старших писателей-художников самым большим влиянием пользовался Глеб Успенский. Его страдальческое лицо с застывшим ужасом в широко раскрытых глазах отображает всю его писательскую деятельность. Сознание глубокой вины перед
народом, сплошная, непрерывно кровоточащая рана
совести, ужасы неисчерпаемого народного горя, обступающие душу бредовыми привидениями, полная безвыходность, безнадежное отсутствие путей.
Несмотря на консервативный элемент своего миросозерцания, славянофилы были горячими защитниками свободы личности, свободы
совести, мысли, слова и своеобразными демократами, признавали принцип верховенства
народа.
Вся Россия, весь русский
народ оказался подчиненным не только диктатуре коммунистической партии, ее центральному органу, но и доктрине коммунистического диктатора в своей мысли и своей
совести.
Работа
совести происходит в привилегированных классах, в дворянстве, работа же чести, требование признания человеческого достоинства происходит в
народе, в низших, угнетенных классах.
Эта, окончившаяся пагубно и для Новгорода, и для самого грозного опричника, затея была рассчитана, во-первых, для сведения старых счетов «царского любимца» с новгородским архиепископом Пименом, которого, если не забыл читатель, Григорий Лукьянович считал укрывателем своего непокорного сына Максима, а во-вторых, для того, чтобы открытием мнимого важного заговора доказать необходимость жестокости для обуздания предателей, будто бы единомышленников князя Владимира Андреевича, и тем успокоить просыпавшуюся по временам, в светлые промежутки гнетущей болезни,
совесть царя, несомненно видевшего глубокую скорбь
народа по поводу смерти близкого царского родича от руки его венценосца, — скорбь скорее не о жертве, неповинно, как были убеждены и почти открыто высказывали современники, принявшей мученическую кончину, а о палаче, перешедшем, казалось, предел возможной человеческой жестокости.
Когда крестный ход приближался к монастырю, я заметил среди избранных Александра Иваныча. Он стоял впереди всех и, раскрыв рот от удовольствия, подняв вверх правую бровь, глядел на процессию. Лицо его сияло; вероятно, в эти минуты, когда кругом было столько
народу и так светло, он был доволен и собой, и новой верой, и своею
совестью.
Самодержавный
народ может насиловать
совесть людей, может лишать какой угодно свободы.
Главное же то, что меня никто не приставлял к делу прокормления сорока миллионов живущего в таких-то пределах
народа, и я, очевидно, не могу достигнуть внешней цели прокормления и избавления от несчастий таких-то людей, а приставлен я к своей душе, к тому, чтобы свою жизнь провести как можно ближе к тому, что мне указывает моя
совесть.
Главное же потому, что только благодаря этой страшной мере все чаще и чаще стала употребляться вернее всего развращающая людей, противная христианскому духу русского
народа и не признанная до этого в нашем законодательстве смертная казнь, составляющая величайшее, запрещенное Богом и
совестью человека преступление.