Неточные совпадения
Вздрогнула я, одумалась.
—
Нет, — говорю, — я Демушку
Любила, берегла… —
«А зельем не поила ты?
А мышьяку не сыпала?»
—
Нет! сохрани Господь!.. —
И тут я покорилася,
Я в ноги поклонилася:
— Будь жалостлив, будь добр!
Вели без поругания
Честному погребению
Ребеночка предать!
Я мать ему!.. — Упросишь ли?
В груди у них
нет душеньки,
В глазах у них
нет совести,
На шее —
нет креста!
— Да уж вы как ни делайте, он коли лентяй, так всё будет чрез пень колоду валить. Если
совесть есть, будет работать, а
нет — ничего не сделаешь.
— Петр Дмитрич! — жалостным голосом начал было опять Левин, но в это время вышел доктор, одетый и причесанный. «
Нет совести у этих людей, — подумал Левин. — Чесаться, пока мы погибаем!»
—
Нет; но, во всяком случае, не стоит благодарности, — отвечал я, не имея точно на
совести никакого благодеяния.
—
Нет, брат! она такая почтенная и верная! Услуги оказывает такие… поверишь, у меня слезы на глазах.
Нет, ты не держи меня; как честный человек, поеду. Я тебя в этом уверяю по истинной
совести.
В других домах рассказывалось это несколько иначе: что у Чичикова
нет вовсе никакой жены, но что он, как человек тонкий и действующий наверняка, предпринял, с тем чтобы получить руку дочери, начать дело с матери и имел с нею сердечную тайную связь, и что потом сделал декларацию насчет руки дочери; но мать, испугавшись, чтобы не совершилось преступление, противное религии, и чувствуя в душе угрызение
совести, отказала наотрез, и что вот потому Чичиков решился на похищение.
И снова, преданный безделью,
Томясь душевной пустотой,
Уселся он — с похвальной целью
Себе присвоить ум чужой;
Отрядом книг уставил полку,
Читал, читал, а всё без толку:
Там скука, там обман иль бред;
В том
совести, в том смысла
нет;
На всех различные вериги;
И устарела старина,
И старым бредит новизна.
Как женщин, он оставил книги,
И полку, с пыльной их семьей,
Задернул траурной тафтой.
—
Нет уж, это что же, — вдруг заметила одна из группы, качая головой на Дуклиду. — Это уж я и не знаю, как это так просить! Я бы, кажется, от одной только
совести провалилась…
— Из странности.
Нет, вот что я тебе скажу. Я бы эту проклятую старуху убил и ограбил, и уверяю тебя, что без всякого зазору
совести, — с жаром прибавил студент.
— Конечно, рассказали,
Она не то чтобы мне именно во вред
Потешилась, и правда или
нет —
Ей всё равно, другой ли, я ли,
Никем по
совести она не дорожит.
— А я — верю. Сам видел, как старухи кровь заговаривают. И, по-моему, философия — заговор на
совесть, на успокоение встревоженной
совести.
Нет?
— Послушай, Михей Андреич, уволь меня от своих сказок; долго я, по лености, по беспечности, слушал тебя: я думал, что у тебя есть хоть капля
совести, а ее
нет. Ты с пройдохой хотел обмануть меня: кто из вас хуже — не знаю, только оба вы гадки мне. Друг выручил меня из этого глупого дела…
— Ах,
нет, Ольга! Ты несправедлива. Ново, говорю я, и потому некогда, невозможно было образумиться. Меня убивает
совесть: ты молода, мало знаешь свет и людей, и притом ты так чиста, так свято любишь, что тебе и в голову не приходит, какому строгому порицанию подвергаемся мы оба за то, что делаем, — больше всего я.
Ее эти взгляды Тушина обдавали ужасом. «Не узнал ли? не слыхал ли он чего? — шептала ей
совесть. — Он ставит ее так высоко, думает, что она лучше всех в целом свете! Теперь она молча будет красть его уважение…» «
Нет, пусть знает и он! Пришли бы хоть новые муки на смену этой ужасной пытке — казаться обманщицей!» — шептало в ней отчаяние.
—
Нет, не имеет. Я небольшой юрист. Адвокат противной стороны, разумеется, знал бы, как этим документом воспользоваться, и извлек бы из него всю пользу; но Алексей Никанорович находил положительно, что это письмо, будучи предъявлено, не имело бы большого юридического значения, так что дело Версилова могло бы быть все-таки выиграно. Скорее же этот документ представляет, так сказать, дело
совести…
«Ведь вы никто так не сделаете, ведь вы не предадите себя из-за требований чести и долга; ведь у вас ни у кого
нет такой чуткой и чистой
совести?
Но Хиония Алексеевна была уже за порогом, предоставив Привалову бесноваться одному. Она была довольна, что наконец проучила этого миллионера, из-за которого она перенесла на своей собственной спине столько человеческой несправедливости. Чем она не пожертвовала для него — и вот вам благодарность за все труды, хлопоты, неприятности и даже обиды. Если бы не этот Привалов, разве Агриппина Филипьевна рассорилась бы с ней?..
Нет, решительно нигде на свете
нет ни
совести, ни справедливости, ни признательности!
«На одно-де хватило
совести, а на другое
нет».
Но этого он не прибавил: на одно
совести хватило, а на другое
нет?
Нет ничего обольстительнее для человека, как свобода его
совести, но
нет ничего и мучительнее.
Ну и кто же выиграл, выиграли одни бессовестные, потому что ж ему за угрызения
совести, когда и совести-то
нет вовсе.
С хлебом тебе давалось бесспорное знамя: дашь хлеб, и человек преклонится, ибо ничего
нет бесспорнее хлеба, но если в то же время кто-нибудь овладеет его
совестью помимо тебя — о, тогда он даже бросит хлеб твой и пойдет за тем, который обольстит его
совесть.
—
Нет, Александр, я хорошо сделал, что позвал тебя, — сказал Лопухов: — опасности
нет, и вероятно не будет; но у меня воспаление в легких. Конечно, я и без тебя вылечился бы, но все-таки навещай. Нельзя, нужно для очищения
совести: ведь я не бобыль, как ты.
В это время дверь одного из шалашей отворилась, и старушка в белом чепце, опрятно и чопорно одетая, показалась у порога. «Полно тебе, Степка, — сказала она сердито, — барин почивает, а ты знай горланишь;
нет у вас ни
совести, ни жалости». — «Виноват, Егоровна, — отвечал Степка, — ладно, больше не буду, пусть он себе, наш батюшка, почивает да выздоравливает». Старушка ушла, а Степка стал расхаживать по валу.
Такого круга людей талантливых, развитых, многосторонних и чистых я не встречал потом нигде, ни на высших вершинах политического мира, ни на последних маковках литературного и артистического. А я много ездил, везде жил и со всеми жил; революцией меня прибило к тем краям развития, далее которых ничего
нет, и я по
совести должен повторить то же самое.
—
Нет, это не по-моему: я держу свое слово; что раз сделал, тому и навеки быть. А вот у хрыча Черевика
нет совести, видно, и на полшеляга: сказал, да и назад… Ну, его и винить нечего, он пень, да и полно. Все это штуки старой ведьмы, которую мы сегодня с хлопцами на мосту ругнули на все бока! Эх, если бы я был царем или паном великим, я бы первый перевешал всех тех дурней, которые позволяют себя седлать бабам…
Все признавали, от мелкого торговца до губернского начальства, что
нет такой силы, которая бы заставила судью покривить душою против
совести и закона, но… и при этом находили, что если бы судья вдобавок принимал умеренные «благодарности», то было бы понятнее, проще и вообще «более по — людски»…
Если здесь
нет на тебя суда, — но пред судиею, не ведающим лицеприятия, давшим некогда и тебе путеводителя благого,
совесть, но коего развратный твой рассудок давно изгнал из своего жилища, из сердца твоего.
Приложите то же самое к помещику, к чиновнику «темного царства», к кому хотите, — выйдет все то же: все в военном положении, и никого
совесть не мучит за обман и присвоение чужого оттого именно, что ни у кого
нет нравственных убеждений, а все живут сообразно с обстоятельствами.
— Кажется, я очень хорошо вас понимаю, Лукьян Тимофеевич: вы меня, наверно, не ждали. Вы думали, что я из моей глуши не подымусь по вашему первому уведомлению, и написали для очистки
совести. А я вот и приехал. Ну, полноте, не обманывайте. Полноте служить двум господам. Рогожин здесь уже три недели, я всё знаю. Успели вы ее продать ему, как в тогдашний раз, или
нет? Скажите правду.
Если же вы не захотите нас удовлетворить, то есть ответите:
нет, то мы сейчас уходим, и дело прекращается; вам же в глаза говорим, при всех ваших свидетелях, что вы человек с умом грубым и с развитием низким; что называться впредь человеком с честью и
совестью вы не смеете и не имеете права, что это право вы слишком дешево хотите купить.
Но мы именно понимаем, что если тут
нет права юридического, то зато есть право человеческое, натуральное; право здравого смысла и голоса
совести, и пусть это право наше не записано ни в каком гнилом человеческом кодексе, но благородный и честный человек, то есть всё равно что здравомыслящий человек, обязан оставаться благородным и честным человеком даже и в тех пунктах, которые не записаны в кодексах.
— Видал я господ всяких, Степан Романыч, а все-таки не пойму их никак… Не к тебе речь говорится, а вообще. Прежнее время взять, когда мужики за господами жили, — правильные были господа, настоящие: зверь так зверь, во всю меру, добрый так добрый, лакомый так лакомый. А все-таки не понимал я, как это всякую
совесть в себе загасить… Про нынешних и говорить нечего: он и зла-то не может сделать, засилья
нет, а так, одно званье что барин.
— Других?
Нет, уж извините, Леонид Федорыч, других таких-то вы днем с огнем не сыщете… Помилуйте, взять хоть тех же ключевлян! Ах, Леонид Федорович, напрасно-с… даже весьма напрасно: ведь это полное разорение. Сила уходит, капитал, которого и не нажить… Послушайте меня, старика, опомнитесь. Ведь это похуже крепостного права, ежели уж никакого житья не стало… По душе надо сделать… Мы наказывали, мы и жалели при случае. Тоже в каждом своя
совесть есть…
—
Нет, вы прежде объясните мне, как, верно я говорю или
нет? Или неправильно я рассуждаю? А! Ну какое вы об этом имеете расположение? Пущай вы и приезжий человек, а я вот на вашу
совесть пущаюсь. Ведь вы хоть и приезжий, а все же ведь вы можете же какое-нибудь рассуждение иметь.
— Пфуй! Что это за безобразие? — кричит она начальственно. — Сколько раз вам повторять, что нельзя выскакивать на улицу днем и еще — пфуй! ч — в одном белье. Не понимаю, как это у вас
нет никакой
совести. Порядочные девушки, которые сами себя уважают, не должны вести себя так публично. Кажутся, слава богу, вы не в солдатском заведении, а в порядочном доме. Не на Малой Ямской.
Нет ни лжи, ни лицемерия, ни ханжества,
нет никаких сделок ни с общественным мнением, ни с навязчивым авторитетом предков, ни с своей
совестью.
—
Нет, и вы в глубине души вашей так же смотрите, — возразил ему Неведомов. — Скажите мне по
совести: неужели вам не было бы тяжело и мучительно видеть супругу, сестру, мать, словом, всех близких вам женщин — нецеломудренными? Я убежден, что вы с гораздо большею снисходительностью простили бы им, что они дурны собой, недалеки умом, необразованны. Шекспир прекрасно выразил в «Гамлете», что для человека одно из самых ужасных мучений — это подозревать, например, что мать небезупречна…
—
Нет, я знаю очень хорошо, что ты немножко сердишься и тебе это неприятно, но честью тебя заверяю, что тут, кроме чувства
совести, ничего другого
нет.
—
Нет; во-первых, меня успокаивает сознание моего собственного превосходства; во-вторых, я служу потому только, что все служат. Что же в России делать, кроме службы! И я остаюсь в этом звании, пока не потребуют от меня чего-нибудь противного моей
совести; но заставь меня хоть раз что-нибудь сделать, я сейчас же выхожу в отставку. (Картавленья нисколько уже было не слыхать в произношении полковника.)
Увы! тут вовсе
нет никакой двойной морали, а что касается до угрызений
совести, то самая надежда на них оказывается пустым ребячеством.
Нет ли в их поступке двойной морали, притворства, порочного действия, за которые их должны были бы преследовать угрызения
совести?
Все мелкие виды грабежа, производимые над живым материалом и потому сопровождаемые протестом в форме оханья и криков, он предоставляет сыну Николашеньке и приказчикам, сам же на будущее время исключительно займется грабежом «отвлеченным», не сопряженным с оханьями и криками, но дающим в несколько часов рубль на рубль."И голова у тебя слободка, и
совесть чиста — потому"разговоров
нет!" — так, я уверен, рассуждает он в настоящее время.
— "Но это обыкновеннаяего подпись? всегдаон подписывался таким образом?"–«
Нет… да… болезнь…» — «Следовательно-с?..» Баба мнется, краснеет, бледнеет…"Достаточно, — говорю я, — я не желаю искушать вашу
совесть.
—
Нет,
нет! — заговорила она, отрицательно качая головой. — Не могу поверить. Они — за
совесть.
— Подождите, Ромашов. Поглядите мне в глаза. Вот так.
Нет, вы не отворачивайтесь, смотрите прямо и отвечайте по чистой
совести. Разве вы верите в то, что вы служите интересному, хорошему, полезному делу? Я вас знаю хорошо, лучше, чем всех других, и я чувствую вашу душу. Ведь вы совсем не верите в это.
Нам дела
нет до того, что такое этот человек, который стоит перед нами, мы не хотим знать, какая черная туча тяготеет над его
совестью, — мы видим, что перед нами арестант, и этого слова достаточно, чтоб поднять со дна души нашей все ее лучшие инстинкты, всю эту жажду сострадания и любви к ближнему, которая в самом извращенном и безобразном субъекте заставляет нас угадывать брата и человека со всеми его притязаниями на жизнь человеческую и ее радости и наслаждения [67].
Нет, у меня такое глубокое убеждение в совершенной ненужности вмешательства, что и управляющий мой существует только для вида, для очистки
совести, чтоб не сказали, что овцы без пастыря ходят…
Я не схожу в свою
совесть, я не советуюсь с моими личными убеждениями; я смотрю на то только, соблюдены ли все формальности, и в этом отношении строг до педантизма. Если есть у меня в руках два свидетельские показания, надлежащим порядком оформленные, я доволен и пишу: есть, — если
нет их — я тоже доволен и пишу:
нет. Какое мне дело до того, совершено ли преступление в действительности или
нет! Я хочу знать, доказано ли оно или не доказано, — и больше ничего.
— Нет-с, это, — отвечаю, — мало ли что добрый, это так нельзя, потому что это у меня может на
совести остаться: вы защитник отечества, и вам, может быть, сам государь «вы» говорил.