Неточные совпадения
Задумались головотяпы: надул курицын сын рукосуй! Сказывал, нет этого князя глупее — ан он умный! Однако воротились домой и опять стали сами собой устраиваться. Под дождем онучи сушили,
на сосну Москву
смотреть лазили. И все нет как нет порядку, да и полно. Тогда надоумил всех Пётра Комар.
Тетушка, остановясь, позвала его, он быстро побежал вперед, а Самгин, чувствуя себя лишним, свернул
на боковую дорожку аллеи, — дорожка тянулась между молодых
сосен куда-то вверх. Шел Самгин медленно,
смотрел под ноги себе и думал о том, какие странные люди окружают Марину: этот кучер, Захарий, Безбедов…
Он был как будто один в целом мире; он
на цыпочках убегал от няни, осматривал всех, кто где спит; остановится и осмотрит пристально, как кто очнется, плюнет и промычит что-то во сне; потом с замирающим сердцем взбегал
на галерею, обегал по скрипучим доскам кругом, лазил
на голубятню, забирался в глушь сада, слушал, как жужжит жук, и далеко следил глазами его полет в воздухе; прислушивался, как кто-то все стрекочет в траве, искал и ловил нарушителей этой тишины; поймает стрекозу, оторвет ей крылья и
смотрит, что из нее будет, или проткнет сквозь нее соломинку и следит, как она летает с этим прибавлением; с наслаждением, боясь дохнуть, наблюдает за пауком, как он
сосет кровь пойманной мухи, как бедная жертва бьется и жужжит у него в лапах.
Он пошел поскорее лесом, отделявшим скит от монастыря, и, не в силах даже выносить свои мысли, до того они давили его, стал
смотреть на вековые
сосны по обеим сторонам лесной дорожки.
Помада
смотрит на дымящиеся тонким парочком верхушки сокольницкого бора и видит, как по вершинкам
сосен ползет туманная пелена, и все она редеет, редеет и, наконец, исчезает вовсе, оставляя во всей утренней красоте иглистую
сосну, а из-за окраины леса опять выходит уже настоящая Лиза, такая, в самом деле, хорошая, в белом платье с голубым поясом.
Если
смотреть на Рассыпной Камень снизу, так и кажется, что по откосам горы ели, пихты и
сосны поднимаются отдельными ротами и батальонами, стараясь обогнать друг друга.
—
Смотрите, какая славная
сосна! — восклицала Софья, указывая матери
на дерево. Мать останавливалась и
смотрела, —
сосна была не выше и не гуще других.
Рыбушкин (почти засыпает). Ну да… дда! и убью! ну что ж, и убью! У меня, брат Сашка, в желудке жаба, а в сердце рана… и все от него… от этого титулярного советника… так вот и
сосет, так и
сосет… А ты
на нее не
смотри… чаще бей… чтоб помнила, каков муж есть… а мне… из службы меня выгнали… а я, ваше высоко… ваше высокопревосходительство… ишь длинный какой — ей-богу, не виноват… это она все… все Палашка!.. ведьма ты! ч-ч-ч-е-орт! (Засыпает; Дернов уводит его.)
В согласность с этою жизненною практикой выработалась у нас и наружность. Мы
смотрели тупо и невнятно, не могли произнести сряду несколько слов, чтобы не впасть в одышку, топырили губы и как-то нелепо шевелили ими, точно сбираясь
сосать собственный язык. Так что я нимало не был удивлен, когда однажды
на улице неизвестный прохожий, завидевши нас, сказал: вот идут две идеально-благонамеренные скотины!
Хорошо сидеть с ними и, слушая простое, понятное,
смотреть на берега Камы,
на сосны, вытянутые, как медные струны,
на луга, где от половодья остались маленькие озера и лежат, как куски разбитого зеркала, отражая синее небо.
В первый день пасхи он пошёл
на кладбище христосоваться с Палагою и отцом. С тихой радостью увидел, что его посадки принялись: тонкие сучья берёз были густо унизаны почками,
на концах лап
сосны дрожали жёлтые свечи, сверкая
на солнце золотыми каплями смолы. С дёрна могилы робко
смотрели в небо бледно-лиловые подснежники, качались атласные звёзды первоцвета, и уже набухал жёлтый венец одуванчика.
И ушёл
на кладбище
посмотреть, целы ли берёзы над могилой Палаги. Две из них через несколько дней после посадки кто-то сломал, а одну выдрал с корнем и утащил. Матвей посадил новые деревья, прибавив к ним молодую
сосну, обнёс могилу широкой оградой и поставил в ней скамью.
Но казачок уже давно отнес поднос и графин
на место, и остаток селедки съел, и уже успел
соснуть, прикорнув к барскому пальто, а Увар Иванович все еще держал платок перед собою
на растопыренных пальцах и с тем же усиленным вниманием
посматривал то в окно, то
на пол и стены.
Он
посмотрел на заалевшее небо,
на две молодые могучие
сосны, стоявшие особняком от остальных деревьев, подумал: «Днем
сосны синеватые бывают, а какие они великолепно зеленые вечером», — и отправился в сад, с тайною надеждой встретить там Елену.
Маляр облокотился
на стол, а голову вскинул вверх и стал
смотреть на гору, где
на самом обрыве стоят, качая ветвями, огромные
сосны.
Потом поднял голову,
посмотрел на небо, как в небе орел ширяет, как ветер темные тучи гоняет. Наставил ухо, послушал, как высокие
сосны шумят.
Это была головка ее младшего сына, который тихо
сосал грудь и
на которого она
смотрела в какой-то забывчивости.
Мы скоро нашли Лыска. Он стоял перед громадной
сосной и отчаянно заливался. Белку я скоро разыскал. Она сидела
на сучке в средине
сосны и
смотрела на нас совершенно спокойно.
Спи, Аленушка, сейчас сказка начинается. Вон уже в окно
смотрит высокий месяц; вон косой заяц проковылял
на своих валенках; волчьи глаза засветились желтыми огоньками; медведь Мишка
сосет свою лапу. Подлетел к самому окну старый Воробей, стучит носом о стекло и спрашивает: скоро ли? Все тут, все в сборе, и все ждут Аленушкиной сказки.
Не спеша, честно взвешивая тяжесть всех слов, какие необходимо сказать сыну, отец пошёл к нему, приминая ногами серые былинки, ломко хрустевшие. Сын лежал вверх спиною, читал толстую книгу, постукивая по страницам карандашом;
на шорох шагов он гибко изогнул шею,
посмотрел на отца и, положив карандаш между страниц книги, громко хлопнул ею; потом сел, прислонясь спиной к стволу
сосны, ласково погладив взглядом лицо отца. Артамонов старший, отдуваясь, тоже присел
на обнажённый, дугою выгнутый корень.
Отец подойдет, — оторвется от груди, перегнется весь назад,
посмотрит на отца, засмеется, — точно уж и бог знает как смешно, — и опять, опять
сосать примется.
— Ну, — проговорил Мартын Петрович и задумался. — Ну, — начал он опять, — так не хотите ли гумно
посмотреть, полюбопытствовать? Вас Володька проводит. — Эй, Володька! — крикнул он своему зятю, который все еще расхаживал по двору с моею лошадью, — проводи вот их
на гумно… и вообще… покажь мое хозяйство. А мне
соснуть надо! Так-то! Счастливо оставаться!
Там, услыхав девичьи голоса
на огороде, он пробрался осторожно к задней стене, нашёл в ней щель и стал
смотреть: девки собрались в тени, под
сосной; тонкая, худощавая Наталья уже лежала
на земле, вверх лицом, заложив руки за голову, Христина чистила зубы былинкой, присев
на стол и болтая голою ногой, а Сорокина, сидя
на земле, опираясь затылком о край стола, вынула левую грудь и, сморщив лицо, разглядывала тёмные пятна
на ней.
Сменясь с дежурства, усталый, Орлов вышел
на двор барака и прилёг у стены его под окном аптеки. В голове у него шумело, под ложечкой
сосало, ноги болели ноющей болью. Ни о чём не думалось и ничего не хотелось, он вытянулся
на дёрне,
посмотрел в небо, где стояли пышные облака, богато украшенные красками заката, и уснул, как убитый.
Действительно, шагах в десяти от горящей
сосны ясно обрисовывался силуэт, в котором можно было с первого взгляда узнать фигуру Овцебыка. Он стоял, заложа руки за спину, и, подняв голову,
смотрел на горевшие сучья.
Посмотрели в окно, а как раз напротив,
на том берегу озера, словно колоссальная свечка, теплилась старая сухостойная
сосна, давно одиноко торчавшая
на голом песчаном холме.
На другой же день добрые поселяне пускали в лес скот, объедавший дочиста молодняк, драли лыко с нежных, неокрепших деревьев, валили для какого-нибудь забора или оконницы строевые ели, просверливали стволы берез для вытяжки весеннего сока
на квас, курили в сухостойном лесу и бросали спички
на серый высохший мох, вспыхивающий, как порох, оставляли непогашенными костры, а мальчишки-пастушонки, те бессмысленно поджигали у
сосен дупла и трещины, переполненные смолою, поджигали только для того, чтобы
посмотреть, каким веселым, бурливым пламенем горит янтарная смола.
Вороны сидели
на высокой
сосне и
смотрели сверху
на их борьбу, и очень беспокоились.
Была глубокая осень, когда Attalea выпрямила свою вершину в пробитое отверстие. Моросил мелкий дождик пополам со снегом; ветер низко гнал серые клочковатые тучи. Ей казалось, что они охватывают ее. Деревья уже оголились и представлялись какими-то безобразными мертвецами. Только
на соснах да
на елях стояли темно-зеленые хвои. Угрюмо
смотрели деревья
на пальму. «Замерзнешь! — как будто говорили они ей. — Ты не знаешь, что такое мороз. Ты не умеешь терпеть. Зачем ты вышла из своей теплицы?»
Евпраксия Васильевна вежливо
смотрела на небо — летом они играли
на террасе — и, хотя небо было чистое и верхушки
сосен золотели, замечала...
Задумалась она, руку ему протянула; он руку-то взял, а она в лицо ему посмотрела-посмотрела, да и говорит: «Да, вы, пожалуй, и правы!» А я стою, как дурак,
смотрю, а у самого так и
сосет что-то у сердца, так и подступает. Потом обернулась ко мне,
посмотрела на меня без гнева и руку подала. «Вот, говорит, что я вам скажу: враги мы до смерти… Ну, да бог с вами, руку вам подаю, — желаю вам когда-нибудь человеком стать — вполне, не по инструкции… Устала я», — говорит ему.
Но Дуня ничего не понимала.
Смотрела, как зачарованная, то
на сверкающий под солнцем залив, то
на хвойные лучистые шапки
сосен, сбегавшие вниз по склону к обрыву, то
на дачу баронессы, настоящий дворец с разбитым вокруг него садом. И опять
на море,
на сосны,
на раскинувшийся над нею голубой простор.
Ни просвета, ни опоры, ни в себе, ни под собою, вот что заглодало ее, точно предсмертная агония, когда она после припадка лежала уже
на боку у той же
сосны и
смотрела в чащу леса, засиневшего от густых сумерек.
Стояло такое же солнечное и теплое утро, как и тогда… Он сел под одну из
сосен вала и
смотрел вдаль,
на загиб реки и волнистое нагорное прибрежье. Как-то особенно, почти болезненно влекло его к знакомству с Аршауловым.
И странно мне
смотреть на Наталью Федоровну. Сутулая, с желто-темным лицом. Через бегающие глаза из глубины
смотрит растерянная, съежившаяся печаль, не ведающая своих истоков. И всегда под мышкой у нее огромная книга «Критика отвлеченных начал» Владимира Соловьева. Сидит у себя до двух, до трех часов ночи; согнувшись крючком, впивается в книгу. Часто лежит с мигренями. Отдышится — и опять в книгу.
Сосет,
сосет, и думает — что-нибудь высосет.
Хрущ глаза поднял, нацелился в купеческого второй гильдии сына, неловко тому стало. И дрозд тоже тараканов своих бросил,
смотрит на солдата: каждый, мол, день чистые гости ходят, а такого обалдуя еще не бывало.
Пососал скоропомощный язык, сплюнул.
Я припал к окороку, и грыз и
сосал сырое мясо, стараясь утолить терзавший меня голод, и в то же время
смотрел на моего избавителя.