Неточные совпадения
Ему не собрать народных рукоплесканий, ему не зреть признательных слез и единодушного восторга взволнованных им душ; к нему не полетит навстречу шестнадцатилетняя девушка с закружившеюся головою и геройским увлечением; ему не позабыться в
сладком обаянье им же исторгнутых
звуков; ему не избежать, наконец, от современного суда, лицемерно-бесчувственного современного суда, который назовет ничтожными и низкими им лелеянные созданья, отведет ему презренный угол в ряду писателей, оскорбляющих человечество, придаст ему качества им же изображенных героев, отнимет от него и сердце, и душу, и божественное пламя таланта.
Пушкин говорил слова, которые так возмущали в 60-е годы:"…Мы рождены для вдохновенья, для
звуков сладких и молитв».
Музыка по-прежнему долетала до нас,
звуки ее казались
слаще и нежнее; огни зажглись в городе и над рекою.
Шепот ветра в моих ушах, тихое журчанье воды за кормою меня раздражали, и свежее дыханье волны не охлаждало меня; соловей запел на берегу и заразил меня
сладким ядом своих
звуков.
Трудно пересказать, какое
сладкое впечатление производят на сердце охотника эти неясные
звуки, этот неопределенный шум, означающий начало прилета птицы, обещающий скорое наступление весны после долгой нестерпимо надоевшей зимы, которая доводила до отчаяния охотника своею бесконечностью…
Паншин возражал ей; она с ним не соглашалась… но, странное дело! — в то самое время, как из уст ее исходили слова осуждения, часто сурового,
звук этих слов ласкал и нежил, и глаза ее говорили… что именно говорили эти прелестные глаза — трудно было сказать; но то были не строгие, не ясные и
сладкие речи.
Давно Лаврецкий не слышал ничего подобного:
сладкая, страстная мелодия с первого
звука охватывала сердце; она вся сияла, вся томилась вдохновением, счастьем, красотою, она росла и таяла; она касалась всего, что есть на земле дорогого, тайного, святого; она дышала бессмертной грустью и уходила умирать в небеса.
Но овладевшее им чувство робости скоро исчезло: в генерале врожденное всем русским добродушие еще усугублялось тою особенного рода приветливостью, которая свойственна всем немного замаранным людям; генеральша как-то скоро стушевалась; что же касается до Варвары Павловны, то она так была спокойна и самоуверенно-ласкова, что всякий в ее присутствии тотчас чувствовал себя как бы дома; притом от всего ее пленительного тела, от улыбавшихся глаз, от невинно-покатых плечей и бледно-розовых рук, от легкой и в то же время как бы усталой походки, от самого
звука ее голоса, замедленного,
сладкого, — веяло неуловимой, как тонкий запах, вкрадчивой прелестью, мягкой, пока еще стыдливой, негой, чем-то таким, что словами передать трудно, но что трогало и возбуждало, — и уже, конечно, возбуждало не робость.
— Я уже видела мсьё Вольдемара, — начала она. (Серебристый
звук ее голоса пробежал по мне каким-то
сладким холодком.) — Вы мне позволите так называть вас?
О горе, слезах, бедствиях он знал только по слуху, как знают о какой-нибудь заразе, которая не обнаружилась, но глухо где-то таится в народе. От этого будущее представлялось ему в радужном свете. Его что-то манило вдаль, но что именно — он не знал. Там мелькали обольстительные призраки, но он не мог разглядеть их; слышались смешанные
звуки — то голос славы, то любви: все это приводило его в
сладкий трепет.
Множество пчел, ос и шмелей дружно и жадно гудело в их густых ветках, осыпанных золотыми цветами; сквозь полузакрытые ставни и опущенные сторы проникал в комнату этот немолчный
звук: он говорил о зное, разлитом во внешнем воздухе, — и тем
слаще становилась прохлада закрытого и уютного жилья.
Вспоминаю каждый твой шаг, улыбку, взгляд,
звук твоей походки.
Сладкой грустью, тихой, прекрасной грустью обвеяны мои последние воспоминания. Но я не причиню тебе горя. Я ухожу один, молча, так угодно было Богу и судьбе. «Да святится имя Твое».
Передонов стоял и ждал. Ему было грустно и страшно. Подумывал он убежать, да не решился и на это. Откуда-то очень издалека доносилась музыка: должно быть, предводителева дочь играла на рояле. Слабые, нежные
звуки лились в вечернем тихом, темном воздухе, наводили грусть, рождали
сладкие мечты.
Взвыла спросонья собака, укушенная блохой или увидавшая страшный сон, зашелестела трава — прошёл ёж, трижды щёлкнув челюстями; но
звуки эти, неожиданные и ненужные, ничего не поколебали в тёмном, устоявшемся молчании душной ночи, насыщенном одуряющим,
сладким запахом липового цвета.
Собственно говоря, он любил в ней не искусство, не формы, в которых она выражается (симфонии и сонаты, даже оперы наводили на него уныние), а ее стихию: любил те смутные и
сладкие, беспредметные и всеобъемлющие ощущения, которые возбуждаются в душе сочетанием и переливами
звуков.
Чайку напьемся, машину послушаем, ибо душа требует простора, трубных
звуков и
сладкого забвения.
Достаточно уже ничтожного
звука, чтобы докучливо потревожить
сладкую задумчивость.
Только ночью, с усталыми, изломанными членами, он забывался
сладкой грезой. Но в пять часов утра голос дневального «шоштая рота, вставай!» да
звук барабана или рожка, наяривавшего утреннюю зорю, погружал его снова в неприглядную действительность солдатской жизни.
С большим трудом уступала она иногда просьбам тетки позволить мне посмотреть на них; тетка же, как деревенская девушка, все это очень любила; она устраивала иногда святочные игры и песни у себя в комнате, и
сладкие, чарующие
звуки народных родных напевов, долетая до меня из третьей комнаты, волновали мое сердце и погружали меня в какое-то непонятное раздумье.
В пространстве синего эфира
Один из ангелов святых
Летел на крыльях золотых,
И душу грешную от мира
Он нес в объятиях своих.
И
сладкой речью упованья
Ее сомненья разгонял,
И след проступка и страданья
С нее слезами он смывал.
Издалека уж
звуки рая
К ним доносилися — как вдруг,
Свободный путь пересекая,
Взвился из бездны адский дух.
Он был могущ, как вихорь шумный,
Блистал, как молнии струя,
И гордо в дерзости безумной
Он говорит: «Она моя...
Опять странный
звук вылетел изо рта Короткова. Он пошатнулся, ощутил на своих губах что-то
сладкое и мягкое, и огромные зрачки оказались у самых глаз Короткова.
А из саду все сильней и
слаще поднималась пахучая свежесть ночи, все торжественнее становились
звуки и тишина, и на небе чаще зажигались звезды.
Вдруг в нижнем этаже под балконом заиграла скрипка, и запели два нежных женских голоса. Это было что-то знакомое. В романсе, который пели внизу, говорилось о какой-то девушке, больной воображением, которая слышала ночью в саду таинственные
звуки и решила, что это гармония священная, нам, смертным, непонятная… У Коврина захватило дыхание, и сердце сжалось от грусти, и чудесная,
сладкая радость, о которой он давно уже забыл, задрожала в его груди.
Вся эта амальгама, озаренная поразительною сценическою красотою молодой актрисы, проникнутая внутренним огнем и чувством, передаваемая в
сладких и гремящих
звуках неподражаемого, очаровательного голоса, — производила увлечение, восторг и вырывала гром рукоплесканий.
Вмиг в голове у меня загорелась идея… да, впрочем, это был только миг, менее чем миг, как вспышка пороха, или уж переполнилась мера, и я вдруг теперь возмутился всем воскресшим духом моим, да так, что мне вдруг захотелось срезать наповал всех врагов моих и отмстить им за все и при всех, показав теперь, каков я человек; или, наконец, каким-нибудь дивом научил меня кто-нибудь в это мгновение средней истории, в которой я до сих пор еще не знал ни аза, и в закружившейся голове моей замелькали турниры, паладины, герои, прекрасные дамы, слава и победители, послышались трубы герольдов,
звуки шпаг, крики и плески толпы, и между всеми этими криками один робкий крик одного испуганного сердца, который нежит гордую душу
слаще победы и славы, — уж не знаю, случился ли тогда весь этот вздор в голове моей или, толковее, предчувствие этого еще грядущего и неизбежного вздора, но только я услышал, что бьет мой час.
Гражданин (читает)
«Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для
звуков сладких и молитв».
Блохин. «Мы рождены для вдохновенья, для
звуков сладких и молитв».
Творец! отдай ты мне назад
Ее улыбку, нежный взгляд,
Отдай мне свежие уста
И голос
сладкий как мечта,
Один лишь слабый
звук отдай…
Вы рождены для вдохновенья, для
звуков сладких и молитв, зачем же вы пускаетесь в житейские волнения, зачем преследуете какие-то цели, достижение которых вас, кажется, очень интересует?
Будь он самый грубый, животный человек, но если в душе его не замерло народное чувство, если в нем не перестало биться русское сердце,
звуки Глинки навеют на него тихий восторг и на думные очи вызовут даже невольную
сладкую слезу, и эту слезу, как заветное сокровище, не покажет он ни другу-приятелю, ни отцу с матерью, а разве той одной, к кому стремятся добрые помыслы любящей души…
Слышатся в них и глухой, перекатный шум родных лесов, и тихий всплеск родных волн, и веселые
звуки весенних хороводов, и последний замирающий лепет родителя, дающего детям предсмертное благословение, и
сладкий шепот впервые любимой девушки, и нежный голос матери, когда, бывало, погруженная в думу о судьбе своего младенца, заведет она тихую, унылую песенку над безмятежной его колыбелью…
И все молчат… А хмелевая ночка темней да темней, а в дышащем истомой и негой воздухе тише да тише. Ни
звуков, ни голосов — все стихло, заснуло… Стопами неслышными безмолвно, невидимо развеселый Ярило ступает по Матери-Сырой Земле, тихонько веет он яровыми колосьями и алыми цветами, распаляет-разжигает кровь молодую, туманит головы,
сладкое забытье наводит…
— Я притащил к вам маленькую повесть, которую мне хотелось бы напечатать в вашей газете. Я вам откровенно скажу, г. редактор: написал я свою повесть не для авторской славы и не для
звуков сладких… Для этих хороших вещей я уже постарел. Вступаю же на путь авторский просто из меркантильных побуждений… Заработать хочется… Я теперь решительно никаких не имею занятий. Был, знаете ли, судебным следователем в С-м уезде, прослужил пять с лишком лет, но ни капитала не нажил, ни невинности не сохранил…
Многое поднялось и заговорило в нем в эту минуту: и
сладкий трепет религиозного восторга, и упоение
звуками прекрасного голоса, и теплое, страстное чувство увлечения этою женщиною, и боль щемящая, и энергическая решимость все принести в жертву ради этого идола.
Соловьи заливаются, а он отвечает им
звуками рояля, и слезы,
сладкие слезы ручьями текут из очей его.
Все исчезло, все смолкло от первого
звука Варенькина голоса. Молча опустилась Дуня на скамью. Из светлого рая да вдруг на скорбную землю!.. Не знает, что и сказать… Досадно ей на Вареньку. Зачем нарушила
сладкий покой ее? Зачем исчезли прекрасные виденья? Зачем смолкли чудные голоса?..
Кругом теснились старые, мохнатые, вековые сосны, дальше молодой, душистый березняк, еще дальше холмы направо и налево… Песчаные горы, поросшие тем же сосновым лесом. А там невдалеке тихо ропчущий своим прибоем залив. Его вечерняя песнь едва уловленными
звуками долетала теперь до слуха Любочки. Веселые голоса дачников и финнов, окружавших береговые костры, покрывали сейчас этот тихий и
сладкий рокот.
А чудные
звуки дивной, незнакомой Дуне и ее спутницам мелодии все лились
сладкой волною и, остро волнуя чуткую, нежную, как цветок, детскую душу, звали, манили ее безотчетно к неясным подвигам самоотречения и добра.
Вольдемар то погружался в
сладкие думы, положив голову на колена слепца, который в это время иссохшими руками перебирал его кудри; то вставал, с восторгом прислушиваясь к отголоскам торжественных
звуков русских; то изъяснял свою благодарность Ильзе.
Это воспетое в песнях чувство любви, которое составляло для нее до сей поры только слово —
звук пустой, вдруг воплотилось в воображении молодой девушки в нечто неотразимое, неизбежное для нее самой, в нечто ею видимое и ощущаемое, в какой-то томительно-сладкий кошмар.
Тут изумили его какие-то
сладкие нечеловеческие
звуки, которые то возвышались, то утихали и напоследок, замирая, готовы были его усыпить.
Приезжая к себе с рассветом дня, утомленный, разбитый, Волгин не чувствовал, как слуга раздевал его и укладывал в постель. Только во сне все еще мерещились ему огненные и томные глазки, тоненькие и толстенькие губки, и отдавался в ушах его
звук сладких речей. На другой день встанет свеж, здоров, весел, и опять за те же упражнения. Мудрено ль? Он был так молод, не знал за собой горя и не видал его перед собой.
Княжна молчала. Слышны были только
звуки усилий борьбы за портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою
сладкую тягучесть и мягкость.
«Я привык что-нибудь
сладкое. Отличный изюм, берите весь», вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на
звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В оригинале: «Мы рождены для вдохновенья,
Для
звуков сладких и молитв».] исчезли бы для него в отчаянном вопле насилуемых, голодных, избиваемых.
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали
звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять всё соединилось в тот же
сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть чтó такое! Сколько хочу и как хочу», сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.