Неточные совпадения
И долго еще определено мне чудной властью
идти об руку с моими странными
героями, озирать всю громадно несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы! И далеко еще то время, когда иным ключом грозная вьюга вдохновенья подымется из облеченной в святый ужас и в блистанье главы и почуют в смущенном трепете величавый гром других речей…
Нельзя, однако же, сказать, чтобы природа
героя нашего была так сурова и черства и чувства его были до того притуплены, чтобы он не знал ни жалости, ни сострадания; он чувствовал и то и другое, он бы даже хотел помочь, но только, чтобы не заключалось это в значительной сумме, чтобы не трогать уже тех денег, которых положено было не трогать; словом, отцовское наставление: береги и копи копейку —
пошло впрок.
Промозглый сырой чулан с запахом сапогов и онуч гарнизонных солдат, некрашеный стол, два скверных стула, с железною решеткой окно, дряхлая печь, сквозь щели которой
шел дым и не давало тепла, — вот обиталище, где помещен был наш <
герой>, уже было начинавший вкушать сладость жизни и привлекать внимание соотечественников в тонком новом фраке наваринского пламени и дыма.
Как произвелись первые покупки, читатель уже видел; как
пойдет дело далее, какие будут удачи и неудачи
герою, как придется разрешить и преодолеть ему более трудные препятствия, как предстанут колоссальные образы, как двигнутся сокровенные рычаги широкой повести, раздастся далече ее горизонт и вся она примет величавое лирическое течение, то увидит потом.
Селифан хлыснул кнутом; к нему подсел сперва повисевший несколько времени на подножке Петрушка, и
герой наш, усевшись получше на грузинском коврике, заложил за спину себе кожаную подушку, притиснул два горячие калача, и экипаж
пошел опять подплясывать и покачиваться благодаря мостовой, которая, как известно, имела подкидывающую силу.
Буянов, братец мой задорный,
К
герою нашему подвел
Татьяну с Ольгою; проворно
Онегин с Ольгою
пошел;
Ведет ее, скользя небрежно,
И, наклонясь, ей шепчет нежно
Какой-то пошлый мадригал
И руку жмет — и запылал
В ее лице самолюбивом
Румянец ярче. Ленский мой
Всё видел: вспыхнул, сам не свой;
В негодовании ревнивом
Поэт конца мазурки ждет
И в котильон ее зовет.
Вот, окружен своей дубравой,
Петровский замок. Мрачно он
Недавнею гордится
славой.
Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля;
Нет, не
пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар
Нетерпеливому
герою.
Отселе, в думу погружен,
Глядел на грозный пламень он.
Я думал уж о форме плана
И как
героя назову;
Покамест моего романа
Я кончил первую главу;
Пересмотрел всё это строго;
Противоречий очень много,
Но их исправить не хочу;
Цензуре долг свой заплачу
И журналистам на съеденье
Плоды трудов моих отдам;
Иди же к невским берегам,
Новорожденное творенье,
И заслужи мне
славы дань:
Кривые толки, шум и брань!
Они дорогой самой краткой
Домой летят во весь опор.
Теперь послушаем украдкой
Героев наших разговор:
— Ну что ж, Онегин? ты зеваешь. —
«Привычка, Ленский». — Но скучаешь
Ты как-то больше. — «Нет, равно.
Однако в поле уж темно;
Скорей!
пошел,
пошел, Андрюшка!
Какие глупые места!
А кстати: Ларина проста,
Но очень милая старушка;
Боюсь: брусничная вода
Мне не наделала б вреда.
—
Идем в Валгаллу, так называю я «Волгу», ибо кабак есть русская Валгалла, иде же упокояются наши
герои, а также люди, изнуренные пагубными страстями. Вас, юноша, какие страсти обуревают?
Самгин встал, вышел из барака,
пошел по тропе вдоль рельс, отойдя версты полторы от станции, сел на шпалы и вот сидел, глядя на табор солдат, рассеянный по равнине. Затем встал не легкий для Клима Ивановича вопрос: кто более
герой — поручик Петров или Антон Тагильский?
Не считаю предков ангелами, не склонен считать их и
героями, они просто более или менее покорные исполнители велений истории, которая, как вы же сказали, с самого начала криво
пошла.
Люди поспешно, озабоченно
идут к целям своего дня, не обращая внимания на похороны
героя, на арестантов, друг на друга.
«Вот и я привлечен к отбыванию тюремной повинности», — думал он, чувствуя себя немножко
героем и не сомневаясь, что арест этот — ошибка, в чем его убеждало и поведение товарища прокурора.
Шли переулками, в одном из них, шагов на пять впереди Самгина, открылась дверь крыльца, на улицу вышла женщина в широкой шляпе, сером пальто, невидимый мужчина, закрывая дверь, сказал...
— Да, знаю, — откликнулся Кутузов и, гулко кашлянув, повторил: — Знаю, как же… — Помолчав несколько секунд, добавил, негромко и как-то жестко: — Она была из тех женщин, которые
идут в революцию от восхищения
героями. Из романтизма. Она была человек морально грамотный…
И перед синими рядами
Своих воинственных дружин,
Несомый верными слугами,
В качалке, бледен, недвижим,
Страдая раной, Карл явился.
Вожди
героя шли за ним.
Он в думу тихо погрузился.
Смущенный взор изобразил
Необычайное волненье.
Казалось, Карла приводил
Желанный бой в недоуменье…
Вдруг слабым манием руки
На русских двинул он полки.
«А что, — думалось ему, — не уверовать ли и мне в бабушкину судьбу: здесь всему верится, — и не смириться ли, не склонить ли голову под иго этого кроткого быта, не стать ли
героем тихого романа? Судьба
пошлет и мне долю, удачу, счастье. Право, не жениться ли!..»
И вдруг неожиданно суждено было воскресить мечты, расшевелить воспоминания, вспомнить давно забытых мною кругосветных
героев. Вдруг и я вслед за ними
иду вокруг света! Я радостно содрогнулся при мысли: я буду в Китае, в Индии, переплыву океаны, ступлю ногою на те острова, где гуляет в первобытной простоте дикарь, посмотрю на эти чудеса — и жизнь моя не будет праздным отражением мелких, надоевших явлений. Я обновился; все мечты и надежды юности, сама юность воротилась ко мне. Скорей, скорей в путь!
Герой «Медного всадника»
посылает проклятие чудотворному строителю Петру с «частной» точки зрения, от лица индивидуальной судьбы, противополагающей себя судьбе исторической, национальной, мировой.
— Да-с, вступаю в законный брак, — ответил он застенчиво. Я удивлялся героической отваге женщины, решающейся
идти за этого доброго, но уж чересчур некрасивого человека. Но когда, через две-три недели, я увидел у него в доме девочку лет восьмнадцати, не то чтоб красивую, но смазливенькую и с живыми глазками, тогда я стал смотреть на него как на
героя.
В субботу вечером явился инспектор и объявил, что я и еще один из нас может
идти домой, но что остальные посидят до понедельника. Это предложение показалось мне обидным, и я спросил инспектора, могу ли остаться; он отступил на шаг, посмотрел на меня с тем грозно грациозным видом, с которым в балетах цари и
герои пляшут гнев, и, сказавши: «Сидите, пожалуй», вышел вон. За последнюю выходку досталось мне дома больше, нежели за всю историю.
Так звали служащих и все старые покупатели. Надо заметить, что все «
герои» держали себя гордо и поддерживали тем
славу имен своих.
Герой — не тот завоеватель, который с вооруженным полчищем разоряет беззащитную страну, не тот, кто, по выражению Шекспира, за парами
славы готов залезть в жерло орудия, не хитрый дипломат, не модный поэт, не артист, не ученый со своим последним словом науки, не благодетель человечества на бумаге, — нет,
герои этого раэбора покончили свое существование.
Но это замечательная, единственная в своем роде книга. Des Esseintes,
герой «A rebours», его психология и странная жизнь есть единственный во всей новой литературе опыт изобразить мученика декадентства, настоящего
героя упадочности. Des Esseintes — пустынножитель декадентства, ушедший от мира, которого не может принять, с которым не хочет
идти ни на какие компромиссы.
Захаревский несколько кошачьей походкой тоже
пошел за ними. Он, кажется, не хотел покидать
героя моего из виду, чтобы кто-нибудь не повлиял на него.
Время
шло быстро: известность
героя моего, как писателя, с каждым днем росла все более и более, а вместе с тем увеличивалось к нему и внимание Плавина, с которым он иногда встречался у Эйсмондов; наконец однажды он отвел его даже в сторону.
Говоря по правде,
герой мой решительно не знал, как приняться за порученное ему дело, и, приехав в маленький город, в уезде которого совершилось преступление, придумал только
послать за секретарем уездного суда, чтобы взять от него самое дело, произведенное земскою полициею.
История этой любви очень проста: он тогда только что возвратился с Кавказа,
слава гремела об его храбрости, все товарищи его с удивлением и восторгом говорили об его мужестве и твердости, — голова моя закружилась — и я, забыв все другие качества человека, видела в нем только героя-храбреца.
Оставшись один,
герой мой предался печальным размышлениям об этом мерзейшем внешнем русском образовании, которое только дает человеку лоск сверху, а внутри, в душе у него оставляет готовность на всякую гнусность и безобразие, — и вместе с тем он
послал сказать смотрителю, что приедет сейчас в острог произвести дознание о происшедших там беспорядках.
—
Герой! Утри нос! Утри и —
пойди, скажи все это Сашеньке. Это ей надо было сказать…
Надобно было иметь нечеловеческое терпенье, чтоб снести подобный щелчок. Первое намерение
героя моего было пригласить тут же кого-нибудь из молодых людей в секунданты и
послать своему врагу вызов; но дело в том, что, не будучи вовсе трусом, он в то же время дуэли считал решительно за сумасшествие. Кроме того, что бы ни говорили, а направленное на вас дуло пистолета не безделица — и все это из-за того, что не питает уважение к вашей особе какой-то господин…
По-прежнему
шла от него высокая решетка, большой колокол и царь-пушка тоже стояли на прежних местах, и все это — увы! — очень мало заняло моего
героя.
Чувство ожидаемого счастья так овладело моим
героем, что он не в состоянии был спокойно досидеть вечер у генеральши и раскланялся. Быстро шагая,
пошел он по деревянному тротуару и принялся даже с несвойственною ему веселостью насвистывать какой-то марш, а потом с попавшимся навстречу Румянцовым раскланялся так радушно, что привел того в восторг и в недоумение. Прошел он прямо к Годневым, которых застал за ужином, и как ни старался принять спокойный и равнодушный вид, на лице его было написано удовольствие.
Кто испытывал приятное ощущение входить начальническим образом на лестницы присутственных мест, тот поймет, конечно, что решительно надобно быть человеком с самыми тупыми нервами, чтоб не испытать в эта минуты какого-то гордого сознания собственного достоинства; но
герой мой, кажется, не ощущал этого — так, видно, было много на душе его тяжелых и мрачных мыслей. Он
шел, потупя голову и стараясь только не отстать от своего начальника.
Так укреплял себя
герой мой житейской моралью; но таившееся в глубине души сознание ясно говорило ему, что все это мелко и беспрестанно разбивается перед правдой Белавина. Как бы то ни было, он решился заставить его взять деньги назад и распорядиться ими, как желает, если принял в этом деле такое участие. С такого рода придуманной фразой он
пошел отыскивать приятеля и нашел его уже сходящим с лестницы.
Про
героя моего я по крайней мере могу сказать, что он искренно и глубоко страдал: как бы совершив преступление,
шел он от князя по Невскому проспекту, где тут же встречалось ему столько спокойных и веселых господ, из которых уж, конечно, многие имели на своей совести в тысячу раз грязнейшие пятна. Дома Калинович застал Белавина, который сидел с Настенькой. Она была в слезах и держала в руках письмо. Не обратив на это внимания, он молча пожал у приятеля руку и сел.
Полина с удовольствием
пошла. Ответ этот дал ей маленькую надежду. Вошла m-me Четверикова и проговорила: «Bonsoir!» [Добрый вечер! (франц.).] Она была так же стройна и грациозна, как некогда; но с бесстрастным и холодным выражением в лице принял ее
герой мой.
Сказав, исчезла. В нетерпенье
Благоразумный наш
геройТотчас отправился домой,
Сердечно позабыв о
славеИ даже о княжне младой;
И шум малейший по дубраве,
Полет синицы, ропот вод
Его бросали в жар и в пот.
Рыбак и витязь на брегах
До темной ночи просидели
С душой и сердцем на устах —
Часы невидимо летели.
Чернеет лес, темна гора;
Встает луна — все тихо стало;
Герою в путь давно пора.
Накинув тихо покрывало
На деву спящую, Руслан
Идет и на коня садится;
Задумчиво безмолвный хан
Душой вослед ему стремится,
Руслану счастия, побед,
И
славы, и любви желает…
И думы гордых, юных лет
Невольной грустью оживляет…
«Что вижу я? — спросил
герой, —
Зачем ты здесь, зачем оставил
Тревоги жизни боевой
И меч, который ты прославил?»
— «Мой друг, — ответствовал рыбак, —
Душе наскучил бранной
славыПустой и гибельный призрак.
Книги сделали меня неуязвимым для многого: зная, как любят и страдают, нельзя
идти в публичный дом; копеечный развратишко возбуждал отвращение к нему и жалость к людям, которым он был сладок. Рокамболь учил меня быть стойким, но поддаваться силе обстоятельств,
герои Дюма внушали желание отдать себя какому-то важному, великому делу. Любимым
героем моим был веселый король Генрих IV, мне казалось, что именно о нем говорит славная песня Беранже...
И
герой и нищий одинаковы, особенно когда дело касается собственности, которая сама
идет к своему вору с ласками и поцелуями.
Пустобайка (
идет вслед ему и ворчит). Кабы несчастье, небойсь, не так бы завопили… Тоже…
герой!.. Поскакал…
Я зачитался этим романом. Неведомый Никитушка Ломов, Рахметов, который
пошел в бурлаки и спал на гвоздях, чтобы закалить себя, стал моей мечтой, моим вторым
героем. Первым же
героем все-таки был матрос Китаев.
Я в 6 часов уходил в театр, а если не занят, то к Фофановым, где очень радовался за меня старый морской волк, радовался, что я
иду на войну, делал мне разные поучения, которые в дальнейшем не прошли бесследно. До слез печалились Гаевская со своей доброй мамой. В труппе после рассказов Далматова и других, видевших меня обучающим солдат, на меня смотрели, как на
героя, поили, угощали и платили жалованье. Я играл раза три в неделю.
Милославский был свидетелем минутной
славы отечества; он сам с верными дружинами под предводительством юноши-героя, бессмертного Скопина, громил врагов России; он не знал тогда страданий безнадежной любви; веселый, беспечный юноша, он любил бога, отца, святую Русь и ненавидел одних врагов ее; а теперь…
Он побежден, какая польза в том?
Мы тщетною победой увенчались.
Он вновь собрал рассеянное войско
И нам со стен Путивля угрожает.
Что делают меж тем
герои наши?
Стоят у Кром, где кучка казаков
Смеются им из-под гнилой ограды.
Вот
слава! нет, я ими недоволен,
Пошлю тебя начальствовать над ними;
Не род, а ум поставлю в воеводы;
Пускай их спесь о местничестве тужит;
Пора презреть мне ропот знатной черни
И гибельный обычай уничтожить.
И
пошли вместе старые друзья, с которыми я служил на одной сцене. Именно с них, с трагика Николая Хрисанфовича Рыбакова и комика Александра Дмитриевича Казакова, писал Островский
героев своего «Леса».
Вышневский (хохочет). Ха, ха, ха!.. Юсов! Вот они, герои-то! Молодой человек, который кричал на всех перекрестках про взяточников, говорил о каком-то новом поколении,
идет к нам же просить доходного места, чтобы брать взятки! Хорошо новое поколение! ха, ха, ха!
По происхождению своему Оглоблин был даже аристократичнее князя Григорова; род его с материнской стороны, говорят,
шел прямо от Рюрика; прапрадеды отцовские были
героями нескольких битв, и только родитель его вышел немного плоховат, впрочем, все-таки был сановник и слыл очень богатым человеком; но сам Николя Оглоблин оказывался совершенной дрянью и до такой степени пользовался малым уважением в обществе, что, несмотря на то, что ему было уже за тридцать лет, его и до сих пор еще называли monsieur Николя, или даже просто Николя.