Неточные совпадения
Правдин. Ко мне пакет? И мне
никто этого не
скажет! (Вставая.) Я прошу извинить меня, что вас оставлю. Может быть, есть ко мне какие-нибудь повеления от наместника.
— Ну, полно! —
сказал он. — Когда бывало, чтобы кто-нибудь что-нибудь продал и ему бы не
сказали сейчас же после продажи: «это гораздо дороже стоит»? А покуда продают,
никто не дает… Нет, я вижу у тебя есть зуб против этого несчастного Рябинина.
— Может быть, — сухо
сказал Левин и повернулся на бок. — Завтра рано надо итти, и я не бужу
никого, а иду на рассвете.
— Ну, да, впрочем, это
никому не интересно, —
сказала она и обратилась к Англичанке.
—
Никто не доволен своим состоянием, и всякий доволен своим умом, —
сказал дипломат французский стих.
— Очень рад, —
сказал он и спросил про жену и про свояченицу. И по странной филиации мыслей, так как в его воображении мысль о свояченице Свияжского связывалась с браком, ему представилось, что
никому лучше нельзя рассказать своего счастья, как жене и свояченице Свияжского, и он очень был рад ехать к ним.
— Я тебе говорю, чтò я думаю, —
сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше
скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна.
Никто этому верить не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
—
Никто не объявлял войны, а люди сочувствуют страданиям ближних и желают помочь им, —
сказал Сергей Иванович.
Ему было радостно думать, что и в столь важном жизненном деле
никто не в состоянии будет
сказать, что он не поступил сообразно с правилами той религии, которой знамя он всегда держал высоко среди общего охлаждения и равнодушия.
— Ну, полно увлекаться, — жалостно
сказал Степан Аркадьич, — отчего же
никто не давал?
Разговор зашел о новом направлении искусства, о новой иллюстрации Библии французским художником. Воркуев обвинял художника в реализме, доведенном до грубости. Левин
сказал, что Французы довели условность в искусстве как
никто и что поэтому они особенную заслугу видят в возвращении к реализму. В том, что они уже не лгут, они видят поэзию.
— Что ты! Вздор какой! Это ее манера…. Ну давай же, братец, суп!… Это ее манера, grande dame, [важной дамы,] —
сказал Степан Аркадьич. — Я тоже приеду, но мне на спевку к графине Бониной надо. Ну как же ты не дик? Чем же объяснить то, что ты вдруг исчез из Москвы? Щербацкие меня спрашивали о тебе беспрестанно, как будто я должен знать. А я знаю только одно: ты делаешь всегда то, что
никто не делает.
— Солдат! — презрительно
сказал Корней и повернулся ко входившей няне. — Вот судите, Марья Ефимовна: впустил,
никому не
сказал, — обратился к ней Корней. — Алексей Александрович сейчас выйдут, пойдут в детскую.
Они прошли молча несколько шагов. Варенька видела, что он хотел говорить; она догадывалась о чем и замирала от волнения радости и страха. Они отошли так далеко, что
никто уже не мог бы слышать их, но он всё еще не начинал говорить. Вареньке лучше было молчать. После молчания можно было легче
сказать то, что они хотели
сказать, чем после слов о грибах; но против своей воли, как будто нечаянно, Варенька
сказала...
—
Никто не занят этим, и я менее других, —
сказал он. — Посмотрите, Дарья Александровна, будет дождик, — прибавил он, указывая зонтиком на показавшиеся над макушами осин белые тучки.
— Я знала только то, что что-то было, что ее ужасно мучало, и что она просила меня никогда не говорить об этом. А если она не
сказала мне, то она
никому не говорила. Но что же у вас было?
Скажите мне.
— Приезжайте обедать ко мне, — решительно
сказала Анна, как бы рассердившись на себя за свое смущение, но краснея, как всегда, когда выказывала пред новым человеком свое положение. — Обед здесь не хорош, но, по крайней мере, вы увидитесь с ним. Алексей изо всех полковых товарищей
никого так не любит, как вас.
Он знал это несомненно, как знают это всегда молодые люди, так называемые женихи, хотя никогда
никому не решился бы
сказать этого, и знал тоже и то, что, несмотря на то, что он хотел жениться, несмотря на то, что по всем данным эта весьма привлекательная девушка должна была быть прекрасною женой, он так же мало мог жениться на ней, даже еслиб он и не был влюблен в Кити Щербацкую, как улететь на небо.
— Да кто же тебе это
сказал?
Никто этого не говорил. Я уверена, что он был влюблен в тебя и остался влюблен, но…
— О, конечно, графиня, —
сказал он, — но я думаю, что эти перемены так интимны, что
никто, даже самый близкий человек, не любит говорить.
Вернувшись домой и найдя всех вполне благополучными и особенно милыми, Дарья Александровна с большим оживлением рассказывала про свою поездку, про то, как ее хорошо принимали, про роскошь и хороший вкус жизни Вронских, про их увеселения и не давала
никому слова
сказать против них.
—
Никто и не говорит. Только надеюсь, что ты больше не будешь нечаянно стрелять, —
сказала она с вопросительною улыбкой.
— Может быть, —
сказал он, пожимая локтем её руку. — Но лучше, когда делают так, что, у кого ни спроси,
никто не знает.
«Не для нужд своих жить, а для Бога. Для какого Бога? И что можно
сказать бессмысленнее того, что он
сказал? Он
сказал, что не надо жить для своих нужд, то есть что не надо жить для того, что мы понимаем, к чему нас влечет, чего нам хочется, а надо жить для чего-то непонятного, для Бога, которого
никто ни понять, ни определить не может. И что же? Я не понял этих бессмысленных слов Федора? А поняв, усумнился в их справедливости? нашел их глупыми, неясными, неточными?».
— Отложить и
никого не принимать, —
сказал он на вопрос швейцара, с некоторым удовольствием, служившим признаком его хорошего расположения духа, ударяя на слове «не принимать».
— Я давно хотела и непременно поеду, —
сказала Долли. — Мне ее жалко, и я знаю ее. Она прекрасная женщина. Я поеду одна, когда ты уедешь, и
никого этим не стесню. И даже лучше без тебя.
Никто не расслышал того, что он
сказал, одна Кити поняла. Она понимала, потому что не переставая следила мыслью за тем, что ему нужно было.
— Конечно,
никто, —
сказали многие, — но мы слышали от верных людей…
Все нашли, что мы говорим вздор, а, право, из них
никто ничего умнее этого не
сказал. С этой минуты мы отличили в толпе друг друга. Мы часто сходились вместе и толковали вдвоем об отвлеченных предметах очень серьезно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры, [Авгуры — жрецы-гадатели в Древнем Риме.] по словам Цицерона, мы начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились, довольные своим вечером.
Грушницкий принял таинственный вид: ходит, закинув руки за спину, и
никого не узнает; нога его вдруг выздоровела: он едва хромает. Он нашел случай вступить в разговор с княгиней и
сказал какой-то комплимент княжне: она, видно, не очень разборчива, ибо с тех пор отвечает на его поклон самой милой улыбкою.
Я знаю, старые кавказцы любят поговорить, порассказать; им так редко это удается: другой лет пять стоит где-нибудь в захолустье с ротой, и целые пять лет ему
никто не
скажет «здравствуйте» (потому что фельдфебель говорит «здравия желаю»).
Я хотел ей отвечать, чтоб она была спокойна, что я
никому этого не
скажу!
Никто из нас, по правде
сказать, не думал о солнце.
— Да я вас уверяю, что он первейший трус, то есть Печорин, а не Грушницкий, — о, Грушницкий молодец, и притом он мой истинный друг! —
сказал опять драгунский капитан. — Господа!
никто здесь его не защищает?
Никто? тем лучше! Хотите испытать его храбрость? Это нас позабавит…
—
Никто тебя не видал? —
сказала шепотом Вера, прижавшись ко мне.
Я не обращал внимание на ее трепет и смущение, и губы мои коснулись ее нежной щечки; она вздрогнула, но ничего не
сказала; мы ехали сзади:
никто не видал. Когда мы выбрались на берег, то все пустились рысью. Княжна удержала свою лошадь; я остался возле нее; видно было, что ее беспокоило мое молчание, но я поклялся не говорить ни слова — из любопытства. Мне хотелось видеть, как она выпутается из этого затруднительного положения.
— Все это, господа, ничего не доказывает, —
сказал старый майор, — ведь
никто из вас не был свидетелем тех странных случаев, которыми подтверждаете свои мнения?
— Мы об вас вспоминали у председателя палаты, у Ивана Григорьевича, —
сказал наконец Чичиков, видя, что
никто не располагается начинать разговора, — в прошедший четверг. Очень приятно провели там время.
— Константин Федорович! Платон Михайлович! — вскрикнул он. — Отцы родные! вот одолжили приездом! Дайте протереть глаза! Я уж, право, думал, что ко мне
никто не заедет. Всяк бегает меня, как чумы: думает — попрошу взаймы. Ох, трудно, трудно, Константин Федорович! Вижу — сам всему виной! Что делать? свинья свиньей зажил. Извините, господа, что принимаю вас в таком наряде: сапоги, как видите, с дырами. Да чем вас потчевать,
скажите?
От такого предложения
никто не мог отказаться. Свидетели уже при одном наименованье рыбного ряда почувствовали аппетит; взялись все тот же час за картузы и шапки, и присутствие кончилось. Когда проходили они канцелярию, Иван Антонович кувшинное рыло, учтиво поклонившись,
сказал потихоньку Чичикову...
— Как же, пошлем и за ним! —
сказал председатель. — Все будет сделано, а чиновным вы
никому не давайте ничего, об этом я вас прошу. Приятели мои не должны платить. —
Сказавши это, он тут же дал какое-то приказанье Ивану Антоновичу, как видно ему не понравившееся. Крепости произвели, кажется, хорошее действие на председателя, особливо когда он увидел, что всех покупок было почти на сто тысяч рублей. Несколько минут он смотрел в глаза Чичикову с выраженьем большого удовольствия и наконец
сказал...
— Да как
сказать числом? Ведь неизвестно, сколько умирало, их
никто не считал.
— Я никак в том не сомневаюсь, что вы на это дело совершенно будете согласны, —
сказал Чичиков, — потому что это дело совершенно в том роде, как мы сейчас говорили. Совершено оно будет между солидными людьми втайне, и соблазна
никому.
— В самом слове нет ничего оскорбительного, —
сказал Тентетников, — но в смысле слова, но в голосе, с которым сказано оно, заключается оскорбленье. Ты — это значит: «Помни, что ты дрянь; я принимаю тебя потому только, что нет
никого лучше, а приехала какая-нибудь княжна Юзякина, — ты знай свое место, стой у порога». Вот что это значит!
— Ну, так я ж тебе
скажу прямее, —
сказал он, поправившись, — только, пожалуйста, не проговорись
никому. Я задумал жениться; но нужно тебе знать, что отец и мать невесты преамбиционные люди. Такая, право, комиссия: не рад, что связался, хотят непременно, чтоб у жениха было никак не меньше трехсот душ, а так как у меня целых почти полутораста крестьян недостает…
Я решительно не помню, каким образом вошла мне в голову такая странная для ребенка мысль, но помню, что она мне очень нравилась и что на все вопросы об этом предмете я отвечал, что непременно поднесу бабушке подарок, но
никому не
скажу, в чем он будет состоять.
— А коли за мною, так за мною же! —
сказал Тарас, надвинул глубже на голову себе шапку, грозно взглянул на всех остававшихся, оправился на коне своем и крикнул своим: — Не попрекнет же
никто нас обидной речью! А ну, гайда, хлопцы, в гости к католикам!
Нет, братцы, так любить, как русская душа, — любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал Бог, что ни есть в тебе, а… —
сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и
сказал: — Нет, так любить
никто не может!
— Слушай, пан! —
сказал Янкель, — нужно посоветоваться с таким человеком, какого еще никогда не было на свете. У-у! то такой мудрый, как Соломон; и когда он ничего не сделает, то уж
никто на свете не сделает. Сиди тут; вот ключ, и не впускай
никого!
— Помилосердствуйте, панове! —
сказал Кирдяга. — Где мне быть достойну такой чести! Где мне быть кошевым! Да у меня и разума не хватит к отправленью такой должности. Будто уже
никого лучшего не нашлось в целом войске?