Неточные совпадения
«Идея человечества так же наивна, как идея
божества. Пыльников — болван. Никто не убедит меня, что мир делится на рабов и господ. Господа рождаются в среде рабов. Рабы враждуют между собой так же, как и владыки. Миром двигают
силы ума, таланта».
Вера в русский народ принуждает нас думать, что Запад не в
силах выйти из кризиса без истины, хранящейся на Востоке, в восточном православии, в восточной мистике, в восточном созерцании
Божества.
Сведенборг не в
силах постигнуть тайну Троичности
Божества, Троичность представляется ему трехбожием; он все говорит, что Христос есть единственный Бог, что Бог — человек, что Троичность находится внутри Христа, как Его свойство.
Глубоким представляется учение Мейстера Эккерта [Эккерт был мистиком огромной
силы, но он был пантеист, превратил христианство в религию отвлеченной духовности и явился мистическим истоком протестантизма.] о Перво-Божестве (Gottheit), которое глубже и изначальнее Бога (Gott).
— По мнению мистиков, для уразумения бога, кроме откровения, существует в человеке внутреннее сознание
божества, которое каждый из нас может развивать в себе
силою созерцательного чувствования: русские масоны по преимуществу избрали для себя путь уединения, путь жизни аскетов; но, по-моему, это — путь слишком аристократический и вместе с тем мрачный; он пригоден для людей, нежно и деликатно воспитавших свое тело; тогда как есть еще гораздо большая масса людей, у которых тело могучее духа…
И поколику бог только чрез свободную душу человека мог иметь союз с тварию, то когда человек из райской ограды ниспал на землю труда и страдания, то и
божество должно было последовать туда за ним, дабы на месте падения восстановить падшего и стать плотию в
силу небесной любви.
— Пойми ты, тупой человек, пойми, безмозглая голова, что у тебя, кроме грубой физической
силы, есть еще дух божий, святой огонь, который в высочайшей степени отличает тебя от осла или от гада и приближает к
божеству!
И в самом деле, что может противустоять твердой воле человека? — воля — заключает в себе всю душу; хотеть — значит ненавидеть, любить, сожалеть, радоваться, — жить, одним словом; воля есть нравственная
сила каждого существа, свободное стремление к созданию или разрушению чего-нибудь, отпечаток
божества, творческая власть, которая из ничего созидает чудеса… о если б волю можно было разложить на цифры и выразить в углах и градусах, как всемогущи и всезнающи были бы мы!..
— Нет, — говорит, — ближе к нам! Не хочется мне назвать его — лучше бы ты сам догадался! Ибо во Христа прежде и крепче всех те уверовали, кто до встречи с ним знал уже его в сердце своём, и это
силою их веры поднят он был на высоту
божества.
Основная форма заговора, говорит Л. Н. Веселовский, [Блок имеет в виду статью А. Н. Веселовского «Психологический параллелизм и его формы в отражениях поэтического стиля» («Журнал министерства народного просвещения», 1898, март, стр. 51–54).] была двучленная, стихотворная или смешанная с прозаическими партиями; в первом члене параллели — призывалось
божество, демоническая
сила на помощь человеку; когда-то это
божество или демон совершили чудесное исцеление, спасли или оградили; какое-нибудь действие их напоминалось типически; во втором члене — являлся человек, жаждущий такого же чуда, спасения, повторения сверхъестественного акта.
И вот звучный дифирамб, благоговейная молитва, восторженный гимн
божеству исходит из младенческих уст, представляя себе все чудесным и таинственным, связывая все явления природы с высшими неведомыми
силами; человек любит в это время слушать фантастические рассказы, вносящие элемент чудесного во все, им видимое, одушевляющие для него всю природу, возводящие все частные явления к невидимому, но вечно живому и неизменному началу —
божества.
Ибо Бог превышает (ύπερκείται) всякую сущность, сам не будучи чем-либо из сущего, но превыше сущего, и из Него же все сущее; ибо только для всех скрытое
божество одного Бога есть изначальная божественная (θεαρχική)
сила, которая управляет и т. наз. богами, и ангелами, и святыми людьми, а также она творит (δημιουργός) тех, кто чрез сопричастность становится богами, действительно, сама происходя из себя самой и беспричинно будучи
божеством» (εξ εαυτής και άναιτίως αϋτοθεοτης οδσα).] от всего сущего (δια της πάντων όντων αφαιρέσεως).
Рассуждая же в восходящем направлении (ανιόντες), скажем, что она не есть душа, или ум, не имеет ни фантазии, ни представления, ни слова, ни разумения; не высказывается и не мыслится; не есть число, или строй, или величина, или малость, или равенство, или неравенство, или сходство, или несходство; она не стоит и не движется, не покоится и не имеет
силы, не есть
сила или свет; не живет и не есть жизнь; не сущность, не вечность и не время; не может быть доступна мышлению; не ведение, не истина; не царство и не мудрость; не единое, не единство (ένότης), не
божество, не благость, не дух, как мы понимаем; не отцовство, не сыновство, вообще ничто из ведомого нам или другим сущего, не есть что-либо из не сущего или сущего, и сущее не знает ее как такового (ουδέ τα οντά γινώσκει αυτόν ή αΰθή εστίν), и она не знает сущего как такового; и она не имеет слова (ουδέ λόγος αυτής εστίν), ни имени, ни знания; ни тьма, ни свет; ни заблуждение, ни истина; вообще не есть ни утверждение (θέσις), ни отрицание (αφαίρεσις); делая относительно нее положительные и отрицательные высказывания (των μετ αύτη'ν θέσεις καί οίραιρε'σεις ποιούντες), мы не полагаем и не отрицаем ее самой; ибо совершенная единая причина выше всякого положения, и начало, превосходящее совершенно отрешенное от всего (абсолютное) и для всего недоступное, остается превыше всякого отрицания» (καί υπέρ πασαν αφαίρεσιν ή υπεροχή των πάντων απλώς οίπολελυμένου και έιε' κείνα των όλων) (de mystica theologia, cap.
Божество в Его внутрибожественной жизни остается трансцендентным для твари, однако действия
Божества, Его откровения, божественная
сила, изливающаяся в творении, есть то же
Божество, единое, неделимое, присносущее.
После боговоплощения и сама человечность, человеческое естество, стала иною, ибо получила способность воскресения и новой жизни благодаря новому творческому акту
Божества, влившему в нее новые
силы.
Как образ Божий, он имеет формально природу
Божества, есть бог in potentia и только в
силу этой божественной потенциальности способен к «обожению».
По смыслу своему νους у Плотина (как уже было указано) соответствует именно христианской Софии, поскольку он раскрывает для мира
силу трансцендентного
Божества Εν; однако благодаря его «эманативному пантеизму» затемняется действительное иерархическое соотношение между Εν и νους, причем последний занимает какое-то промежуточное место между Второй Ипостасью, Логосом, и Софией.
Исшедшее зовется наслаждением (Lust)
Божества или вечной мудростью, каковая есть первосостояние всех
сил, красот и добродетелей, чрез нее троякий дух становится вожделеющим, а его вожделение есть импрессия, схватывание самого себя: воля схватывает (fasst) мудрость в настроении, а схваченное в разуме есть вечное слово всех красок,
сил и добродетелей» [Myst. magn., V, 7–8, § 2–5.
Однако Бог сотворил его царем света, но так как он не повиновался, и захотел быть выше всецелого бога, то бог низверг его с его престола и сотворил посреди нашего времени иного царя из того же самого
Божества, из которого был сотворен и господин Люцифер (разумей это правильно: из того салнитера, который был вне тела царя Люцифера) и посадил его на царский престол Люцифера, и дал ему
силу и власть, какая была у Люцифера до его падения, и этот царь зовется И. Христом» (Аврора, 199, § 35-6...
Разум, предоставленный своим
силам, может и должен идти лишь апофатическим путем, положительные же определения
Божества могут составлять только предмет откровения и содержатся в Слове Божием, где сообщаются различные имена Божий; анализу значения этих имен и посвящен трактат.
Бог постижим только в
силу и меру своего откровения о Себе: «Видел дух мой с радостным ужасом, что вне пределов сего вечного округа (шара Вечности) ничего не было, как только бесконечное непостижимое
Божество, без цели и пределов, и что вне сего шара Вечности ничего не можно было о самом Боге ни видеть, ни познавать, кроме только отрицательного познания, то есть что Он не есть» (гл. V, § 6).
Во всех этих предметах поклонения язычник видит лишь живые иконы
Божества, весь мир исполнен для него божественной
силой: πάντα πλήρη θεών [Все полно богов (греч.).
И действие Духа Святого в таинствах христианских тоже есть Сам Бог, а также и Имя Божие, которое есть постоянно совершающееся действие
силы Божией, энергия
Божества, есть Бог.
Итак, если несозданность, и безначальность, и бестелесность, и бессмертие, и вечность, и благость, и творческую
силу, и подобное мы назовем существенными различиями в Боге, то состоящее из столь многого не будет просто, но сложно, что (говорить о
Божестве) дело крайнего нечестия.
На подлинно религиозный путь вступил лишь тот человек, кто реально на своей жизненной дороге встретился с
божеством, кого настигло оно, на кого излилось превозмогающей своей
силой [«Дважды рожденные» у Джемса.
Ибо невидимое Его, вечная
сила и
Божество, через рассматривание творений видимы» (Евр. 1:19–20).
«После первой и блаженной природы (
Божества) никто — не из людей только, но даже и из премирных
сил, и самих, говорю, Херувимов и Серафимов — никогда не познал Бога, если кому не открыл Он сам» (1–2). «Из относящегося к учению о Боге и воплощении как не все неизреченно, так и не все может быть выражено речью; и не все недоступно познанию, и не все доступно ему» (3).
Прежнему эллину — мы это уже видели — подобные вопросы были глубоко чужды. Жизнь и
божество он умел оправдать из
силы собственного духа.
Эллин гомеровский, умевший оправдывать мир
силою собственного духа, не приставал к
божеству с упреками за зло мира и с требованиями оправдаться в нем.
В любви к женщине и в мирном покое домашнего очага, в красоте мужского и женского тела, в состязаниях в
силе и ловкости, в веселом пире и танце — везде эллин чувствовал присутствие и благословение
божества.
В другое время, заключенный в отдельное свое существование, он мог только противопоставлять себя этой
силе, робко поклоняясь ей; но в эти часы высшего подъема пламенное переполнение духа разбивало все грани и вело к целостному единению с этою
силою; здесь собственная жизнь человека терялась на мгновение в жизни
божества».
Жизнь глубоко обесценилась. Свет, теплота, радость отлетели от нее. Повсюду кругом человека стояли одни только ужасы, скорби и страдания. И совершенно уже не было в душе способности собственными
силами преодолеть страдание и принять жизнь, несмотря на ее ужасы и несправедливости. Теперь
божество должно держать ответ перед человеком за зло и неправду мира. Это зло и неправда теперь опровергают для человека божественное существо жизни. Поэт Феогнид говорит...
Но перед Левиным встает, как сам он чувствует, «опасный» вопрос: «Ну, а евреи, магометане, конфуцианцы, буддисты, что же они такое?» Левин отвечает: «Вопроса о других верованиях и их отношениях к
божеству я не имею права и возможности решить». Кто же тогда дал ему право решать вопрос о христианских верованиях, — решать, что именно моральное содержание христианства единственно дает людям
силу жизни?
Но, с другой стороны, она означает порабощение человека, отрицание личности и свободы, признание
Божества единственной действующей
силой.
Если мир есть лишь эманация, истечение
Божества, если в него лишь переливается божественная мощь и убавляется по мере отдаления от источника, то и в самом мире возможно лишь истечение и переливание
сил, лишь перераспределение мощи бытия, а не прирост мощи.
Он сознавал недосягаемость этого счастья, и
силою воли боящегося оскорбить свое
божество влюбленного человека скрывал свои чувства от всех, и тщательнее всего от самой Зинаиды Владимировны.
«По собственным моим
силам я столь же слеп, как и всякий другой человек, и столь же немощен, но в духе Божьем видит врожденный дух мой сквозь все, однако же не постоянно, а тогда лишь, когда дух Любви Божьей прорывается через мой дух, и тогда становится животная природа и
Божество единым Существом, единым разумением и светом единым.
Царь, удрученный результатом допроса ведуний, воочию разрушившим его горделивую мечту о том, что он, представитель власти от Бога, в торжественные минуты праведного суда, могучим словом своим, как глаголом
божества, разрушающим чары, может дать
силу воле разорвать узы языка, связанные нечистым, теперь пришел в уме своем к другому роковому для него решению, что «царь тоже человек и смертный», и эта мысль погрузила его душу в состояние тяжелого нравственного страданья.
Но последовательное эманационное учение должно привести к учению об умалении
Божества в
силе.
Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется
Божество, — высшая
сила, как хотите, — что я составлю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим?
Отрешившись от прежнего воззрения на божественное подчинение воли народа одному избранному и на подчинение этой воли
Божеству, история не может сделать ни одного шага без противоречия, не выбрав одного из двух: или возвратиться к прежнему верованию в непосредственное участие
Божества в делах человечества, или определенно объяснить значение той
силы, производящей исторические события, которая называется властью.