Неточные совпадения
Когда Левин вошел наверх, жена его
сидела у нового серебряного самовара за новым чайным прибором и, посадив
у маленького
столика старую Агафью Михайловну с налитою ей чашкой чая, читала письмо Долли, с которою они были в постоянной и частой переписке.
На пороге одной из комнаток игрушечного дома он остановился с невольной улыбкой:
у стены на диване лежал Макаров, прикрытый до груди одеялом, расстегнутый ворот рубахи обнажал его забинтованное плечо; за маленьким, круглым
столиком сидела Лидия; на столе стояло блюдо, полное яблок; косой луч солнца, проникая сквозь верхние стекла окон, освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова. В комнате было душисто и очень жарко, как показалось Климу. Больной и девушка ели яблоки.
Но — передумал и, через несколько дней, одетый алхимиком, стоял в знакомой прихожей Лютова
у столика, за которым
сидела, отбирая билеты, монахиня, лицо ее было прикрыто полумаской, но по неохотной улыбке тонких губ Самгин тотчас же узнал, кто это.
У дверей в зал раскачивался Лютов в парчовом кафтане, в мурмолке и сафьяновых сапогах; держа в руке, точно зонтик, кривую саблю, он покрякивал, покашливал и, отвешивая гостям поклоны приказчика, говорил однообразно и озабоченно...
Самгин взял бутылку белого вина, прошел к
столику у окна; там, между стеною и шкафом,
сидел, точно в ящике, Тагильский, хлопая себя по колену измятой картонной маской. Он был в синей куртке и в шлеме пожарного солдата и тяжелых сапогах, все это странно сочеталось с его фарфоровым лицом. Усмехаясь, он посмотрел на Самгина упрямым взглядом нетрезвого человека.
И вот он
сидит в углу дымного зала за
столиком, прикрытым тощей пальмой,
сидит и наблюдает из-под широкого, веероподобного листа. Наблюдать — трудно, над столами колеблется пелена сизоватого дыма, и лица людей плохо различимы, они как бы плавают и тают в дыме, все глаза обесцвечены, тусклы. Но хорошо слышен шум голосов, четко выделяются громкие, для всех произносимые фразы, и, слушая их, Самгин вспоминает страницы ужина
у банкира, написанные Бальзаком в его романе «Шагреневая кожа».
У грязных, уставленных бутылками и чайной посудой
столиков, между которыми, раскачиваясь, сновали белые половые,
сидели, крича и распевая, потные, покрасневшие люди с одуренными лицами.
Рядом с Софьей Васильевной на низком мягком кресле
сидел Колосов
у столика и помешивал кофе. На
столике стояла рюмка ликера.
Графиня Катерина Ивановна
сидела у мозаикового
столика, облокотив голову на обе руки, и толстые плечи ее вздрагивали.
«Она, может быть,
у него за ширмами, может быть уже спит», — кольнуло его в сердце. Федор Павлович от окна отошел. «Это он в окошко ее высматривал, стало быть, ее нет: чего ему в темноту смотреть?.. нетерпение значит пожирает…» Митя тотчас подскочил и опять стал глядеть в окно. Старик уже
сидел пред
столиком, видимо пригорюнившись. Наконец облокотился и приложил правую ладонь к щеке. Митя жадно вглядывался.
Как сейчас я его перед собой вижу. Тучный, приземистый и совершенно лысый старик, он
сидит у окна своего небольшого деревянного домика, в одном из переулков, окружающих Арбат. С одной стороны
у него
столик, на котором лежит вчерашний нумер «Московских ведомостей»; с другой, на подоконнике, лежит круглая табакерка, с березинским табаком, и кожаная хлопушка, которою он бьет мух.
У ног его
сидит его друг и собеседник, жирный кот Васька, и умывается.
Сидит за
столиком с парой чая
у окна издатель с одним из таких сочинителей.
Марья Дмитриевна
сидела одна
у себя в кабинете на вольтеровском кресле и нюхала одеколон; стакан воды с флер-д’оранжем стоял возле нее на
столике. Она волновалась и как будто трусила.
В сенях, за вытащенным из избы
столиком,
сидел известный нам старый трубач и пил из медного чайника кипяток, взогретый на остатках спирта командирского чая; в углу, на куче мелких сосновых ветвей, спали два повстанца, состоящие на ординарцах
у командира отряда, а задом к ним с стеариновым огарочком в руках, дрожа и беспрестанно озираясь, стоял сам стражник.
Доктор Клименко — городской врач — приготовлял в зале все необходимое для осмотра: раствор сулемы, вазелин и другие вещи, и все это расставлял на отдельном маленьком
столике. Здесь же
у него лежали и белые бланки девушек, заменявшие им паспорта, и общий алфавитный список. Девушки, одетые только в сорочки, чулки и туфли, стояли и
сидели в отдалении. Ближе к столу стояла сама хозяйка — Анна Марковна, а немножко сзади ее — Эмма Эдуардовна и Зося.
Дня через два, когда я не лежал уже в постели, а
сидел за
столиком и во что-то играл с милой сестрицей, которая не знала, как высказать свою радость, что братец выздоравливает, — вдруг я почувствовал сильное желание увидеть своих гонителей, выпросить
у них прощенье и так примириться с ними, чтоб никто на меня не сердился.
Решили, что я останусь ночевать. Старик обделал дело. Доктор и Маслобоев простились и ушли.
У Ихменевых ложились спать рано, в одиннадцать часов. Уходя, Маслобоев был в задумчивости и хотел мне что-то сказать, но отложил до другого раза. Когда же я, простясь с стариками, поднялся в свою светелку, то, к удивлению моему, увидел его опять. Он
сидел в ожидании меня за
столиком и перелистывал какую-то книгу.
Она
сидела в низеньком кресле. На четырехугольном
столике перед ней — флакон с чем-то ядовито-зеленым, два крошечных стаканчика на ножках. В углу рта
у нее дымилось — в тончайшей бумажной трубочке это древнее курение (как называется — сейчас забыл).
Они
сидели у самого окошка, за
столиком друг против друга, и, по-видимому, подсчитывали прохожих, останавливавшихся
у писсуара Комической Оперы.
Был уж девятый час вечера, когда Митенька возвращался от предводителя домой. Дрожки его поравнялись с ярко освещенным домом, сквозь окна которого Митенька усмотрел Штановского, Валяй-Бурляя и Мерзопупиоса, резавшихся в преферанс. На
столике у стены была поставлена закуска и водка. По комнате шныряли дети. Какая-то дама оливкового цвета
сидела около Мерзопупиоса и заглядывала в его карты.
Мы отправились в залу и там встретили еще несколько таких же подозрительных дам, разгуливавших парочками.
У одного
столика сидел — вернее, лежал — какой-то подозрительный мужчина. Он уронил голову на стол и спал в самой неудобной позе.
Вышел я — себя не помню. Пошел наверх в зал, прямо сказать — водки выпить. Вхожу — народу еще немного, а машина что-то такое грустное играет… Вижу, за
столиком сидит Губонин, младший брат. Завтракают… А
у Петра Ионыча я когда-то работал, на дому проверял бухгалтерию, и вся семья меня знала, чаем поили, обедом кормили, когда я долго засижусь. Я поклонился.
За двумя длинными столами помещались служащие, обложенные кипами бумаг;
у самой решетки, за отдельным
столиком,
сидел кассир, старик лет под шестьдесят, с выбритым деревянным лицом и старинными очками в серебряной оправе на носу.
Пройдя через две небольшие комнаты, хозяйка отворила потихоньку дверь в светлый и даже с некоторой роскошью убранный покой. На высокой кровати, с ситцевым пологом,
сидел, облокотясь одной рукой на
столик, поставленный
у самого изголовья, бледный и худой, как тень, Рославлев. Подле него старик, с седою бородою, читал с большим вниманием толстую книгу в черном кожаном переплете. В ту самую минуту, как Зарецкой показался в дверях, старик произнес вполголоса: «Житие преподобного отца нашего…»
Летом
у среднего окна залы, на спокойном кресле, перед опрятным рабочим
столиком, почти всегда
сидит молодая женщина, которой нынче уже лет за тридцать.
Тихо теплилась лампада перед стекляным кивотом, блистали золотые и серебряные оклады наследственных икон. Дрожащий свет ее слабо озарял занавешенную кровать и
столик, уставленный склянками с ярлыками. —
У печки
сидела служанка за самопрялкою, и легкой шум ее веретена прерывал один тишину светлицы.
Иные бесцельно бродили, иные
сидели за бутылками
у столиков; тут были мужчины и женщины, и странно было выражение их лиц.
Но эти приятные ожидания были обмануты. Когда за Прохором завизжала и хлопнула дверь с блоком, — в трактире было еще не прибрано и пусто. Два заспанных парня убирали грязные столы и спрыскивали пол. В хозяйской комнате чирикала канарейка. Сама хозяйка возилась за прилавком вместо мужа, а духовный дворник уже
сидел у окна за
столиком и опохмелялся.
Образа жизни своей и отношений к людям Рыжов тоже не менял, — даже не садился на городнический стул перед зерцало, а подписывался «за городничего»,
сидя за своим изъеденным чернилами
столиком у входной двери.
Но, несмотря на это, мы взойдем:
Вы знаете, для музы и поэта,
Как для хромого беса, каждый дом
Имеет вход особый; ни секрета,
Ни запрещенья нет для нас ни в чем…
У столика, в одном углу светлицы,
Сидели две… девицы — не девицы…
Красавицы… названье тут как раз!..
Чем выгодней, узнать прошу я вас
От наших дам, в деревне и столице
Красавицею быть или девицей?
У одного окна, за
столиком,
сидит пьяный старик — вылитый Верлэн,
у другого — безусый бледный человек — вылитый Гауптман.
Под таким впечатлением вошел я в гостиную, где Дарья Алексевна (так звали жену Шишкова)
сидела за рабочим
столиком у окошка; она приняла меня очень просто и ласково, хотя вообще обращение ее было сухо; попросила сесть возле себя и, не переставая усердно что-то шить, расспросила обо всем до меня и моего семейства касающемся, со всеми мельчайшими подробностями.
Подмостки были сооружены; стулья расставлены в двенадцать рядов; в назначенный день, с семи часов вечера, зала была освещена,
у дверей перед
столиком для продажи и приема билетов
сидела старая долгоносая женщина в серой шляпе с надломленными перьями, и с перстнями на всех пальцах.
Татьяна Ивановна, розовая и смиренная, как всегда,
сидела у маленького
столика и шила мужу рубаху.
Володя захватил с собой мохнатое полотенце и вышел на веранду. Она уже была полна жильцами. Каждый
сидел в своем лонгшезе
у столика, и все — счастливцы! — были в самых легких тропических костюмах: мужчины — в блузах и широких шароварах из тонкой ткани, надетой прямо на тело, и в бабушах на босую ногу, а дамы — в просторных кобайо и соронго. Почти все давно уже отпили свой кофе или какао и полулежали в лонгшезах с газетами и книгами в руках или дремали.
Оставшись вдвоем с сестрой, стала она раздеваться. Наташа все
у столика сидела, облокотясь на него и положа на ладонь горевшую щеку.
На другой день она была уже в городском клубе на благотворительном балу и продавала билеты. В саду под навесом, устроенным из флагов, вьющегося винограда и живых цветов, стояло несколько
столиков. На
столиках стояли колеса с лотерейными билетами…Восемь очень красивых и очень нарядных аристократок
сидели за этими
столиками и продавали билеты. Лучше всех торговала графиня Гольдауген. Она, не отдыхая, вращала колесо и сдавала сдачу. Пельцер, который был на балу, купил
у нее две тысячи билетов.
И с этим она исчезла за дверями своей половины,
у порога которых опять
сидела в кресле за
столиком ее горничная, не обращавшая, по-видимому, никакого внимания на Горданова, который, прежде чем уйти, долго еще стоял в ее комнате пред растворенною дверью и думал...
Все окна ее также выходили в сад и были растворены; свет и аромат в нее лил еще раздражительнее, и тут на длинной софе с золоченым загибом
сидел у небольшого легкого
столика… тот, кого я видел в последний раз, когда потерял сознание: высокий мужчина с полуседою головою — и он пел этот чудный псалом.
Он зашел в «Сербию», сел в угол к
столику и спросил коньяку. Андрей Иванович хорошо знал, как он страшен во хмелю, и хотел раньше напиться. В трактире посетителей было мало; стекольщик вставлял стекло в разбитой стеклянной двери, буфетчик
сидел у выручки и пил чай.
Катя зашла. За стойкою с огромным обзеленевшим самоваром грустно стоял бывший владелец кофейни, толстый грек Аврамиди. Было много болгар. Они
сидели на скамейках
у стен и за
столиками, молча слушали. Перед стойкою к ним держал речь приземистый человек с кривыми ногами, в защитной куртке. Глаза
у него были выпученные, зубы темные и кривые. Питомец темных подвалов, не знавший в детстве ни солнца, ни чистого воздуха.
Он остановился
у двери. Калерия уже
сидела около туалетного
столика, одетая, немного бледная, но бодрая.
Она заварила чай.
У правой стены, за двумя
столиками,
сидели и женщины. Одна, глазастая, широкоплечая, очень молодая и свежая, громко говорила, почти кричала. Волосы
у ней были распущены по плечам.
Мы
сидели с Марьей Егоровной
у столика. Щеки ее осунулись, натянулась кожа на скулах, но глаза, прислушиваясь, спрашивали о чем-то неведомом. Так смотрят глаза
у девушек-курсисток,
у молодых работниц.
На другом конце дома, в угловой комнате — по-старинному «диванная», — разделенной пополам перегородкою с драпировками,
у маленького письменного
столика сидела и дописывала письмо, в полутемноте, не зажигая свечи, жена Александра Ильича Гаярина, Антонина Сергеевна.
У большого окна, за
столиком,
сидел за тарелкой борща инженер Сердюков. Лелька получила из окошечка свою тарелку борща и села за тот же
столик. Нарочно. Ее интересовал этот молчаливый старик с затаенно насмешливыми глазами, крупный специалист, своими изобретениями уже давший заводу несколько миллионов рублей экономии.
На маленьком
столике, стоявшем
у кресла, на котором
сидела Якобина Менгден, лежало открытое, только что прочтенное письмо от ее сводной сестры, Станиславы Лысенко. В нем последняя жаловалась на своего мужа и просила защиты
у «сильной при дворе» сестры.
Флакон с солями, всегда находившийся на
столике,
у которого
сидела княгиня, был любезно подан ей графом. Она поднесла ее к носу и усиленно вдохнула.
Сидит штабс-капитан
у окна хмурый, как филин, кислое молоко хлебает. На
столик с полынной глянет, — так к кадыку и подкатит…
Сбор был назначен к четырем часам в саду при летнем помещении заводского клуба. Но уже задолго до четырех девчата и парни
сидели за
столиками буфета и на скамейках, взволнованно расхаживали по дорожкам.
У всех в руках были голубовато-серые книжки резолюций и постановлений партконференции с большою ярко-красною цифрою 16 на обложке. Перелистывали книжку, опять и опять пересматривали цифры намечаемых достижений.
Дачники, в разукрашенных, архитектурно вычурных домиках, лениво гуляют под зонтиками, в легких, чистых, дорогих одеждах по усыпанным песком дорожкам или
сидят в тени дерев, беседок,
у крашеных
столиков и, томясь от жары, пьют чай или прохладительные напитки.