Неточные совпадения
Но Левин не мог
сидеть. Он прошелся два раза
своими твердыми шагами
по клеточке-комнате, помигал глазами, чтобы не видно было слез, и тогда только сел опять за стол.
Бывало, как досыта набегаешься внизу
по зале, на цыпочках прокрадешься наверх, в классную, смотришь — Карл Иваныч
сидит себе один на
своем кресле и с спокойно-величавым выражением читает какую-нибудь из
своих любимых книг. Иногда я заставал его и в такие минуты, когда он не читал: очки спускались ниже на большом орлином носу, голубые полузакрытые глаза смотрели с каким-то особенным выражением, а губы грустно улыбались. В
комнате тихо; только слышно его равномерное дыхание и бой часов с егерем.
Один раз я вошел в ее
комнату: она
сидела,
по обыкновению, на
своем кресле и, казалось, была спокойна; но меня поразил ее взгляд.
— Вот, посмотрите сюда, в эту вторую большую
комнату. Заметьте эту дверь, она заперта на ключ. Возле дверей стоит стул, всего один стул в обеих
комнатах. Это я принес из
своей квартиры, чтоб удобнее слушать. Вот там сейчас за дверью стоит стол Софьи Семеновны; там она
сидела и разговаривала с Родионом Романычем. А я здесь подслушивал,
сидя на стуле, два вечера сряду, оба раза часа
по два, — и, уж конечно, мог узнать что-нибудь, как вы думаете?
Вечером того же дня Одинцова
сидела у себя в
комнате с Базаровым, а Аркадий расхаживал
по зале и слушал игру Кати. Княжна ушла к себе наверх; она вообще терпеть не могла гостей, и в особенности этих «новых оголтелых», как она их называла. В парадных
комнатах она только дулась; зато у себя, перед
своею горничной, она разражалась иногда такою бранью, что чепец прыгал у ней на голове вместе с накладкой. Одинцова все это знала.
От него я добился только — сначала, что кузина твоя — a pousse la chose trop loin… qu’elle a fait un faux pas… а потом — что после визита княгини Олимпиады Измайловны, этой гонительницы женских пороков и поборницы добродетелей, тетки разом слегли, в окнах опустили шторы, Софья Николаевна
сидит у себя запершись, и все обедают
по своим комнатам, и даже не обедают, а только блюда приносятся и уносятся нетронутые, — что трогает их один Николай Васильевич, но ему запрещено выходить из дома, чтоб как-нибудь не проболтался, что граф Милари и носа не показывает в дом, а ездит старый доктор Петров, бросивший давно практику и в молодости лечивший обеих барышень (и бывший их любовником,
по словам старой, забытой хроники — прибавлю в скобках).
Обязанность ее, когда Татьяна Марковна
сидела в
своей комнате, стоять, плотно прижавшись в уголке у двери, и вязать чулок, держа клубок под мышкой, но стоять смирно, не шевелясь, чуть дыша и
по возможности не спуская с барыни глаз, чтоб тотчас броситься, если барыня укажет ей пальцем, подать платок, затворить или отворить дверь, или велит позвать кого-нибудь.
На синем атласном диване с тяжелыми шелковыми кистями
сидела Зося, рядом с ней, на таком же атласном стуле, со стеганой квадратами спинкой, помещалась Надежда Васильевна, доктор ходил
по комнате с сигарой в зубах, заложив
свои большие руки за спину.
«Знаю я, говорю, Никитушка, где ж ему и быть, коль не у Господа и Бога, только здесь-то, с нами-то его теперь, Никитушка, нет, подле-то, вот как прежде
сидел!» И хотя бы я только взглянула на него лишь разочек, только один разочек на него мне бы опять поглядеть, и не подошла бы к нему, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет на дворе, придет, бывало, крикнет
своим голосочком: «Мамка, где ты?» Только б услыхать-то мне, как он
по комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то
своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как, бывало, бежит ко мне, кричит да смеется, только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!
Раз пять или шесть Лопухов был на
своем новом уроке, прежде чем Верочка и он увидели друг друга. Он
сидел с Федею в одном конце квартиры, она в другом конце, в
своей комнате. Но дело подходило к экзаменам в академии; он перенес уроки с утра на вечер, потому что
по утрам ему нужно заниматься, и когда пришел вечером, то застал все семейство за чаем.
После обеда
сидит еще с четверть часа с миленьким, «до свиданья» и расходятся
по своим комнатам, и Вера Павловна опять на
свою кроватку, и читает, и нежится; частенько даже спит, даже очень часто, даже чуть ли не наполовину дней спит час — полтора, — это слабость, и чуть ли даже не слабость дурного тона, но Вера Павловна спит после обеда, когда заснется, и даже любит, чтобы заснулось, и не чувствует ни стыда, ни раскаяния в этой слабости дурного тона.
И вот, однажды после обеда, Вера Павловна
сидела в
своей комнате, шила и думала, и думала очень спокойно, и думала вовсе не о том, а так, об разной разности и
по хозяйству, и
по мастерской, и
по своим урокам, и постепенно, постепенно мысли склонялись к тому, о чем, неизвестно почему, все чаще и чаще ей думалось; явились воспоминания, вопросы мелкие, немногие, росли, умножались, и вот они тысячами роятся в ее мыслях, и все растут, растут, и все сливаются в один вопрос, форма которого все проясняется: что ж это такое со мною? о чем я думаю, что я чувствую?
Разойдутся, оба
по своим комнатам сидят, книжки читают, он тоже пишет.
Она бросалась в постель, закрывала лицо руками и через четверть часа вскакивала, ходила
по комнате, падала в кресла, и опять начинала ходить неровными, порывистыми шагами, и опять бросалась в постель, и опять ходила, и несколько раз подходила к письменному столу, и стояла у него, и отбегала и, наконец, села, написала несколько слов, запечатала и через полчаса схватила письмо, изорвала, сожгла, опять долго металась, опять написала письмо, опять изорвала, сожгла, и опять металась, опять написала, и торопливо, едва запечатав, не давая себе времени надписать адреса, быстро, быстро побежала с ним в
комнату мужа, бросила его да стол, и бросилась в
свою комнату, упала в кресла,
сидела неподвижно, закрыв лицо руками; полчаса, может быть, час, и вот звонок — это он, она побежала в кабинет схватить письмо, изорвать, сжечь — где ж оно? его нет, где ж оно? она торопливо перебирала бумаги: где ж оно?
«Где другие? — говорит светлая царица, — они везде; многие в театре, одни актерами, другие музыкантами, третьи зрителями, как нравится кому; иные рассеялись
по аудиториям, музеям,
сидят в библиотеке; иные в аллеях сада, иные в
своих комнатах или чтобы отдохнуть наедине, или с
своими детьми, но больше, больше всего — это моя тайна.
С утра до вечера они
сидели одни в
своем заключении. У Ольги Порфирьевны хоть занятие было. Она умела вышивать шелками и делала из разноцветной фольги нечто вроде окладов к образам. Но Марья Порфирьевна ничего не умела и занималась только тем, что бегала взад и вперед
по длинной
комнате, производя искусственный ветер и намеренно мешая сестре работать.
Вечером матушка
сидит, запершись в
своей комнате. С села доносится до нее густой гул, и она боится выйти, зная, что не в силах будет поручиться за себя. Отпущенные на праздник девушки постепенно возвращаются домой… веселые. Но их сейчас же убирают
по чуланам и укладывают спать. Матушка чутьем угадывает эту процедуру, и ой-ой как колотится у нее в груди всевластное помещичье сердце!
Таким образом, когда другие разъезжали на обывательских
по мелким помещикам, он,
сидя на
своей квартире, упражнялся в занятиях, сродных одной кроткой и доброй душе: то чистил пуговицы, то читал гадательную книгу, то ставил мышеловки
по углам
своей комнаты, то, наконец, скинувши мундир, лежал на постеле.
Именно под этим впечатлением Галактион подъезжал к
своему Городищу. Начинало уже темниться, а в его
комнате светился огонь. У крыльца стоял чей-то дорожный экипаж. Галактион быстро взбежал
по лестнице на крылечко, прошел темные сени, отворил дверь и остановился на пороге, — в его
комнате сидели Михей Зотыч и Харитина за самоваром.
Лиза ничего не отвечала ему и, не улыбаясь, слегка приподняв брови и краснея, глядела на пол, но не отнимала
своей руки; а наверху, в
комнате Марфы Тимофеевны, при свете лампадки, висевшей перед тусклыми старинными образами, Лаврецкий
сидел на креслах, облокотившись на колена и положив лицо на руки; старушка, стоя перед ним, изредка и молча гладила его
по волосам.
Он едва держался на ногах, тело его изнемогало, а он и не чувствовал усталости, — зато усталость брала
свое: он
сидел, глядел и ничего не понимал; не понимал, что с ним такое случилось, отчего он очутился один, с одеревенелыми членами, с горечью во рту, с камнем на груди, в пустой незнакомой
комнате; он не понимал, что заставило ее, Варю, отдаться этому французу и как могла она, зная себя неверной, быть по-прежнему спокойной, по-прежнему ласковой и доверчивой с ним! «Ничего не понимаю! — шептали его засохшие губы.
Шагая
по комнате, Петр Елисеич передал подробно
свой разговор с Лукой Назарычем. Широкое бородатое лицо Груздева выражало напряженное внимание. Он
сидел на диване в драповом халате и болтал туфлями.
Сидит она,
сидит в
своей комнате, заставляя горничную читать чуть не
по складам, бросит и сама возьмется; прочитает полчаса, глаза болят, она и сойдет вниз.
— Зачем же
по своим комнатам. Семья разве не может
сидеть в зале?
Вихров
сидел довольно долгое время, потом стал понемногу кусать себе губы: явно, что терпение его начинало истощаться; наконец он встал, прошелся каким-то большим шагом
по комнате и взялся за шляпу с целью уйти; но Мари в это мгновение возвратилась, и Вихров остался на
своем месте, точно прикованный, шляпы
своей, однако, не выпускал еще из рук.
— Я скакала к нему, как сумасшедшая; а он
сидит все у
своей Мари, — прибавила она и вслед затем, истерически зарыдав, начала ходить
по комнате.
Вакация Павла приближалась к концу. У бедного полковника в это время так разболелись ноги, что он и из
комнаты выходить не мог. Старик, привыкший целый день быть на воздухе,
по необходимости ограничивался тем, что
сидел у
своего любимого окошечка и посматривал на поля. Павел,
по большей части, старался быть с отцом и развеселял его
своими разговорами и ласковостью. Однажды полковник, прищурив
свои старческие глаза и посмотрев вдаль, произнес...
Прочитав это письмо, генерал окончательно поник головой. Он даже
по комнатам бродить перестал, а
сидел, не вставаючи, в большом кресле и дремал. Антошка очень хорошо понял, что письмо Петеньки произвело аффект, и сделался еще мягче, раболепнее. Евпраксея, с
своей стороны, прекратила неприступность. Все люди начали ходить на цыпочках, смотрели в глаза, старались угадать желания.
Появилась Наташа, она тоже
сидела в тюрьме, где-то в другом городе, но это не изменило ее. Мать заметила, что при ней хохол становился веселее, сыпал шутками, задирал всех
своим мягким ехидством, возбуждая у нее веселый смех. Но, когда она уходила, он начинал грустно насвистывать
свои бесконечные песни и долго расхаживал
по комнате, уныло шаркая ногами.
«И вот я теперь
сижу, как школьник, как мальчик, привязанный за ногу, — думал Ромашов, слоняясь
по комнате. — Дверь открыта, мне хочется идти, куда хочу, делать, что хочу, говорить, смеяться, — а я
сижу на нитке. Это я
сижу. Я. Ведь это — Я! Но ведь это только он решил, что я должен
сидеть. Я не давал
своего согласия».
Вечером ей стало невыносимо скучно в ожидании завтрашнего дня. Она одиноко
сидела в той самой аллее, где произошло признание, и вдруг ей пришло на мысль пойти к Семигорову. Она дошла до самой его усадьбы, но войти не решилась, а только заглянула в окно. Он некоторое время ходил в волнении
по комнате, но потом сел к письменному столу и начал писать. Ей сделалось совестно
своей нескромности, и она убежала.
Или вечером
сидишь один с сальной свечой в
своей комнате; вдруг на секунду, чтоб снять со свечи или поправиться на стуле, отрываешься от книги и видишь, что везде в дверях,
по углам темно, и слышишь, что везде в доме тихо, — опять невозможно не остановиться и не слушать этой тишины, и не смотреть на этот мрак отворенной двери в темную
комнату, и долго-долго не пробыть в неподвижном положении или не пойти вниз и не пройти
по всем пустым
комнатам.
Шатов, совершенно всеми забытый в
своем углу (неподалеку от Лизаветы Николаевны) и, по-видимому, сам не знавший, для чего он
сидел и не уходил, вдруг поднялся со стула и через всю
комнату, неспешным, но твердым шагом направился к Николаю Всеволодовичу, прямо смотря ему в лицо. Тот еще издали заметил его приближение и чуть-чуть усмехнулся; но когда Шатов подошел к нему вплоть, то перестал усмехаться.
— Опять новый сюрприз от племянничка! — воскликнул Егор Егорыч, разводя руками, и сейчас же торопливо пошел к Сусанне, которая
сидела в
своей комнате и вышивала
по образцу масонского ковра gnadige Frau точно такой же ковер.
В то утро, которое я буду теперь описывать, в хаотическом доме было несколько потише, потому что старуха, как и заранее предполагала, уехала с двумя младшими дочерьми на панихиду
по муже, а Людмила, сказавшись больной,
сидела в
своей комнате с Ченцовым: он прямо от дяди проехал к Рыжовым. Дверь в
комнату была несколько притворена. Но прибыл Антип Ильич и вошел в совершенно пустую переднюю. Он кашлянул раз, два; наконец к нему выглянула одна из горничных.
— Да ту же пенсию вашу всю будут брать себе! — пугала его Миропа Дмитриевна и,
по своей ловкости и хитрости (недаром она была малороссиянка), неизвестно до чего бы довела настоящую беседу; но в это время в квартире Рыжовых замелькал огонек, как бы перебегали со свечками из одной
комнаты в другую, что очень заметно было при довольно значительной темноте ночи и при полнейшем спокойствии, царствовавшем на дворе дома: куры и индейки все
сидели уж
по своим хлевушкам, и только майские жуки, в сообществе разноцветных бабочек, кружились в воздухе и все больше около огня куримой майором трубки, да еще чей-то белый кот лукаво и осторожно пробирался
по крыше дома к слуховому окну.
Нисколько не желая соглядатайствовать, Егор Егорыч, тем не менее, взглянув в окна
комнаты, заметил, что сама Екатерина Филипповна по-прежнему
сидела в
своем кресле, а невдалеке от нее помещалась седовласая Мария Федоровна в белой одежде и играла на арфе.
Вскоре отец захворал, недели две он валялся
по полу
своей комнаты на широкой серой кошме, весь в синих пятнах, и целые дни,
сидя около него, мальчик слушал хриплый голос, часто прерываемый влажным, глухим кашлем.
Много раз, когда они четверо
сидели в
комнате, Бельтову случалось говорить внутреннейшие убеждения
свои; он их,
по привычке утаивать,
по склонности, почти всегда приправлял иронией или бросал их вскользь; его слушатели
по большей части не отзывались, но когда он бросал тоскливый взгляд на Круциферскую, легкая улыбка пробегала у него
по лицу — он видел, что понят; они незаметно становились — досадно сравнить, а нечего делать — в то положение, в котором находились некогда Любонька и Дмитрий Яковлевич в семье Негрова, где прежде, нежели они друг другу успели сказать два слова, понимали, что понимают друг друга.
Жила она монашенкой и
по целым дням
сидела в
своей комнате, как мышь в норе, — ни одного звука.
Закупив закусок, сластей и бутылку автандиловского розоватого кахетинского, я в 8 часов вечера был в «Скворцовых нумерах», в крошечной
комнате с одним окном, где уже за только что поданным самоваром
сидела Дубровина и ее подруга, начинающая артистка Бронская. Обрадовались, что я
свои именины справляю у них, а когда я развязал кулек, то уж радости и конца не было. Пили, ели, наслаждались и даже
по глотку вина выпили, хотя оно не понравилось.
В обширном покое, за дубовым столом, покрытым остатками ужина,
сидел Кручина-Шалонский с задушевным
своим другом, боярином Истомою-Турениным; у дверей
комнаты дремали, прислонясь к стене, двое слуг; при каждом новом порыве ветра, от которого стучали ставни и раздавался
по лесу глухой гул, они, вздрогнув, посматривали робко друг на друга и, казалось, не смели взглянуть на окна, из коих можно было различить, несмотря на темноту, часть западной стены и сторожевую башню, на которых отражались лучи ярко освещенного покоя.
Пройдя широким двором, посреди которого возвышались обширные
по тогдашнему времени каменные палаты князя Черкасского, они добрались
по узкой и круглой лестнице до первой
комнаты, где, оставив
свои верхние платья, вошли в просторный покой, в котором за большим столом
сидело человек около двадцати.
Она заахала, засуетилась и пошла ходить
по всем
комнатам, шурша
своими юбками и шипя в пульверизатор. А Орлов все был не в духе; он, видимо, сдерживая себя, чтобы не сердиться громко,
сидел за столом и быстро писал письмо. Написавши несколько строк, он сердито фыркнул и порвал письмо, потом начал снова писать.
Обыкновенно он
сидел среди
комнаты за столом, положив на него руки, разбрасывал
по столу
свои длинные пальцы и всё время тихонько двигал ими, щупая карандаши, перья, бумагу; на пальцах у него разноцветно сверкали какие-то камни, из-под чёрной бороды выглядывала жёлтая большая медаль; он медленно ворочал короткой шеей, и бездонные, синие стёкла очков поочерёдно присасывались к лицам людей, смирно и молча сидевших у стен.
Часов в двенадцать дня Елена ходила
по небольшому залу на
своей даче. Она была в совершенно распущенной блузе; прекрасные волосы ее все были сбиты, глаза горели каким-то лихорадочным огнем, хорошенькие ноздри ее раздувались, губы были пересохшие. Перед ней
сидела Елизавета Петровна с сконфуженным и оторопевшим лицом; дочь вчера из парка приехала как сумасшедшая, не спала целую ночь; потом все утро плакала, рыдала, так что Елизавета Петровна нашла нужным войти к ней в
комнату.
Получив на все
свои развязные слова и приветствия почти полное молчание, Архангелов счел за лучше удалиться; но не ушел совсем из
комнаты, а стал тут же ходить с
своим приятелем взад и вперед
по той именно стороне стола, на которой
сидели Елена и князь.
Более трех часов сряду
сидел Рославлев подле спящего, который несколько раз принимался бредить. Рославлев не будил его, но закрывал рукою рот и мешал явственно выговаривать слова. Вдруг послышались скорые шаги
по коридору, который вел к их
комнате. Рославлев начал будить
своего товарища. После нескольких напрасных попыток ему удалось наконец растолкать его; он вскочил и закричал охриплым голосом по-русски...
Раз, часу во втором утра, Бегушев
сидел,
по обыкновению, в одной из внутренних
комнат своих, поджав ноги на диване, пил кофе и курил из длинной трубки с очень дорогим янтарным мундштуком: сигар Бегушев не мог курить
по крепости их, а папиросы презирал.
Я иду за
своей женой, слушаю, что она говорит мне, и ничего не понимаю от волнения.
По ступеням лестницы прыгают светлые пятна от ее свечи, дрожат наши длинные тени, ноги мои путаются в полах халата, я задыхаюсь, и мне кажется, что за мной что-то гонится и хочет схватить меня за спину. «Сейчас умру здесь, на этой лестнице, — думаю я. — Сейчас…» Но вот миновали лестницу, темный коридор с итальянским окном и входим в
комнату Лизы. Она
сидит на постели в одной сорочке, свесив босые ноги, и стонет.